Страница 32 из 41
Впрочем, парням из К-9 пришлось еще хуже. Их должны были сбросить (если бы все прошло нормально) по краю нашего района; предполагалось, что неопсы проведут рейды в периферийной зоне и облегчат работу подразделений, которые должны были оборонять периферию. Эти калибаны, конечно, не были вооружены, если не считать зубов. Неопес должен слушать, смотреть и нюхать и обо всем увиденном докладывать по радио своему партнеру. Все, что у него есть, – это рация да еще бомба, которую пес или его напарник может взорвать в случае опасных ран или захвата в плен.
Захвата в плен несчастные псины не дождались; видать, почти все они подорвали себя, как только вошли в контакт. Встретив багов, они почувствовали то же, что и я, только сильнее. Теперь-то неопсов тренируют, чтобы они с самого детства не боялись ни вида, ни запаха багов. А тех же не тренировали…
И это было еще не все. Короче говоря, атака провалилась. Но я тогда, конечно, не знал, как все идет, я просто держался за Датчем, пытаясь стрелять или жечь все, что движется, и бросая гранаты в каждую дыру. Это сейчас я, убивая багов, не трачу зря боеприпасы и топливо, хотя так и не научился различать, где опасные, а где нет. Воином может быть только один из пятидесяти – но он стоит остальных сорока девяти. Их личное оружие куда легче нашего, однако оно не менее смертоносно. У них есть излучатели, лучи которых проходят сквозь нашу броню, – и режут тебя так же легко, как крутое яйцо, а совместные действия поставлены лучше, чем у нас: мозга, который командует их «отделениями», из нор не достать.
Нам с Датчем везло довольно долго: мы держали примерно квадратную милю, заваливая все норы бомбами и расстреливая все, что находили на поверхности, а топливо в скафандрах старались беречь на случай возможной опасности. Вообще-то идея была такая, что мы обороняем намеченный район, а подкрепление с более тяжелым вооружением прибудет, не встретив серьезного сопротивления. Это был не просто рейд – это был бой с целью захватить плацдарм, удержаться на нем, укрепиться, дождаться прибытия свежих сил и захватить или просто утихомирить всю планету.
Только у нас ничего не вышло.
Наш полувзвод все сделал как надо. Правда, мы оказались не в том месте и не могли связаться с соседними отделениями – комроты и сержант были убиты, и поэтому мы так и не перестроились. Но все же мы застолбили свой участок, отделение со специальным вооружением оборудовало себе укрепленную позицию, и мы были готовы держаться до прибытия свежих сил.
Только их не было. Они приземлились туда, где должны были приземлиться мы, столкнулись с недружелюбными аборигенами и сами попали в переделку. Только их и видели. Мы оставались на месте; неся потери, отбивались – пока не подошли к концу боеприпасы, топливо и даже энергия в скафандрах. Похоже было, что бой тянется пару тысяч лет.
Мы с Датчем продвигались по стеночке – из отделения спецоружия позвали на помощь, – когда земля внезапно разверзлась прямо перед Датчем, оттуда выскочил баг, а Датч упал.
Бага я сжег, бросил в дыру гранату, отчего она снова закрылась, и обернулся посмотреть, что случилось с Датчем. Он лежал, но повреждений на нем видно не было. Командующий взводом сержант имеет специальный монитор, показывающий ему состояние каждого во взводе, отличая мертвых от тех, кому просто нужна помощь. Но то же самое можно поглядеть вручную, нажав кнопку на поясе.
Я позвал Датча – он не ответил. Температура его тела была 99 градусов; дыхание, сердце, мозг – на нуле. Это было плохо – но, может, просто скафандр сдох? Ну да, если забыть про термометр – он-то работает, а если бы скафандр заглох раньше, чем человек, сдох бы и термометр. Во всяком случае, я сорвал с пояса специальную монтировку и принялся извлекать Датча из скафандра, стараясь в то же время наблюдать, что творится вокруг.
А потом в наушниках моего шлема раздался общий сигнал, которого век бы не слышать: «СПАСАЙСЯ КТО МОЖЕТ! Отбой! Отбой! Ловите пеленг и отступайте! Любой маяк, какой слышите! Шесть минут! Всем! Всем! Собирайтесь вместе, выручайте товарищей! Отступать к любому маяку! СПАСАЙСЯ…» Я заторопился.
