Медальон

– Ждёшь? – невнятно спрашивала она, держа в губах шпильки.

– Жду! – обиженно и с вызовом отвечал Ванька, перебираясь на коляску.

– Сейчас поедем, – она встряхивала головой, и густая копна волос рассыпалась по её плечам.

– Жених и невеста! – шутливо и в разнобой подшучивали мужики.

– А вам завидно! – задиристо хохотала Катерина и бралась сзади за рукоятки коляски. – Да, жених, да еще какой!

И они шли в парк. Спускаясь с горы, мимо притихшего в вечернее время городского базара, затем вдоль пруда, на противоположном берегу которого днем и ночью грохотали кузнечные молоты огромного, в Ванькином представлении, металлургического завода, который круглосуточно отправлял на фронт броневые листы для танков. А там и парк, в который они входили, минуя диво кружевного зодчества – клуб рабочей молодежи со сказочным названием «Теремок», где Ванька просил Катю остановиться и всякий раз с восхищением и восторгом, разглядывал причудливо-вырезанные, деревянные кружева. Они не спеша прогуливались по пустынным аллеям, а затем усаживались на лавочку и начинали неторопливую беседу.

Впрочем, говорила в основном Катерина, а Ванька предпочитал молчать, исподволь любуясь красивой девушкой. Несмотря на то, что она прожила здесь всего три года, Катя неплохо знала историю горного завода, рассказывала, как в здешних местах нашли залежи железной руды и еще множество всякой всячины.

– А «Теремок», которым ты постоянно любуешься! – увлеченно восклицала девушка. – Его построили как театр, как клуб для рабочих горного завода! Ты представляешь, Ванька? Господа строили клубы для простых рабочих, чтобы они отдыхали, как следует! А вона, слухай, паровозики гудят.

Ванька прослушивался и действительно слышал смутно различимый посвист.

– Их тута «кукушками» дразнют! Смешно, правда? – девушка тихо, переливчато смеялась. – На эти «кукушки» загружают броню и отвозят на большую станцию, откуда отправляют на фронт.

– Какая ты умная, Кать, – Ванька с уважением смотрел на свою спутницу. – Откуда ты все это знаешь?

– Так мене тетка Маша сказывала! Вона местная, родилась ще до революции и усё, и усих здесь знае, – Катерина засмеялась и, поправив волосы, поднялась с лавочки.

– Пидем до хаты, а то, вона, вже темнее!

Так было каждый день, если позволяла погода или девушка не уезжала за очередной партией раненных бойцов.

А в выходные дни, когда госпитальное начальство давало своим подчиненным небольшую слабинку, Катерина обязательно выкраивала свободное время и, прихватив немудрёные Ванькины поделки, спешила на городской рынок, находившийся неподалеку, чтобы продать их. Чаще – неудачно, но иногда девушка приносила пяток яиц, крупных, желтоватых, вызывающих у Ваньки смутные, приятные воспоминания. А один раз Катя принесла довольно большой кусок настоящего деревенского сала, завёрнутого в чистую тряпицу.

– Из якой-то деревни приихалы и сразу усё забралы, – виновато оправдывалась она. – Продешевила я, дуреха.

Успокоив расстроенную девушку, Ванька взял у Николая острейший ножик и, вымеряя сало школьной линейкой, аккуратно разрезал его на двенадцать кусочков, включая и саму Катерину.

Быстро и незаметно пролетело лето, и наступила осень с её затяжными дождями, а соответственно, с сопровождающими эти самые дожди унынием.

Под строжайшим секретом Ванька выведал у тети Маши дату рождения Катерины и теперь занимался изготовлением подарка для девушки. Из цельного липового чурбака он решил вырезать куклу, да не просто куклу, а красавицу в национальном украинском костюме. Целый месяц при помощи более опытного Николая он выпиливал, выстрагивал и вырезал свое детище, а потом, пользуясь многочисленными советами всей палаты, раскрашивал ее суриком и белилами, которые выпросил у слесаря Василия.

– Всё же Катюхе восемнадцать лет, – справедливо рассуждал он, зачищая шкуркой подобие растрепанной метелки, отдаленно напоминающей девичью косу. – Надо, чтобы на всю жизнь запомнилось.

Но все его труды и мучения моментально окупились радостью и счастьем, вспыхнувшими в глазах девушки при виде немудреного подарка.

