Дива

Колхоз-то развалился, — восхищённо согласилась по­путчица. — Да только Драконя каждый день отправлял м 1'отьму молоковоз на три тонны. И ещё один перерабатынил на своём маслозаводе. При вдове так ещё больше стало.

Откуда же столько?

— А этого никто не знает, — заявил её муж. — Фено­мен природы. Известно точно, они дома только двух ко­ров держат, этих самых тряпочных, французских. Чтоб детишек парным молоком поить. И ещё нетелей на про­дажу, которых волки режут.

— Колхоза нет, а надои есть?

Бывший всегда откровенным, попутчик начал тем­нить или толком ничего не знал и строил предположения.

— Колхоза-то нет. Да ведь земля осталась. Драконя, можно сказать, с детства председатель. Его отец тоже был председателем, вот и научил. Сын далеко вперёд смотрел и перед самым крахом укрупнился — соединил три кол­хоза и леспромхоз в одно аграрно-промышленное хозяй­ство. У него столько власти в руках было — ого! Всю па­хотную землю, выпасы, сенокосы — всё под себя подгрёб. Колхозные леса и гослесфонд в придачу! А ещё со всех со­брал холостых молодых специалистов и выдал за них всех грех дочерей чуть ли не в приказном порядке. Одну свадь­бу гуляли. Куда бы теперь Костыль ни сунулся, председа­тель документы и карты на стол — везде его территория. Даже губернатор вынужден считаться. Поэтому Недое­денный арендует у него угодья, а в договоре всё прописа­но. Вроде даже звери принадлежат колхозу «Пижменский Шродок». Будто у Дракони каждый медведь с биркой. Ко­стылёвы гости стрелят зверя, станут шкурать, а него в ухе написано чей. Так Борута говорит, сам видал...

— Может, у вас и речка Пижма молочная, с кисель­ными берегами?

— Вроде того, — подхватила тётка и глянула на мужа с укором. — Сказал бы уж прямо, нечего человека во­дить вокруг да около...

— Сама и скажи! Я экономическую базу обозначил.

— От нечистой силы молоко, — заявила попутчица. — Говорят, стада Драконины пасёт и кормит дивьё лесное. И от постороннего глаза прикрывает! Потому и масло по­лучается вкусное.

— Если пасёт сила нечистая, — в тон её мужу серьёз­но заметил Зарубин, — то молоко должно быть мерзко­го качества. Тем более масло!

— А ты занозистый мужик, — вдруг определил попут­чик, защищая супругу. — Вредный, всё с подковыркой... Или журналист, или из налоговой.

Зарубин вздохнул с сожалением.

— Не угадал... Хотя статьи иногда пишу... Просто лю­бопытно стало, откуда столько молока. Я же когда-то во­логодский Молочный институт закончил, зоотехническое отделение.

— Дак там наша Натаха учится! — изумилась тётка. — Ты местный, что ли? Вологодский? То-то я чую, как род­ной.

— Вырос в Грязовце, — с гордостью произнёс Зару­бин. — Есть у вас такой городок...

— Как же, знаем! — почти хором и весело восклик­нули попутчики.

Дорога из Москвы лежала как раз через этот город, и он свернул с трассы, заехал, чтобы побывать возле дома, где прожил чуть ли не половину жизни. Когда-то там жила бабушка, у которой он воспитывался с шести лет: отец служил в конвойных войсках и часто переезжал из одного лагеря в другой, поэтому Игоря оставили в Гря­зовце, чтоб ходил в одну школу. Раздолбанный, унылый и тщедушный городок ещё называли Грязенбург, одна­ко Зарубину он нравился. Можно было выйти из дома сразу в лес и собирать грибы, а в поле — землянику, что они с бабушкой и делали. Она и отдала его потом учить- сн в Молочный институт, поскольку всю жизнь прорабо­тала главным технологом на маслозаводе.

Бабушка давно умерла, поэтому он постоял возле дома, где жили уже незнакомые люди, посмотрел в окна на чужие занавески и отчалил на Пижму.

— А как в Москве-то очутился? — изумилась тётка. — 11омера-то у тебя московские! Всех наших после молоч­ного по колхозным фермам разгоняли!

— Дальше учиться поехал, — уклонился от расспро­сом он.

— Теперь ферм-то нету, куда Натаха пойдёт? К Драко­нимой вдове на ферму не возьмут. У них семейное пред­приятие... Девка умная и с виду — одно загляденье! Же­ниха бы ей доброго и взамуж отдать...

Зарубин прервал это откровенное сватовство.

— И где же всё-таки фермеры берут молоко?

— Толком никто не знает, — опять заёрзал попут­чик. — А если всерьёз, то говорят, в Кировской и Архан­гельской областях скупают и за своё выдают. Но тоже враньё: у нас напрямую и дорог-то нет, чтоб скоропортя­щийся продукт возить. А туземцы коров давно не держат, молоко в магазинах берут...

