Дива

— Не пускайте короля на охоту.

Почему не пускать, зачем и кого искать, не объяснил — повалился на брезент и захрапел, всхлипывая при этом. И уже сонный произнёс:

— Учёного замочу.

Все это слышали и посмотрели на Зарубина.

Охотовед всеми силами ещё стремился спасти положение, поэтому велел грузить Кухналёва и всем ехать на базу, чтобы не создавать в угодьях лишнего шума.

По дороге полковник что-то бормотал, пытался поднять голову, потом вроде бы начал ругаться — всем так показалось, однако егерь, державший его голову на коленях, расслышал.

— Да он же про йети говорит! Про лешего!

Тряский просёлок окончательно привёл его в чувство.

Перед самой базой полковник самостоятельно сел, огля­делся, но ничего не сказал и из машины уже выбрался сам. На ногах он едва держался, поэтому Костыль с Зару­биным подхватили его под руки и отвели в особняк губер­натора. И только тут при ярком свете рассмотрели, что он весь исцарапан, а синтепоновая безрукавка и рубаш­ка насквозь продраны или чем-то прорезаны. Когда же с него стащили грязную одежду, то обнаружили укусы — явно человеческими зубами. Только челюсти да и сами зубы были раза в три шире! Особенно это хорошо про­сматривалось на предплечьях и плечах, где редко рас­ставленные зубы пробили кожу.

И это уже была не резиновая беззубая кукла...

Но самое главное, почти все серьёзные укусы и цара­пины оказались густо смазанный йодом!

— Кто тебя так, Родионыч? — спросил Костыль и, пох­лопав по щекам, как доктор, заглянул в глаза.

Тот ещё смотрел тупо, осоловело, но вроде бы прихо­дил в себя. Охотовед принёс перекись водорода, спирт, принялся заново обрабатывать укусы, и тут полковник встрепенулся, точно выбрал флакон со спиртом и стал пить, как воду. Зарубин выхватил у него склянку, одна­ко тот успел сделать несколько глотков и не поморщил­ся, не задохнулся. Потом отпихнул Недоеденного и заго­ворил вполне осмысленно и возмущённо:

— Куклу нашли и обрадовались? Йети поймали? Снеж­ного человека?.. Ты, специалист по лешим! — это уже от­носилось конкретно к Зарубину. — Из Москвы приехал ловить!.. А это вот что? Это чьи зубы?! Или я сам себя покусал? Посмотрел бы ты на это чудовище!..

— Ты не шуми, Родионыч, — попытался защитить его Костыль. — Жив остался, и ладно. Ты не первый йети в лапы попал...

— Он же сидел на этом лабазе вчера... — огрызнулся Кухналёв. — Почему к нему леший не вышел? А ко мне?..

Зарубин хотел честно сказать, что заблудился и на ла­баз не попал, но охотовед опередил — весело развёл ру­ками и пытался согнать шуткой свой страх.

— Повезло тебе, Родионыч! Теперь мы тебя будем звать — Недоеденный!

В нём была ещё злость пережившего стресс и ужас че­ловека, однако самоконтроль оказался жёстким, и шут­ка подействовала — не зря до полковника дослужился.

— Ладно, мужики, извините, — покаялся он. — Это нервы, на пенсию надо... Страху натерпелся — жуть!

И даже попытался улыбнуться — получилось криво, по-змейски. Но спирт подействовал положительно: лицо расправилось и даже проступили некие чувства. Прежде чем полковника прорвало, у него началась затяж­ная икота, с которой сам он справиться не мог и попро­сил выпить. Уняв таким образом стихийные проявления организма, он встряхнулся и почувствовал себя героем. По крайней мере, сам он так и оценивал случившееся.

Личную безопасность короля и принцессы обеспечи­вали свои телохранители, а охрану территории охоты возложили на Кухналёва, поэтому он вначале обошёл пешком площадку на старой дойке, выбрал место, где установить наружный пост, затем подъехал к лабазу, где должен сидеть король. Здесь надо было поставить двух охранников, чтоб один наблюдал со стороны за лабазом, другой за путями подхода, но так, чтобы зверь не почу­ял. Несколько километров намотал по чапыжникам, ко­е-как определился и устал. В засидку ему подниматься было не надо, но он всё же поднялся, чтобы посидеть и отдохнуть, тем паче до выхода зверя оставалось часа два, а на верху обдувает, комаров меньше. Кухналёв вы­пил немного коньяка, отвалился на спинку королевско­го сиденья и сам не понял, в какой миг заснул. А когда проснулся, глядь — медведь уже на поле! Тот самый, бу­рый, с проседью по хребту, и размерами просто гигант, центнера на четыре с половиной. Кормится совсем рядом с лабазом, шерсть блестит, переливается, от солнца крас­ным отдаёт: на любой международной выставке трофеев Гран-при обеспечен! И ходит, как в тире, словно под вы­стрел подставляется то одним ухом, то другим и всё бли­же к лабазу. Полковник уж и дышать стал через раз, чтоб не спугнуть, хочешь или не хочешь, надо ждать, когда по­кормится и сам уйдёт. Первых минут десять было трудно спокойно взирать на такое чудо, потом как-то обвыкся, да и зверь обсиделся на поле, всякую осторожность по­терял, дерёт овёс и чавкает — на весь лес слышно. Пара журавлей совсем низко пролетела, так на секунду пре­рвался, посмотрел и вдруг присел на задние лапы, вы­гнулся и с кряхтением, как старик, с довольным урчанием кучу навалил. Чуть ли не под самый лабаз — такой вонью нанесло!

