ЧЕРЕПАХОВЫЙ КОТ

«Никого никогда не презирай, – всхлипнула Нелли. – И не думай про мыло с верёвкой. Доживи до старости как есть. Точнее, до болезни… Тебе ведь недолго осталось, каких-нибудь лет пятнадцать. Хочешь, мы уедем с тобой умирать в Бурятию? В дацане тебя проводят как надо. Ты уйдёшь спокойно, без мыслей и страстей. Нирвана тебе, конечно, не светит, но ты возродишься в Чистых Землях».

«А в дацане есть фуд-корт?» – хохотнул мистер Квилп.

«Фуд-корт – не самая страшная привычка, – вступилась Нелли и погладила меня по плечу. – Да и часто ли он там появляется? Много ли съедает этой своей «маргариты»? Он умеет отказываться от лишнего. И вообще: не так много радостей у него в жизни. Посмотри, он ведь живёт монахом, давным-давно разлюбил порносайты и совсем не зарится на парней».

«Это они на него не зарятся», – пробурчал мистер Квилп.

«Но знаешь, в одном он, наверное, прав… – продолжала Нелли, кивнув на Квилпа. – Тебе не стоит видеться с Элен. Вы слишком разные. И не можете дать друг другу ничего. Только жалость с одной стороны и зависть с другой. А ты и так слишком много завидовал в своей жизни».

«Да-а, а уж сколько раз он себя жалел… – закатил глаза мистер Квилп. – Это не человек, это какая-то сентиментальная эгоистичная медуза. Но что-то я с вами засиделся. А идиоту ещё дописывать рекламу. Дедлайн, дедлайн – Ксюшегришенька маст дай!»

Я выключил компьютер и улёгся поспать. Нелли села в уголок додумывать статью про чудодейственные свойства шарлатанских травяных бальзамов – чтобы надиктовать мне, когда я проснусь. Мистер Квилп залез в платяной шкаф, и вскоре оттуда раздался противный повизгивающий храп. За жестяными оконными рёбрышками распускался невзрачный мартовский день, отягощённый снегопадом. Белая скука падала с неба, сводя на нет все вчерашние старания солнца и тёплого ветра.

7 марта 2015 года.

Зелёная пуговица (история мёртвого дворника)

Лесом или лугом? В первом случае имеем извилистую, утоптанную санаторскую тропу, во втором – просто направление. Наискось, через травы. Естественно, так короче.

Я сошёл с убитого, остаточного деревенского асфальта и шагнул в клевер. Перед рассветом здесь пронёсся обильный, скорый и отходчивый июльский дождь. А сейчас сквозанул тёплый ветер и потащил сизые ночные тучи куда-то за озеро. Глянуло в вышине пятно первозданной синевы, косо потянулись лучи, и клеверное море вспыхнуло мокрыми искрами. Мои кеды сразу же дали течь. Нет уж, не через луг. На фига мне сырые носки?

Я вернулся на просёлок и однозначно свернул в лес. Что, в сущности, теряю? Да ничего. Первый утренний автобус я уже прощёлкал, следующий придёт часа через два. До трассы ходу минут двадцать, не больше. И зачем, спрашивается, спешить? По-любому ведь придётся убивать время на автостанции. Вперёд-вперёд, быстрей-быстрей – трижды никчёмная привычка горожанина. Здесь ведь не город. Здесь – маленькое сельское путешествие, бонус к рутинному корреспондентскому делу. Поговорил вчера в деревне с нужным фермером, записал-сфоткал, переночевал в доме героя своего будущего очерка – теперь свободен. Сбей ногу, подыми рыло, посмотри на сосны впереди. Они такие чистые, такие ровные. И так пахнут.

Дорожка подруливала к санаторию. Под ногами всё чаще попадались бутылки, обёртки и прочее стеклянно-пластиковое говно. А полувековые сосны росли вокруг идиотскими искусственными рядами – при совке всех и всё, даже деревья, норовили построить непременным солдатским каре или шеренгой и, по возможности, заставить маршировать.

Куда это я забрёл? И выйду ли я к трассе, не упрусь ли в какой-нибудь санаторский забор, если ломану дальше тем же путём? Спросить не у кого. Лес вокруг марширует безмолвно. Только невидимые пернатые твари вызванивают над головой нестроевые песни.

Хотя… Что это, галюнится мне? Нет, не галюнится: метрах в двадцати на поваленном сосновом стволе действительно сидит какой-то мужик. И у мужика проблема: левая штанина подвёрнута, мохнатая голень вся в крови. Мужик смотрит на свою голень как на посторонний предмет, с которым надо что-то делать, а что – непонятно.

– День добрый. Что-то случилось?

