Дива

— Только никому ни звука, — предупредил Хохолов и заторопился. — Всё, я ухожу! Сюда кто-то едет... В де­сять утра встретимся под горой у Пижменского Город­ка. Там Дорийская марь совсем близко. И без опозданий, ждать не буду, пойду один.

И стал легко спускаться по лестнице, едва касаясь сту­пеней и подпрыгивая, будто мячик. Несмотря на объё­мы, журналист оказался подвижным, ловким и, надутый до отказа, вряд ли тонул в болоте. Он исчез в темноте как призрак, и минутой позже по дороге к полю замелькали фары машины. Охотовед почему-то ехал прямо к лабазу! Зарубин разрядил карабин, начал спускаться вниз и уже с лестницы увидел, что приехал поцелованный Эдик.

— Игорь, извините, вам срочно нужно на базу!

— Что случилось? — спросил тот, когда садился в ма­шину.

— Непонятно пока, — бывший десантник нервничал и всё ещё говорил в нос. — Было восемь пистолетных выстрелов! В районе поля, где должен охотиться король. Олесь уже выехал, послал за вами.

— Там же должен быть полковник?

— Скорее всего, он и стрелял!.. Не спрашивайте боль­ше ничего! А то я в дерево врежусь, руки трясутся... Бе­жать надо из России!

12

До базы ехали молча, и, хотя час был не поздний, там оказалось тихо, как при осадном положении, только собаки скулили и забытая, однако полностью накачанная кукла снежного человека стояла на ветерке, парусила и чуть покачивалась, как жи­вая. Дальше Зарубина повёз егерь, загрузивший в багаж­ник двух лаек. Что стряслось у Кухналёва на площадке, он тоже не знал, но по рации удалось выяснить, что пол­ковника на лабазе не нашли, зато там остались его вещи — тёплая куртка, полупустая карманная фляжка с коньяком и радиостанция, выданная ему Костылём.

— Кухналёв очень ответственный человек, — заявил егерь. — Просто так палить не станет. Тем более на ме­сте проведения ответственной охоты. И рацию он не бро­сил бы!

— И что ты думаешь? — спросил Зарубин.

— Что я думаю? —- не сразу проговорил тот, остервене­ло вращая баранку. — Пора увольняться из этой долбан­ной конторы к чёртовой матери! Пока крыша не съехала...

И как Эдик, разговаривать больше не захотел.

На знакомом бугре со столбами он повернул в сто­рону площадки и подъехал почти к лабазу, где стояли две машины с выключенными фарами и маячил Костыль с рацией в руках и берете-треуголке. Темнота уже стоя­ла осенняя, махровая, поэтому лучи фонариков на овсах казались ослепительными: егеря прочёсывали площадку.

— По второму разу пошли, — сообщил охотовед. — Гиблый номер, нет его на поле...

Егерь, что привёз Зарубина, выпустил лаек, и те, по­крутившись у поваленной берёзы и обнюхав куртку пол­ковника, унеслись куда-то в заросший овраг. Собаки были охотничьи, не разыскные, и тоже вряд ли могли бы по­мочь, разве что завизжат, если найдут человека, а то об­нюхают и мимо промчатся.

— Если сигнал подавал, то почему весь магазин вы­садил? — вслух размышлял Недоеденный. — Причём стрелял, как будто в истерике... Так от зверя не отстре­ливаются. Он же хладнокровный рептилоид! Участвовал в боевых действиях...

Егеря осмотрели опушку поля, и лучи фонарей нача­ли исчезать в глубоком овраге.

— Сейчас ещё все следы затопчут, — посетовал Ко­стыль. — Придётся оставить до рассвета...

— На деревьях смотрели? — спросил Зарубин. — Мог заскочить, если зверь поджал.

— Смотрели!.. Он и на дерево не залезет: толстый.

— Когда за задницу схватят — заскочишь...

— Орал бы с дерева...

— Тогда надо искать вдоль дороги, — предложил За­рубин. — Если столкнулся с медведем, побежал бы к ма­шине.

Охотовед подумал, молча согласился и стал призывать егерей к себе. Потом что-то взвесил и осторожно признал­ся, что медведь этот, по свидетельству туземцев, людоед, и пришёл он из Архангельской области, где будто бы в про­шлом году задавил и съел грибника, но сам был ранен. Ду­мали, сдох, а он перебрался на вологодскую территорию, так что пусть его стреляет король. Зарубин так и не понял, для чего это рассказано, то ли чтоб утешить, то ли из опа­сения, что зверь мог напасть на Кухналёва.

