Страница 22 из 25
Такой стиль отдавал репортерством, что всегда мне казалось занятием довольно молодежным, но непривычность увлекала, и я ловил себя на ощущениях, о которых раньше только читал. Заканчивая еженедельный репортаж, персонаж, которому свойственны такие ощущения, привычно сидит за уличным столиком своего обычного кафе, а бармен или официант (конечно, старый его друг, а также будущий книжный прототип) снабжает его несомненно бессмертными репликами… Сидя на скамейке в Централ-парке и часами строча в блокнот, я ощущал себя репортером 1920–30-х. Репортажи мои, однако, как я уже упомянул, были из воспоминаний о парадоксах советского быта 1960–70-х.
Но все это я к тому, что очень увлекся газетой. «Новому русскому слову», или в просторечии – НРС, в обед, как говорится, сто лет, и как всякое периодическое издание, а значит, обязанное быть злободневным, газета пережила на своем веку фазы самые разнообразные. В ту же пору, повторяю, это весна 94-го, русскоязычные эмигранты волны второй половины 1980-х, не сказать чтобы были еще одной ногой в России, но концы их путевых шарфов еще несомненно трепетали именно там, и все, что в России менялось, скажем, свобода выезда за рубеж, открывшаяся возможность приватизации, а значит, и продажи квартир, появление частных банков, рынков и магазинов, финансовая пирамидщина и проч., их горячо интересовало. А раз интересовало, так, значит, в НРС, газете, выходящей для них, и печаталось. У половины эмигрантов, особенно старшего возраста, и особенно у тех, кто в оставленной стране чего-то добился – должностей и известности (даже самых минимальных), или любого ощущения нужности – пульсировала остаточная ностальгия, хотя большинство в ней и не признавалось. Во-первых, слишком уж большой кульбит в собственной судьбе был проделан каждым, а во-вторых, лишь за несколько месяцев перед тем танковые орудия в Москве били по фасаду Белого дома. Нет, о возвращении никто не думал. Но интерес к России, который несколькими годами позже резко пошел на спад, тогда был еще очень горяч, и газета этот неостывший интерес эксплуатировала.
Раз печатаешься, так естественно, что тот орган, в котором печатаешься, и читаешь. В газете попадалось много интересного. Коммерческие объявления не занимали тогда еще столько места, сколько стали занимать впоследствии, и из номера в номер непрерывной чередой шли статьи, касавшиеся самых интересных, а часто и совершенно закрытых (для бывшего советского человека) тем прошлых десятилетий – Китайско-восточной железной дороги, советско-финской войны, власовского движения, создания атомной бомбы, гражданских войн 1970-х годов в Африке, истории гибели на Дальнем Востоке корейского лайнера и т. д. Манило бросить все и только читать, читать. Троцкий, Лоуренс Аравийский, Киров, Черчилль, Борман, Бажанов, Скорцени, Кадафи – нырнешь в газету – и полдня как не бывало…
Вот так, листая «Новое русское слово», я и наткнулся на главы из книги Сергея Хрущева «Кризисы и ракеты». Отсюда все дальнейшее и проистекло. И, неожиданно для себя самого, я влез в тему, которой, вообще говоря, никогда не занимался.
Итак, газета «Новое русское слово», Нью-Йорк. 1 апреля 1994 г. (Впрочем, перед этим я рекомендовал бы читателю заглянуть в упомянутую книгу Сергея Хрущева).
О ракетах и кризисах
В апреле 1970 года военкомат послал меня, как офицера запаса, на переподготовку. Демобилизовывался я за девять лет до того с атомной подводной лодки на Севере, туда же меня и отправили снова. Но то ли всем было ясно уже, что временному человеку около реактора делать нечего, то ли флотское начальство было озадачено тем, что я уже года два был в Союзе писателей, но никакой инженерной переподготовки от меня не потребовали, пересылку же мою, видимо, сопровождал какой-нибудь телефонный звонок, и по прибытии на атомную подводную лодку я получил отдельную каюту, которая, как тут же выяснилось, оказалась не просто хороша, а значительно просторнее и удобнее, чем командирская. Помня дикую тесноту подводных лодок, на которых мы проходили практику в училищные годы, и предполагая, что месяцы стажировки будут жизнью в мышеловке, я возликовал. Я был в той поре начальных литературных опытов, когда был бы только свой угол да бумага с карандашом. А тут мне дали… кабинет.