Участь Датча стала очевидной, как только я вынул его из скафандра, потому я оставил его и помчался прочь. В следующий бросок я бы уже догадался забрать его боеприпасы, но сейчас мне было не до этого. Я просто несся прочь, стараясь поскорей достигнуть нашей огневой позиции.
Там уже никого не было, и я подумал, что все кончено – я потерялся и всеми оставлен. Затем я услышал сигнал сбора, но это был не «Янки Дудль» (как у катера с «Вэлли Фордж»), а «Милый плющ», мелодии этой я не знал. Но все же это был маяк. Я помчался к нему, расходуя последнее топливо в скафандре, примчался на катер едва к отлету и вскоре был уже на «Вуртреке», потрясенный настолько, что не помнил даже свой серийный номер.
Я потом слышал, некоторые называли это «стратегической победой», но я-то там был, я могу с уверенностью сказать: нам всыпали по первое число.
Через шесть недель – и будто на шестьдесят лет постарев – на базе планеты Санктори я сел в другой катер и прибыл на «Роджера Янга» в распоряжение сержанта Джелала. В мочке левого уха я носил разбитый череп с одной костью. Эл Дженкинс был со мной и носил такой же, а Котенок остался в стволе. Несколько уцелевших Котят были распределены по всему флоту; чуть не половина наших была потеряна при столкновении «Вэлли Фордж» с «Ипром», из остальных 80 процентов были потеряны на планете, поэтому власть имущие решили, что восстанавливать часть смысла нет – так что ее расформировали, документы сложили в архив и стали ждать, пока раны затянутся и роту Котят можно будет возродить с новым составом, но со старыми традициями.
Кроме того, в других частях тоже был приличный недокомплект.
Сержант Джелал принял нас тепло, сказал, что часть нам досталась хорошая, «лучшая во всем космофлоте», да и корабль приличный, а черепов в наших ушах будто и не заметил. На следующий день он повел нас к лейтенанту, который, смущенно улыбаясь, очень по-отечески с нами побеседовал. Я отметил, что Эл Дженкинс уже не носит своего золотого черепа. Я тоже спрятал свой, потому что заметил, что их не носит никто из Дикобразов Расжака.
Здесь это было не в обычае, потому что Дикобразы Расжака не смотрели на то, сколько боевых бросков у тебя было и какие; ты либо был Дикобразом, либо нет, и если нет, то плевать, кто ты такой. Раз уж мы пришли к ним не салажатами, а обстрелянными ветеранами, они приняли нас со всем возможным уважением и доброжелательством, но все же довольно официально – мы были гостями, а не членами семьи.
Однако меньше чем через неделю мы ходили с ними в бой и тогда уже превратились в своих – родных, настоящих Дикобразов; нас называли по именам и при случае отчитывали безо всяких – все равно мы теперь были братья по крови, и можно было одалживать нам и занимать у нас, и признавать за нами право спорить и иметь свое дурацкое мнение – и высказывать свое, прямо противоположное. Мы даже называли по именам наших непосредственных начальников, если только они не были «при исполнении». Сержант Джелал был «при исполнении» постоянно, если только не в увольнении, – тогда он был Джелли и изо всех сил старался показать, будто его княжеское звание среди Дикобразов ничего не значит.
Но лейтенант всегда был только «лейтенант», а не «мистер Расжак» и даже не «лейтенант Расжак». Просто «лейтенант», и в третьем лице. Нет бога, кроме лейтенанта, и сержант Джелал пророк его. Джелли мог сказать «нет» лично от себя, и это не подлежало обсуждению, по крайней мере для младших сержантов, но если он изрекал: «Лейтенанту это не понравится», то говорил ex cathedra, и вопрос считался решенным навсегда. Никто даже и не пытался выяснить, понравится это лейтенанту или нет. Слово было сказано.
Лейтенант был для нас как отец – он любил нас и баловал – и все же держался отстраненно не только на корабле, но и на Земле… разве что мы были на Земле во время боя. Но в бою – кто бы мог подумать, что офицер может заботиться о каждом во взводе, разбросанном по местности на сотни квадратных миль. Но он мог. Он мог мучительно переживать за каждого из нас. Как он ухитрялся присматривать за всеми, я сказать не могу, но посреди суматохи боя вдруг раздавался по командирской связи его голос: «Джонсон! Проверь шестое отделение! Смитти не в порядке!» И чаще всего лейтенант замечал непорядок прежде командира отделения Смитти.