Медальон

Как это ни прискорбно, но наше поколение является последним, которое видит живых ветеранов, участников самой кровопролитной войны двадцатого века. Что поделаешь, жизнь продолжается, а люди уходят. Но мы частенько забываем, что есть нечто другое, осязаемое, которое будет постоянно напоминать нам о том, что они действительно были, наши защитники! Это книги, фильмы, архивные документы и пожелтевшие похоронки, которые хранились и я уверен, что они будут бережно сохраняться еще много веков! А побледневшие от времени, выцветшие черно-белые фотографии! И еще… Её Величество наша незабвенная память, благодаря которой мы помним и всегда будем помнить о героях, совершивших бессмертный подвиг!

Я никогда не видел своего деда, который ушел на фронт в июле 1941 года! Он ушел и не вернулся. Осталась только надпись, которую дед, тогда еще здоровый тридцатилетний мужчина вырубил топором на втором венце деревенской избы:

«Жди меня Аннушка»

А 11 октября того же года плясунья и любительница песен Аннушка получила похоронку, в которой сообщалось, что её муж, Перминов Иван Васильевич, пропал без вести. И даже теперь я, находясь уже в довольно почтенном возрасте, до сих пор помню подрагивающие от волнения руки бабушки, которыми она доставала пожелтевшую от времени бумагу из-за потемневшей иконы Николая Угодника.

И всё… Я его никогда не видел, так, смутно-различимую довоенную фотографию, но я знаю, что он был моим дедом и горжусь этим.

Я посвящаю свою повесть всем прошедшим кровавый ад той войны…

Всем оставшимся в живых и тем, кто так и не сумел вернуться к стенам родного дома!

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Эхо войны

Часть первая

Стоял жаркий конец августа 1943 года. Третий день шел ожесточенный бой за небольшую деревушку, стоявшую в тридцати километрах от областного центра. Настоящая схватка не на жизнь, а на смерть. Наши, а тем более немцы, прекрасно понимали, что эта деревня является последним укрепленным оплотом и поэтому войска вермахта намертво вцепились в оборонительный рубеж. Далее, до самого города, ровная степь с редкими полосами лесопосадок.

Ванька, белобрысый и худенький мальчуган, сидел в погребе и, втянув голову в плечи, настороженно прислушивался к взрывам и доносившейся беспорядочной стрельбе. Полуголодный и грязный мальчишка покидал свое убежище только ночью и, боязливо прислушиваясь к хлопкам осветительных ракет, пугливо шнырял по деревне в поисках съестного. Впрочем, деревни уже не было. Сокрушительный налёт советской авиации стер деревушку с лица земли в буквальном смысле этого слова. Уцелели только пожарная каланча, выстроенная перед самой войной, да дом на окраине, где беззаботно и дружно проживала большая Ванькина семья – папка, работавший агрономом в колхозе «Путь Ильича», мамка, заведовавшая птицефермой и три сестры, такие же белобрысые и худенькие, как и их младший брат. А теперь не было ни деревни, ни птицефермы, а поля, которые любовно обихаживал отец, были усеяны минами. Противотанковыми и противопехотными. А еще…

С самого начала оккупации неподалеку от Ванькиного дома немцы построили дот. Бетонную махину, коробку, замурованную в землю, которую не брали ни бомбы, ни артиллерийские снаряды. Дот располагался за околицей, на небольшом возвышении и из небольшой амбразуры, которая, хищно оскалившись огнедышащим зевом, настороженно осматривала окрестности, торчали два пулемётных ствола. А подступы к доту были опоясаны тройной линией окопов, так что подобраться к нему незамеченным было очень и очень сложно.

Любая попытка прорыва наших войск на этом участке заканчивалась внушительными потерями наших войск. Немцы стояли намертво.

После очередной ночной вылазки, Ванька сидел в своем убежище и, сосредоточенно выковыривая зерна из початков кукурузы, бросал их в чугунок с водой.