Кухналёв кое-как выждал обещанные сорок минут, но медведь не уходит, чуть отполз в сторону, вьёт свои сно­пы да сдирает пастью колосья. Тут полковник и подумал, что вчера учёный спугнул зверя, тот не выходил на кор­мёжку и, верно, проголодался так, что двухдневную норму берёт. Вспомнил, смирился с судьбой, совсем успокоился, чуть глотнул коньячка и снова начал дремать. Глянет, что зверь ещё на поле, и закроет глаза. И вдруг опять вонью нанесло, в дрёме подумал, медвежьей, но запах показал­ся странным, мускусным, как от хорька, и такое ощуще­ние, будто в лицо кто дохнул. Кухналёв глаза открыл — никого, и медведя на поле уже нет! Надо скорее сползать вниз и переходить овраг, поскольку время уже сумереч­ное, а мост егеря сделали хреновый, сучки торчат, можно запнуться и загреметь. Ещё подумал сходить за топором в машину и обрубить, чтоб король не запнулся и не рухнул в овраг. Уже внизу спохватился — свет включать нельзя, зверь только что ушёл и может быть в логу. И когда уже в потёмках до середины берёзы добрался, вспомнил: курт­ку и рацию второпях и спросонья на лабазе забыл! Фона­рик прихватил, чтоб с берёзы не рухнуть, а что коньяк в кармане куртки, даже не вспомнил. Только развернулся назад, тут и встало перед ним это чудовище!

Полковник много чего в жизни повидал, даже пово­евать успел, но вот чтобы так оторопь брала, ещё не ис­пытывал. Тело сделалось неуправляемым, даже мысли остекленели, инстинкты самосохранения отказали — ни бежать, ни думать, сам словно кукла резиновая стал. Про оружие, с которым не расставался, забыл: гипноз ка­кой-то! Но происходящее всё-таки воспринималось, толь­ко так, как если бы видеокамеру поставили на автома­тическую съёмку.

В первый раз Кухналёв отслеживал йети в прицел, когда снежный человек Костыля с губернатором чуть из лабаза не вытряхнул. Сквозь оптику и ощущения были совершенно иными, как в кино. А тут оказались лицом к лицу, поскольку леший стоит на дне оврага, полков­ник же на жидкой берёзе, которая под ногами трясётся. Сколько так простояли, неведомо, однако Кухналёв за­помнил лешего в лицо, только вот глаз не запомнил, воз­можно потому, что ещё в школе КГБ учили смотреть со­беседнику в переносицу, дабы не возникло личностных, а значит, и ложных отношений.

Потом йети дунул на полковника, словно свечу хо­тел загасить, схватил ручищами, забросил себе на плечо и понёс. Да так быстро, как на машине, только верши­ны деревьев по лицу бьют! И он ощутил под собой не ре­зиновую куклу — живое, горячее, переполненное мыш­цами и силой существо. Но не зверя, а что-то типа коня, если едешь верхом без седла. Тут у него стрельнула пер­вая мысль, что это конец: если не растерзает — ушибёт насмерть. Полковник и вспомнил про пистолет в плече­вой кобуре, изловчился, засунул руку подмышку и достал. А передёрнуть затвор ремешок мешает, не дотянуться другой, зажатой рукой! Кухналёв ещё в лейтенантах од­нажды терял пистолет на полевых занятиях, так после этого едва остался на службе и зарёкся носить личное оружие без страховочного ремешка. Здесь же сначала пе­регрызть его хотел, однако изловчился и зубами затвор­ную раму передёрнул! И поскольку леший нёс его нога­ми вперёд и лицом вниз, то стрелять стал по мохнатым ягодицам, мелькающим ногам, вернее, по икрам и босым пяткам — не было в прицеле убойных мест! Это уже по­том сообразил, что мог бы в позвоночник или в крестец, а тогда, в пылу, не заметил, как распатронил магазин.