Страница 43 из 47
Да, отельные пастбища, ничего не скажешь. Должно быть, тундра здесь богаче по составу растительности, если приходят сюда на отел важенки из года в год. На озерах, как и на Логате, взлетают бургомистры, поморники, плавают гуси. А вот и пара лебедей летит, отчетливо выделяясь на фоне тундры.
Впереди Пуринские озера. Их два – ближнее лежит в бассейне Агапы, а из второго вытекает Пур – самый крупный приток Пясины. Озера округлые, с ровно очерченными берегами, очень большие и красивые. Может быть, норильчане правы, настаивая на том, чтобы заповедать именно Пясину? «Ну-ка, поставь себя на их место, – говорю я себе, – ты бы знал здесь каждую речку, давал предложения, а какие-то приезжие ребята все бы это отвергли… Небось не больно понравится…» Но только почему же ни Г.Д. Якушкин, ни его коллеги ничего не предприняли, чтобы Пясина стала заповедной? На оленьем совещании в Дудинке, помню, они дружно толковали о госпромхозе, добиваясь его скорейшей организации, а про заповедник сказал тогда один В.Д. Скробов и то между делом. В резолюцию совещания пункт о заповеднике был вписан лишь в самый последний момент, и его даже не хотели обсуждать.
На берегу озера видны балки – здесь пункт Норильского рыбозавода. Вот нашлись союзнички: рыбозавод и норильский институт. Такого во всей моей практике проектирования заповедников еще не было. Когда мы воевали в Ханты-Мансийском округе за «Малую Сосьву», там возражали лесозаготовители. Против Сохондинского заповедника в Забайкалье – геологи, против заповедника «Азас» в Тувинской АССР – охотники и лесники. Но чтобы против создания заповедника возражали ученые, такое трудно припомнить.
Наш самолет летит теперь над щебнистыми пологими сопками. Оленей здесь мало, но как только начинаются понижения, животные сразу же оказываются на виду. Сплошными строчками ложатся ряды цифр, я не успеваю записывать.
За Пуринскими озерами ольховые заросли сменились тундрами и карликовыми ивняками. По мере продвижения на север густеет туман – вот почему не принимает самолеты Тарея. Верховья реки Мокаритто проходим в сплошном тумане, оленей внизу трудно различить, а птиц совсем не видно. Среди безлюдной тундры стоит балок, вокруг него – следы вездеходов, пустые бочки из-под горючего. Нет на свете белых пятен!
Летим вдоль Мокаритто; Якушкин уверял, что эти места славятся обилием песцов и водоплавающей дичи. Поворачиваем круто на восток в сторону Пясины. Если Тарея не откроется, сядем на базу госпромхоза в Кунгудояре.
Усиливается ветер, самолет бросает из стороны в сторону, бедняга Танкачеев, кажется, чувствует себя неважно, да и все мы устали от долгого полета. Вижу большую реку в крутых обрывистых берегах. Самолет идет на снижение и вскоре качается на заметных волнах. По правому берегу видны какие-то постройки, палатки, балки – здесь, на базе Кунгудояр, где недавно построен специальный мерзлотник для хранения оленьего мяса, живут охотники госпромхоза, в том числе бригада студентов-охотоведов из Иркутского сельскохозяйственного института.
Отстрел оленей уже вовсю. Вся округа завалена «отходами производства» – рогами, копытами, оленьими головами и внутренностями, над базой стоит специфический запах. Мы пьем чай в бригадирском балке вместе с пилотами. Неожиданно прибегает радист, остававшийся в самолете, и кричит:
– Скорее, скорее, Тарея открылась!
Я радостно вскакиваю, но Загибуллин говорит:
– Время полетное кончилось, завтра заберут вашего птичника, какая ему разница.
Самолет с Танкачеевым и Саркиным полетел обратно в Норильск, а я остался в
Кунгудояре. Ребята рассказали мне, что кругом множество песцов, есть и канюки, и гуси, даже краснозобые казарки были, но постепенно их выбили охотники.
…Утром следующего дня, переночевав на Кунгудояре, я встал очень рано, чтобы идти в намеченный поход к Белому озеру. Мне хотелось походить одному, поглядеть на пясинскую тундру и спокойно обдумать сложившуюся ситуацию с заповедником. Кстати, был день моего рождения, а провести его среди природы – для меня всегда истинный праздник.
Чуть ниже Кунгудояра в Пясину впадает небольшая речка Сырута, и я пошел вверх по руслу одного из ее притоков. Склоны оврага были сплошь сложены из мелкого ракушечника. Миллиарды и миллионы различных раковинок – плоских, извитых, ребристых – лежали в этой земле. Попадались и россыпи ракушек, словно специально кем-то приготовленные и сложенные в кучи.
Вскоре я стал встречать знакомых по Логате обитателей тундры. Распластав широкие округлые крылья, парили две пары мохноногих канюков, оглашая округу резкими пронзительными криками. Те же, что и там, бурокрылые ржанки и тулесы, те же чайки и поморники, разве что встречаются они пореже и не видно так часто погибших леммингов. Тундра здесь другого облика, она несколько напоминает ту, какую мы видели в устье Малой Логаты. Здесь больше трав, много осоки, большие участки занимают ерники, обильные мхи и таежные кустарнички, а типичные пятнистые тундры встречаются только по вершинам гряд вместе со щебнистыми участками. Конечно, здесь лучшие кормовые условия для оленей в летний период, поэтому идут сюда самки в период отела. Но ведь не всегда они концентрируются в бассейне Пясины. В тридцатых годах основная масса северных оленей на Таймыре сосредоточивалась в восточной части полуострова. Да и при последних авиаучетах было заметно смещение крупных стад оленей к востоку. Возможно, сказывается истощение пясинских пастбищ. Надо учитывать также, что наши маршруты по Логате проходили в момент максимального продвижения оленей на Север, а сейчас там тоже, наверное, много животных.
Но здесь олени на виду почти непрерывно. Вот передо мной небольшое озеро, возле него не меньше сотни оленей. Я иду наискосок, постепенно приближаясь к животным (обычная уловка охотников). У оленей неважное зрение, поэтому человека с торчащим из-за спины ружьем они нередко принимают за своего сородича. Но все-таки, подпустив к себе шагов на сто, олени насторожились, стали поворачиваться в мою сторону, потом не торопясь пошли прочь. Звери здесь у себя дома, и у них свои заботы.
У меня тоже. Я продолжаю мысленно прежние споры, нахожу новые и новые доводы, вспоминаю разные коллизии из практики устройства заповедников, и меня гложет горечь. Наверное, мы сами с Матюшиным отчасти повинны в сложившейся ситуации. Нужно было заранее посвятить норильчан в наши планы, привлечь их к своей работе, вести совместные обследования. Какие все-таки несуразности, какая несогласованность усилий! К тому же, как ни говори, налицо пренебрежение настоящей науки к делу создания заповедника. Нынче на Таймыре работали десятки экспедиций из научных центров, все они изучали те или иные природные объекты, все жалуются на обеднение природных комплексов, на отрицательную роль антропогенных факторов, толкуют о необходимости усиления охраны природы. Когда же коснулось дела – у каждого, оказывается, свои дела, свои заботы, свои сроки и планы. Нет уж, братцы, говорят, давайте-ка управляйтесь с заповедником сами, а мы потом вас послушаем и покритикуем. Наше дело научное – выдвинуть предложения, а кто и как будет их воплощать, смотрите сами. Никому неохота спускаться с теоретических высот на грешную землю, разбираться в реальных возможностях воплощения научных рекомендаций, толковать с теми людьми, от которых зависит решение вопроса. Ведь заповедники-то создаются не ведомствами, не наукой, не учеными. Они организуются в соответствии с установленными порядками органами советской власти.
…В открывшейся впереди обширной низине блеснули холодной синевой еще два озера. Как старых знакомых, вижу гуменников, гребенушек, морянок. Птицы держатся гораздо осторожнее, чем на Логате, и я не могу подойти к ним на выстрел. Ну и не обязательно, с меня хватит пары белых куропаток, которые попадаются чуть не на каждой сотне метров. Молодые уже хорошо летают и ничуть не опасаются человека.
Уже к вечеру, то и дело встречаясь с идущими навстречу стадами оленей, я вышел к берегу огромного озера Белого. Оно показалось мне неприветливым, свинцовым и пустынным. Берега его высокие, всхолмленные и сплошь изборождены недавними оползнями. В жаркие дни августа они буквально «стекли» к урезу воды, настолько давала себя знать термокарстовая эрозия.