– Спасибо вам, родные! – растроганно произнесла Катерина, бережно прижимая к груди куклу. – А как похожа! Прям, вылитая я!

Она нежно поцеловала Ваньку в щёку и, прижав шапочку к повлажневшим глазам, торопливо вышла из палаты.

А потом Новый, тысяча девятьсот сорок пятый год, а следом – Ванькин день рождения, на который Катерина подарила ему целую пачку белоснежного, ещё довоенного рафинада.

Лишь потом, гораздо позже, баба Маша, таинственно округлив глаза, шепнула Ваньке, что ради покупки этой пачки сахара Катерина продала на рынке «крепдешинову кофтенку, да новущу», которую берегла для самого торжественного случая. А для какого случая – догадаться не составит особого труда.

Но это было потом, а сейчас бабка Маша торжественно вручила миниатюрные серебряные щипчики для колки сахара.

Неожиданно на пороге появился главный врач госпиталя, Петр Иванович Шведов, который принес небольшой пакетик настоящего, грузинского чая и слипшихся конфет-подушечек, душевно и сердечно поздравил именинника, а в конце подошёл к Ваньке и, положив руку ему на плечо, негромко произнес:

– Вот ты и стал взрослым, Ванюша! – он неопределенно вздохнул и, заметив недоумевающий взгляд парня, пояснил, точнее, выразился еще более непонятными словами:

– Ты – дитя войны, а на войне дети взрослеют гораздо быстрее!

Затем он немного посидел и ушёл, сославшись на неотложные дела, а вокруг Ванькиной койки собрались соседи по палате и он, взволнованный и растроганный до глубины души, сидел на кровати, растерянно и неловко улыбаясь, смотрел на знакомые, самые дорогие для него лица и плакал от счастья, совершенно не стесняясь своих слёз.

– А ты поплачь милок, поплачь! – бабка Маша обняла мальчишку и прижала его к себе. – Большого стыда тута нету, что мужик плачет. Знать, душа у тебя есть и душа чистая, доверчивая, не испорченная войной, – приговаривала старушка, а у самой по морщинистым щекам катились мутноватые слёзы.

А потом они пили чай. Обжигающий, душистый, аккуратно откусывая щипчиками от сладких квадратиков крохотные кусочки. Обменивались адресами, осторожно брали и разглядывали друг у друга фотографии жён, детей, говорили о скорой победе и, мечтательно рассуждали о том, какая счастливая и прекрасная жизнь ожидает их после войны. А в том, что война скоро закончится, не сомневался никто!

– Скоро доберётся до тебя, Гитлер проклятущий, отец наш родной, Иосев Сарионыч! Зачнут наши солдатики тебя в твоем логове крошить, тогда познаешь, почем фунт лиха! – угрожающе бормотала бабка Маша и, отставив блюдце с чаем в сторону, продолжала. – А и поделом вам! Неча в чужой монастырь лезть, да со своим уставом! А ежели с другого боку подойтить? У нас неподалеку пленные немцы из болота торф достают, а мы в те места сызмальства и доселе по бруснигу да по клюкву бегам. Жрать-то хоцца, – кротко и стеснительно пояснила она. – А ента самая клюква – самая пользительная ягода, особливо для больных и ранетых, потому, как в ей витаминов очень много. Вот и теперича, скребесся по кочкам, а оне, бедолаги, в болотной жиже ковыряются, ентот самый торф выковыривают. Жалкие, мокрые, грязные… А кругом наши солдатики с ружьями стоят. Строгие, подойдешь поближе – пальнут и имени не спросят. Украдкой подкрадешься, кинешь им ломоть «ржанухи», что с собой на «перекус» брала, а оне, бедолаги и рады. Лопочуть что-то по-своему, по не-нашенски, видать благодарят, а подойти-то и не смеют! Солдатиков нашенских побаиваются. А кто вас звал сюды, ироды окаянные! Жалко их, но нашенских-то жальнее будет! – бабка Маша закончила свой гневный монолог и молча принялась допивать остывший чай.

Вот так! Просто, понятно и доходчиво неграмотная старуха высказала мнение и размышления всего советского народа!

А Ванька сидел на кровати, плотно прижавшись к горячему и упругому плечу молодой девушки, и думал о том, что это самый счастливый день в его жизни!