Нет, я знал и очень хорошо знал, что такое квадратный дециметр жилого пространства на подводной лодке. Дисциплину под названием «Проектирование подводных лодок» на кораблестроительном факультете, где я учился, преподавали очень серьезно. Условия, предоставленные мне, были царскими…
Пока лодка готовилась к походу, команда ночевала на береговой базе, но всякое утро, приходя на лодку вместе с командой, я с удовольствием думал о том моменте, когда мы, наконец, выйдем в море. Несколько омрачало мои мечты лишь появление все новых и новых флагманских специалистов, которые должны были идти с нами в поход. Каждый из них – и я понимал это лучше других – имел права на такую каюту неоспоримо большие, чем я. Заранее испытывая неловкость за свое незаслуженно барское положение, я неоднократно говорил командиру, что готов уступить место или, уж во всяком случае, потесниться (спинка дивана, как в вагоне, одним движением превращалась в койку второго яруса), но командир неизменно с улыбкой отвечал мне, что этого не требуется, и место очередному флагманскому найдено. Мне бы внимательней быть к этой улыбке… За день до похода я из любопытства сопровождал помощника командира, который фиксировал у себя в записной книжке размещение на этот поход экипажа и прикомандированных.
Выяснилось, что лодка не просто укомплектована людьми, а буквально забита – один штабной капитан первого ранга, к примеру, даже собирался спать в кают-компании, а несколько коек по отсекам было таких, которые занимались поочередно, в соответствии с вахтами. Условий, подобных моим, не было больше ни у кого. За кого же это они меня принимают? Невольно вспоминалась одна знаменитая пьеса девятнадцатого века.
И вот наступил день выхода. В момент, когда мы отвалили от пирса, меня не было в каюте, интереснее было находиться в центральном посту, но потом, когда стало понятно, что нам еще долго идти еле-еле, осторожно продвигаясь по заливу к выходу, и команды стали повторяться, я пошел в свою каюту.
Сначала я не мог понять, что произошло. Каюта, в которой, мне казалось, я уже пообвык, была уже совсем не той. Она вся дрожала и ворчала. Особенно сильная дрожь ощущалась со стороны внешней переборки и потолка, или, как его называют на кораблях, подволока.
Обе другие переборки, впрочем, дрожали тоже. Линолеум под ногами вибрировал. Каюта напоминала товарный вагон, который тащат со скоростью километров сто двадцать по разбитым рельсам. Я пробыл в каюте несколько минут, чувствуя, как радость моя улетучивается.
Подводная лодка не отдыхает на дне, дальние походы этого вида кораблей не предполагают заходов в порты – значит, изо дня в день (меня ориентировали месяца на полтора), из недели в неделю предстоит жить в этом изводящем режиме… Я забыл, зачем зашел в каюту, и тут железо ее затряслось и загрохотало так, словно находился я не в подводной лодке, а в огромной кофемолке… Мы, оказывается, пошли средним ходом.
Дальнейший сюжет этой комической микроистории, заключающейся в том, как изящно и безжалостно проучили в соответствии с морской традицией старожилы корабля некоего писаку, проникшего на боевую подводную лодку под видом бывшего подводника, логичен и прост. Гость тщеславно польстился на просторную каюту? Отлично. Вся лодка, да что лодка, весь штаб, если не городок, знают, что эта каюта невозможна для обитания на ходу. Но гость не знает. В запасе у такого развития сюжета участливые вопросы членов экипажа и флагманских специалистов о том, как продвигается роман, и о творческих планах, вопросы о здоровье (слух, сон, зуд, аппетит) и коллективные пожелания приятного послеобеденного отдыха и спокойной ночи. В комплект развлечений команды несомненно стоит занести и обязательные реплики в адрес постояльца великолепной каюты при переключении рукояток управления ходом лодки на полный и самый полный. В результате по лодке, боясь зайти туда, где пустует привилегированная койка, неделями неприкаянно шляется унылая тень, которой теперь уже нигде нет места и которая всем мешает. Смысл ответа команды подводной лодки тому штабному начальству, которое присылает на боевой корабль разных гастролеров, довольно прозрачен. Нечего посылать на корабли, выполняющие боевые задачи, неизвестно кого и неизвестно зачем. Да еще сопровождая явление гостя телефонными звонками. Те моряки, которые плавают, этого не любят.