– Да ничего особенного. Один человек бросил бутылку, второй её разбил, а третий, как видите, об неё споткнулся… И ведь даже платка с собой нет!

Больше года в боковом кармане моего рюкзака тёрлись-плющились бинт и вата. Хорошо, что не вытащил. О, да тут ещё перекись и спасательная мазь в тюбике. Я, оказывается, запасливый хомяк.

Наклонился, рассмотрел рану. Да, крепко же дядька саданулся. Прямо скажем, от души. Отхватил я бинта пощедрей, выдавил мази, приложил-замотал – вроде крепко, не слетит.

Дядька покрутил узловатыми ладонями, изгвазданными в чёрной лесной грязи и засохшей кровище:

– Простите, пожалуйста, у вас не найдётся воды?

Конечно, найдётся. Незнакомец прополоскался под моей минералкой – тщательно так, неспешно, будто лилась она нескончаемо из-под волшебного крана, а не из моей личной бутыли. Это меня слегка напрягло, но виду я, само собою, не подал.

Собственно, мужик этот мне всё больше не нравился. Было в нём что-то… Не скажу, что явно отталкивающее, но какое-то неправильное. Несоосное какое-то. Не то слишком короткие были на нём штаны (а носки под ними сморщенные), не то интонации были какие-то нарочитые. Да, и, собственно, лицо. Крючковато-заострённое какое-то, загорелое – но не местным красноватым плебейским загаром, а нездешним, южным-пляжным. Знаете, на кого он был похож? На некрасивого итальянца, на эдакого потасканного Челентано.

Когда он наконец намылся и потряс в воздухе мокрыми лапами, я поспешил завернуть пробку и спрятать остатки воды. Денег у меня было чуть больше чем на билет, и покупать ещё одну воду было бы мотовством.

– Молодой человек, вы меня букв-вально спасли. Но как же мне вас отблагодарить? Денег я вам не дам, деньги это ерунда… А вот это – не ерунда.

Тут дядька полез к себе за пазуху, сильно там дёрнул и протянул мне маленькую зелёную пуговицу.

Я коротко и сухо кивнул, без разговоров сунул пуговицу в карман и быстренько вздел рюкзак. Смыться, смыться как можно скорее, на ходу стряхивая с себя осадок от этого дурацкого диалога.

– Молодой человек! Погодите немного!

Ну, что ещё? «Никогда не разговаривайте с неизвестными»… Но что-то заставило меня остановиться и вновь посмотреть на этого психа. Псих уже развернул-одёрнул свою изодранную штанину и встал с бревна. Блин, только бы следом не похромал.

– Молодой человек, ещё букв-вально минута. Если вы пойдёте куда шли, то к трассе не выйдете. После развилки возьмите правее… Это раз. И вот ещё два. Я только что подарил вам… одно ваше желание. Самое предосудительное и самое вздорное ваше желание. Вы о нём можете даже не догадываться, но оно у вас точно есть. И оно однажды исполнится… Не сразу. Но однажды – пх-х-х! – и вы поймёте, что оно исполнилось.

Он даже не хихикнул, а как-то хрюкнул, отчего сделался ещё гаже, и как-то шулерски-водевильно покрутил на уровне моего носа своими беспокойными пальцами. Я торопливо отмахнул дружелюбного «досвиданьица» и почти побежал через лес.

Советом психа насчёт развилки я пренебрёг. И, как выснилось, зря. Я ухитрился заблудиться в искусственном сосняке и вместо трассы убрёл-таки в санаторий. Впрочем, это меня не сильно расстроило: времени до автобуса по-прежнему было больше часа. Сел на скамейку возле грубо размалёванного щита с оленями, похожими на крокодилов, и призывами беречь лес от огня. Снял рюкзак. Где там у меня вода? Не всё же я на раненого психа извёл, должно же оставаться хоть два-три глотка. Вынул бутылку – и вот прикол: она оказалась почти полной. Но я тут же перестал об этом думать – как перестают думать обо всех мелких необъяснимостях.

Я вернулся в город и зажил своей обычной жизнью. Не знаю, как у вас, но у меня «обычная жизнь» была мерзкой и с каждым днём становилась только мерзее. Сперва полетел комп, мой единственный настоящий друг (если не считать кота Максима). Потом накрылась моя последняя шабашка. Слюнявую корпоративную газетку, куда я периодически пописывал, прибрал холодный злой бог Кризис. Редактор перестал отвечать на мои звонки и вскоре вовсе исчез из города. Я понял, что никогда больше не увижу этого продувного жирного козла. По козлу я шибко не скучал, но вот по семи тысячам, что он остался мне должен, тосковал горько. К тому же, я лишился единственного источника сколько-нибудь регулярного дохода.