УАЗ полковника стоял в полукилометре от лабаза на обочине, а лес по сторонам от зарастающей дороги был густым, сорным, по нему и днём-то продраться труд­но, но послушные егеря полезли в эти джунгли, подсве­чивая фонариками. Костыль посадил Зарубина к себе в машину и поехал впереди, подсвечивая обочину фа­рой-искателем. От мельтешения теней рябило в глазах, однако собак они заметили оба: лайки махнули по обо­чине мимо и умчались вперёд по освещённой дороге, ко­лоть глаза в темноте даже псам не хотелось.

— Так бесславно накрылась охота короля и принцес­сы, — тоном обречённого на казнь сказочника заключил Недоеденный. — Придётся стрелять и кричать. А пошу­мим — зверь уйдёт, и две недели кури бамбук.

Поиски полковника вели пока что тихо и даже разго­варивали вполголоса. Однако и так изрядно нашумели, истоптали площадку, оставив человеческие запахи, ка­тались на машинах, а главное, Кухналёв пальбу затеял, и хоть из Макарова стрелял, всё равно в вечернем осен­нем воздухе за километры слышно.

— Представляешь, что значит сорвать такую охо­ту? — продолжал рассуждать удручённый охотовед. — Если с самого верха посыл?.. Всех нас пошлют далеко и надолго. А если ещё и с Кухналёвым... Боюсь даже ду­мать — тьфу-тьфу-тьфу! Губернатор сожрёт!

Так они доехали до машины полковника и останови­лись; далеко позади егеря продирались через чапыж­ник, посверкивая фонарями. Костыль заглушил дви­гатель, и Зарубин тотчас услышал остервенелый лай собак где-то впереди и, показалось, недалеко. Сквозь голоса лаек изредка раздавались звериное ворчание и хрипы.

Недоеденный сделал стойку, затем выдернул из ма­шины карабин.

— Раненный медведь!.. Пошли!

Около сотни метров они пробежали по дороге, прежде чем определили источник звука и полезли на него через густой мелкий сосняк. Фонарь был один, поэтому Зару­бин отставал на шаг, а самоуверенный и отчаявшийся Костыль светил и ещё успевал рассуждать на ходу:

— Кухналёв всё-таки зверя стрелял, идиот! Не удер­жался, что ли?.. Чтобы из своей хлопушки и такого матё­рого... Может, впрямь людоед?

Впереди замелькали собаки, работающие по ранен­ному зверю — вертелись на одном месте, лаяли азартно, но похоже, хваток не делали, что было странно. И неви­димый пока медведь от них не отмахивался, только ур­чал и ещё издавал звуки незвериные — шмыгал носом!

— Слышишь? — спросил Зарубин.

Костыль потряс головой.

— Ничего не пойму... Хрипит?

Не опуская стволов, они подошли ещё ближе и оба за­мерли, как если бы на их глазах дикий зверь оборотил­ся в человека.

Кухналёв сидел на валежине, как спущенная рези­новая кукла лешего, согнувшись почти пополам и уро­нив голову. Первой мыслью было: ранен, поэтому Зару­бин стал его ощупывать, однако никаких следов крови не было, только свежая жидкая грязь на штанах и пле­чах. И ещё заметил: пуговицы на рваной рубашке за­стёгнуты наперекосяк, что люди в здравой памяти бы­стро обнаруживают и исправляют. Замазанный грязью пистолет болтался у него на ремешке, затвор зафиксиро­вался в крайнем заднем положении, показывая, что ма­газин пуст. Ни на собак, ни на свет он никак не реагиро­вал, только мычал, рычал и в самом деле шмыгал носом и всхлипывал, словно наплакавшийся подросток...

Из лесу на дорогу его выволокли на брезенте, а весу в полковнике было за центнер, поэтому тащили с оста­новками, прорубая дорогу. И тогда ещё кому-то из еге­рей пришло в голову, что он не в шоке и не в бессозна­тельном состоянии, а попросту пьяный вдрабадан и спит. И все эти рычание, всхлипы и прочие издаваемые звуки не что иное, как храп раскормленного и ожиревшего че­ловека в состоянии сильного алкогольного опьянения. Хотя многие знали, что начальник охраны губернатора непьющий и в компаниях лишь пригубляет свою рюмку. На дороге его сразу же хотели погрузить в машину и везти на базу, однако положенный на землю Кухналёв вдруг сел и совершенно осознанно потребовал выпить, чем сначала подтвердил догадки. Костыль принёс ему недопитый коньяк, отвернул крышку, однако полковник вышиб фляжку и потребовал с раннего утра прочесать лес. И ещё отчётливо произнёс фразу-завещание, исполняя долг охранника: