Страница 100 из 134
Вечером. Случилась жуткая вещь. Я хоть и поеживаясь от холода, но уютно устроился на диване, размышляя о том, как будет называть меня ребенок Кактеи - дядей или просто Альбиной, как вдруг слышу поскрипывание половиц на лестнице. Вовсе не расположенный снова испытывать страх от всевозможных проделок - вроде той, с полусапожками, я мигом вскакиваю, подбегаю к двери, распахиваю ее - и что же обнаруживаю на коврике в беспощадном холодном свете таинственно жужжащей лампочки на лестничной площадке? Цветущую, покрытую росой, как слезами, Розу в горшочке, на которой висит мой второй ключ от квартиры. Если я правильно понимаю, это, похоже, конец.
20 октября. Час от часу не легче. Бывший друг мой пастор просовывает в дверь свою розовую сияющую лысину, извиняется, что вопреки договоренности не смог вчера прийти, и дрожащим от волнения голосом поздравляет меня с помолвкой с Хульдой!
Вот это целеустремленность: уж и церковь поставлена на ноги, хотя жених еще ничего не знает о свадьбе. Однако я поднялся ему навстречу с таким понимающим видом, что он счел это за достаточно красноречивый ответ; но всяком случае, он не стал мне больше докучать и вскоре ушел.
22 октября. Роза, должно быть, неземного происхождения; с такой ошеломительной роскошью могут развеваться лишь сорочки ангелов, вывешенные для просушки. Внутри она подернута слабо-оранжевой, переходящей в желтое дымкой, которая любит украшать собой нижнюю опушку ранней зари. Снаружи, особенно там, где чашечка бутона, помедлив в некотором раздумье, решается наконец на коричневый цвет, ее оттенок отдаленно напоминает цвет лица Кактеи.
23 октября. Это уж чересчур. Хульда в весьма энергично составленных выражениях требует назад Бородавчатый Кактус, уверяет, что намерена подарить его кому-то другому. Кто бы это мог быть? Справедливы ли мои подозрения, или то просто случайность, что письмо ее написано на почтовой бумаге, на корешке которой стоит: "Главное городское кладбище".
Роза переступила апогей своего цветения, она уже накинула теневую шаль поверх оранжевого платья, и аромат ее, верно, потому так силен, что ей хочется скрыть свой возраст. Увы, здесь примешалось уже дуновение тлена, запахи жизни не бывают столь сладкими. Спящая красавица Фиалка ни о чем еще, конечно, не догадывается; закрыв глаза, она принюхивается и млеет от блаженства (надо будет переставить ее куда-нибудь, когда Розу настигнет агония смерти; пережить эту сцену ей не по силам).
24 октября. Сегодня после обеда иду к Кактее. До сих пор я еще не признавался в этом своему дневнику, но теперь, обдумав все в продолжение трех бессонных ночей и днем сочтя ночное решение свое правильным, я не в состоянии скрывать долее от этих страниц; иду затем, чтобы просить руки Кактеи. Ребенок приобретет таким образом отца, Кактея дом, ее отец свой парничок, а я душевный покой. Ибо он утрачен с тех пор, как я увидел Кактею мягкой и нежной.
Смерть не дает помечтать о жизни. Какой-то бархатный стук напугал меня. Осторожно замыкаю образ Кактеи и чада ее в своем сердце и оглядываюсь. Что случилось? Старушка Роза уронила в изнеможении лепесток. Пора отнести Фиалку в другую комнату.
Муха ведает, что значит смертный удел, кончина приятеля шмеля раскрыла ей глаза. Всякий раз теперь, как Фуксии начинают бить в свои колокола, она тихо взлетает и на цыпочках кружит по комнате.
Бегония не сдерживает бурного потока слез; перед одром смерти не пристало думать о том, размокнет и потечет ли тушь на ресницах. Бедняжки Примулы трут набухшие, покрасневшие веки шершавыми ладошками-листьями и безмолвно плачут. Гортензия побелела, как полотно, и неподвижно смотрит перед собой: так бывает с ней всякий раз, когда она думает о неизбежном.
Да, милые мои, кого же из нас минует увяданье?
25 октября. Нет, так я и не справился вчера с волнением, переполнившим колотящееся (и ведь ей же принадлежащее) сердце, и не смог сделать предложения Кактее. Лишь сидел на краешке ее постели, держал ежа на руках, кормил его изюмом, прислушивался к тихой музыке ее быстрых блестящих спиц и думал то о ребенке, то о Розе - то о восходе, то о закате.
Потом, уже часов в двенадцать, в парничок ввалилась повитуха, увлекая за собой клубы уличного тумана, и после ее откровенных намеков мне пришлось удалиться. "К следующему твоему приходу все уже будет позади", - прокричала мне вдогонку Кактея.
Молю господа, чтоб то был не Эммерих. Мальчик навлек бы на себя всю ненависть, которую она питает к отцу. Тот был, по ее уверениям, беспутный гуляка. "Он никогда ничуточки не заботился обо мне!" - сказала она однажды и разразилась рыданиями. Где только, хочется спросить, глаза у этою изверга?
Роза меж тем уронила еще два лепестка, но теперь уж с полной покорностью судьбе; бедняжка поняла, что не стоит удерживать того, что тебе уже не принадлежит. Аромат ее улетел, она в изнеможении наклонилась к стеклянной подпорке, пытаясь понять, друг ли, враг ли тот, кто ее манит.
Ах, если бы была жива еще бабушка! Уж она сумела бы скрасить Розе ее последние часы. Помню, когда усыхал ее Бересклет, она денно и нощно дежурила у его изголовья, и потом, когда мы его хоронили, было видно, что почил он е легкой улыбкой.
Ночь. Никто здесь не спит. Я поставил цветочки поближе к умирающей Розе. Они обступили ее и стараются поддержать. Только спящая красавица Фиалка грустит одна в соседней комнате, хотелось бы уберечь ее от подобных переживаний.
Занавесил окно и зажег свечу. Муха кружит над нами, исполняя хорал. Жутко наблюдать, как дыхание смерти нагнетает ужас и на пламя свечи, которая как можно глубже вобрала свой фитиль в оплавленные плечи и в испуге машет длинными огненными тенями.
И все же я знаю, что как раз сейчас жизнь, нетерпеливо поглядывая на наручные часы, прохаживается подле кактусова парничка. Сосредоточившись мыслями на ребенке, она забыла о Розе - вот какая догадка меня осенила. Хотя, по правде говоря, вид умирающей жалок, на нее больно смотреть. На наших глазах она уронила еще пять лепестков, оранжевая краска совсем сошла с ее щек, в глубоком унынии она все ниже и ниже клонит свою увядшую голову. Шея ее покрылась морщинами, острия шипов бессильно загнулись и в мудро-смиренной задумчивости свесились своими крюками, напоминающими клювы желторотых птенцов, поглядывая вниз, туда, откуда пришли, и куда пора возвращаться. Костлявая длань смерти уже держит Розу в своих железных объятиях, лишь где-то внутри нее еще догорает последняя искра жизни. И вот слетают еще два лепестка, Роза слегка наклоняется, теряет равновесие и падает вниз головой. Это конец.