Тётка чуть не выдала какую-то их тайну.

— Борута говорил, у вдовы дойное стадо где-то, от на­логов спрятанное. И все эти тряпочные, породистые...

— Цыц! — оборвал её муж. — Не наше это дело! Ска­ти ещё, лешие пасут, лешачихи доят...

Его жена примолкла, а он сам начал выдавать секреты ещё похлеще.

— Вдова со своими зятьями, между прочим, под покро­вительством самого губернатора. Тот к ней тайно заезжа­ет, будто бы парного молока попить, маслица прикупить..,.

— Какого маслица? — взвинтилась жена и по-медве­жьи пышкнула. — И молоко он не пьёт... С Дивой бри­льянты делят.

— Уши развесь и слушай! — прорычал попутчик. — Какие брильянты? Ты что мелешь?

— Которые хохлы копают! У председателя, когда жив ещё был, под домом труба обнаружилась. Геологи нашли. Одна с нефтью, другая с брильянтами.

— Ты что городишь? При постороннем человеке?

— Он же вологодский! Из Грязовца!

— Тогда, во-первых, не труба, а трубка, — поправил муж. — И не с брильянтами, а с алмазами. Во-вторых, у Дракони под домом никаких полезных ископаемых нету! Ну откуда им взяться?

— А зачем в горе ходы роют? — шёпотом спросила тётка. — Его отец ещё рыл, сын рыл. Сейчас вдова. Це­лое метро выкопали! Не сами, конечно, хохлы работа­ют, как рабы, в цепях закованные. По ночам из-под зем­ли украинские песни слышатся...

Попутчик только головой потряс.

— Там у него хранилище! Для созревания сыра!

— Это он такие слухи распускает, — не согласилась жена. — На самом деле подземный завод, из нефти бен­зин гнать и всякие вещества. Сейчас всё из нефти дела­ют. Есть подозрение, и сливочное масло. А ты спрашива­ешь, где молоко берёт.

— Ну откуда у нас нефть и алмазы?!

— В Архангельской нашли — значит, и у нас есть, — не сдавалась тётка. — Ломоносов не зря говорил! Только всё Драконям досталось, потому как вся их порода связа­на с нечистой силой. От Героя Труда звёзды да бюст оста­лись. Алфей Никитич был местный олигарх!

Попутчик слушал жену, ёрзал, стыдился, не зная, как её остановить, и тут не сдержался, выругался и прика­зал молчать.

— Болтовня всё! — заключил он. — Алфей Никитич отшельником жил вот и насочиняли! Был я у него в по­гребах. Там всё плиткой сделано, как в лаборатории. Бабы в марлевых повязках ходят. И хохол всего один, который сыр варит. Цепь у него есть, только на шее, золо­ти и толщиной в палец...

— А что ты у него в погребах делал? — ревниво спро­сили жена, не найдя других аргументов.

В понятые меня брали! — мгновенно оправдался гит. — Когда Недоеденный на председателя написал и ко- миссию прислали из санэпидстанции. Помнишь, масло привозил?

Масло неплохое, — справедливо оценила жена. — Купил тебя Драконя куском. Они любую комиссию ку­пит! Вон даже губернатор не устоял перед нечистой си­лой, кто его надоумил устроить родину Деда Мороза?

- При чём здесь Дед Мороз?

— При том, что тоже нечисть! А надоумил Драконя. Мол, как-то выживать надо. Коль сельское хозяйство угробили, дураков заманивать, то есть туристов, из го­родов. Дескать, есть такой сказ в наших местах, как в са­мые трескучие морозы на тройке белый старик проезжал. !то И нынче видят многие. А это ведь он губернатору сказ про своего деда рассказал!

И тут тётка окончательно распалилась, затмив талан­том мужа-баешника. Оказывается, Драконин дед родом пе местный, а приехал невесть откуда на тройке белых коней в лютые январские морозы. Крытый тулуп на нём пыл красный, шапка с куньим мехом, но тоже с крас­ным верхом, ехал, как барин, в белой кошеве, а кучером у него был молодой парень. Заехал он в Пижменский Го­родок, тогда ещё нищий довоенный колхоз, поглядел, как моди бедно живут и стал подарки раздавать: ребятишкам конфетки, бабам красные косынки, а мужикам по стоп­ке водки. А Новый год тогда ещё не праздновали, ёлок не ставили и про Деда Мороза только из сказок и знали. Пород бежит на площадь, радуется, и будто кто-то ска- 111 л, мол, старик этот — сила лесная, нечистая, а кто-то признал его за деда Драконю, вятского картёжника, ко­торый каждую осень уходил пешим в города с колодой карт в кармане и серебряным рублём. Говорят, до Москвы и Питера доходил, а назад всякий раз возвращался на тройке и с подарками.