Страница 92 из 134
Ответ пришел с совершенно неожиданной стороны. На некотором отдалении от меня и в глубоком омуте зеленоватой тени я заметил сначала мольберт, а перед ним, как яркий островок посреди тропической зыби, огромную, с автомобильное колесо, шляпу с густой россыпью искусственных цветов. Из-под шляпы сквозь вздрогнувшую толпу пронесся вдруг душераздирающий крик. Одновременно из-под шляпы вынырнула рука, дрожащий перст ее указывал в направлении Кактеи, которая мгновение назад всадила нож в тело Кактуса, молниеносно отхватив отросток размером с голову ребенка и ловко поймав его в подставленный коробок. Конечно же, той же стремительной молнией пронеслось в голове моей слово "расправлюсь" из ее письма. Так вот с чем она хотела расправиться! Поэтому-то она так быстро согласилась встретиться со мной в Ботаническом саду! Из-за какого-то жалкого отростка! Признаюсь, я был близок к тому, чтобы решительно остановить раскачивание маятника моей нерешительности в выборе между Кактеей и Хульдой, отдав предпочтение последней (скрывавшейся - кто ж это мог быть еще! - под автомобильным колесом в виде шляпы).
Но тут оцепеневшие было посетители вдруг оживились, слившись в едином порыве негодования, и, размахивая кулаками и зонтиками, громкими криками призывая блюстителей порядка, стали надвигаться на Кактею. Та была прижата к стене. Озираясь, как зверек, вне себя от злобы, она мысленно примеривалась ножом к Хульде и ее мольберту, готовясь к решительному прорыву сквозь толпу. Отчаянно безнадежное ожесточение на ее лице примирило меня с корыстной расчетливостью ее действий. Пусть даже этот кактусовый отросток стал ей дороже нашего свидания, но здесь на карту была поставлена честь моя как кавалера. В толпе всплыла уже казенная фуражка охранника; словом, пора было вмешиваться. Поскольку особенно рассчитывать на голосовые связки мне не приходилось (общение с цветами наложило свой отпечаток), я сначала тщательно откашлялся и потом гаркнул что было мочи: "Дорогу полиции!" Толпа тут же с готовностью раздалась, и я солидно прошествовал, скрипя полусапожками, по образовавшейся тропинке. "Бросьте нож!" - прикрикнул я на Кактею, во взгляде которой насмешка смешивалась с почтительным изумлением. "Следуйте за мной", - приказал я ей со всей грубостью, на которую был способен, и, крепко взяв ее за локоть, победительно зашагал с ней к - выходу. Истошный крик "Альбин!" - разорвал вдруг воздух. Я вздрогнул. По толпе прокатилась волна недоумения, и уже начали раздаваться нерешительные голова, что, мол, не худо бы проверить у меня документы. Но мы уже были у двери. "А теперь - бегом!" скомандовал я. "Альбин!!" - опять взвыл голос позади нас. Но теперь мы выскочили наружу и припустились под дождем и по лужам, увлекая за собой толпу преследователей. "В разные стороны!" - крикнула мне Кактея и помчалась наискосок, к ограде, в то время как я - строго по дорожкам - побежал в глубь парка. Тут только со всей очевидностью выяснилось, сколь неудобной штукой может иной раз оказаться обувь на три размера больше, чем нужно. Я то и дело спотыкался, и передовой отряд преследователей неотвратимо приближался. А тут еще я почувствовал, что левый полусапожек мой вот-вот свалится с ноги. Я пытался поправить дело на бегу - бесполезно, он уж почти соскочил, и пришлось его сбросить. Прыгнув в сторону, я скатился по какому-то откосу в кусты бузины, услыхав, как преследователи с руганью и улюлюканьем промчались мимо. Сколько времени я там провалялся, не могу сказать. Но не меньше восьми часов, потому что уже стемнело, когда я очнулся и смог приподняться. Еще два часа (если не три) заняли бесплодные поиски полусапожка. Потом я в одних носках, чтобы не хромать, вернулся домой. Здесь и сижу, окунув ноги в тазик с горячей водой и приложив лед к вискам, и пытаюсь противостоять злосчастной судьбе.
Самое ужасное во всем этом, конечно, потеря полусапожка. Становится не по себе, едва представлю, что его найдут, опознают как принадлежащий интенданту и обвинят того, что он выдал себя за полицейского, выручая Кактею.
14 сентября. У Пеларгонии что-то с Осенним Ветром, только что она сбросила ему во двор свой пожелтевший лист, полагая, вероятно, что никто сего не заметит.
Позавидуешь легкости, с какой цветок может выказать свою симпатию.
Но не хочу быть неблагодарным. Кактея тоже, надо полагать, теперь отдает себе отчет в том, как я к ней отношусь. Если уж ради одного-единственного отростка человек готов преступить закон, то какой решимости от него можно ожидать, когда речь пойдет о целой оранжерее.
А все-таки: видел ли кто-нибудь в мире более огненный взгляд, чем тот, что был у Кактеи, когда она вонзала в Кактус свой нож! За нежность ли я? Конечно! Но и ярость по-своему прекрасна!
Этого следовало ожидать: пришло облитое слезами письмо от Хульды. (И даже оно благоухает фиалками!) "Как ты мог, Альбин!" - пишет она, и в постскриптуме: "Неужели ты забыл нашу лужайку?"
И то правда, если вспомнить, что было на лужайке, то остается только спросить себя: "Как я мог?"
Как бы там ни было, я раздумываю над тем, не послать ли ей обратно совок с метелкой: интимность подобных подарков - как это хорошо видно на примере Хульды - награждает дарителя слишком уж большими и стесняющими свободу полномочиями.
Не то чтобы я очень уж дорожил свободой, но я достаточно дорожу ею, чтобы скорее опутать ее цепочкой от часов, чем потерять на лужайке с клевером.
15 сентября. Письмо от Кактеи. Ни слова о благодарности. Бог с ней, главное - домой она вернулась цела и невредима. Спрашивает, не загляну ли как-нибудь при случае. Это "как-нибудь при случае" буквально подрезало мне крылья.
И все-таки: да, Кактея, да. Загляну.
16 сентября. С недавнего времени Хульда не оставляет меня в покое даже во сне! Прошлой ночью она привязала меня к кровати и, угрожая цветочкам-деточкам ножницами, вынудила их подписать заявление о том, что я несостоятелен в роли отца и должен быть лишен родительских прав. Проснулся я в тот момент, когда она протягивала авторучку Примулам. Успокоился и снова заснул не прежде, чем убедился, что ни на одном из цветочков нет ни единого чернильного пятнышка.