– Жаль, что костерок нельзя развести, – досадливо бормотал он. – Сварил бы сейчас кукурузной похлёбки. А с сырой кукурузы опять живот будет пучить, – пожаловался парнишка неизвестно кому. – И обувка вконец прохудилась, – он скептически выпятил губы и с грустью посмотрел на свои, вдребезги разбитые сапоги. – Особенно правый. Вон, уже пальцы проглядывают, – парнишка тяжело вздохнул и осторожно выглянул из погреба. Стрельба, возобновившаяся с самого рассвета, постепенно усиливалась, перерастая в привычную канонаду.

Неожиданно совсем рядом раздался оглушительный взрыв, от которого Ванька присел на корточки и, обхватив голову руками, испуганно закрыл глаза. На несколько мгновений наступила оглушительная тишина, а затем прогремели хлесткие очереди немецкого пулемета. И снова настораживающая тишина.

«Противопехотная рванула, – безошибочно определил он, продолжая сидеть на корточках. Любопытство пересилило страх и Ванька, предварительно стряхнув с себя комья земли, поднялся и снова выглянул наружу.

Погреб отец вырыл в глубине огорода, в зарослях малинника. Дальше – городьба из неотесанных жердей и коровий выпас, предусмотрительно заминированный немцами, на самом краю которого, метрах в тридцати от Ванькиного укрытия зияла дымящаяся воронка.

«Почему же взорвалась мина? – напряженно размышлял парнишка, до рези в глазах всматриваясь в рассеивающуюся тротиловую гарь. – Может, кто прошёл? Но как? Погоди-ка! – он подался вперед и едва не закричал от удивления и охватившей его радости. На краю воронки Ванька разглядел копошившегося бойца.

«Может немец? – полыхнуло в голове. – Какой к черту немец, – успокоил он себя. – Что ему здесь делать? Значит наш, советский. Откуда ты взялся? Сейчас я тебя вытащу!».

Ванька прекрасно знал, что край выпаса, то самое место, где рванула мина, не просматривается с пригорка, на котором стоял смертоносный дот. Чуть дальше, пожалуйста, а здесь мешали буйно разросшиеся заросли калины. Паренек выскочил из погреба, бросился на землю и быстро пополз к солдату, который, не подавая признаков жизни, лежал на земле. Извиваясь худощавым телом, паренёк подобрался к нему и осторожно тронул за плечо. Боец застонал и, с трудом разомкнув воспалённые веки, недоумённо посмотрел на Ваньку:

– Ты кто? – хрипло выдохнул он.

– Тутошний я, нашенский, – быстро и приглушённо затараторил паренёк. – Потерпи маненько, я тебя щас в укрытие перетащу.

Солдат попытался приподняться, и с его плеч сползла перепачканная бурой грязью плащ-палатка, открыв изумленному взору Ваньки невиданные им погоны.

– Так ты немчура? – он испуганно отпрянул назад.

– Успокойся, – солдат вымученно улыбнулся. – Я тоже советский. Лейтенант Красной Армии, а фамилия моя – Горелов. Егор Горелов. А погоны недавно ввели, оттого ты их и не видел, – лейтенант рассеянно огляделся вокруг и, увидав неподалеку от себя связку гранат, облегченно вздохнул.

– Недалеко, говоришь, укрытие твоё? Помоги мне! – Горелов подтянулся на локтях, подтащил к себе гранаты и, расстегнув плащ-палатку, с трудом перевалился на нее.

– Тащи, да побыстрее, пока немцы не очухались. Задание у меня, да не простое, а особо важное.

Ванька с трудом дотащил сухопарое с виду, но необычайно тяжёлое тело лейтенанта до дверцы в погреб и, переведя дыхание, заволок Горелова в полутёмное чрево.

– Дай водички, – хрипло простонал раненый и, со стоном приняв полусидячее положение, пристально посмотрел на притихшего паренька.

– А тебе можно? – Ванька дёрнулся к котелку, но спохватился и глазами указал на рваную рану на боку Горелова.

– Можно, – тот криво усмехнулся запекшимися губами. – Рана же не в живот. Тряпку почище можешь раздобыть?

Парнишка протянул Горелову баклажку с родниковой водой и растерянно замер.

– Тряпку? – неуверенно протянул Ванька. – Это надо в дом бежать, там можно разыскать, а как я добегу? Вишь, что немчура вытворяет? Позавтракали, набили свои пуза и палят без разбору. Вот, перевяжись хоть этим, – он метнулся в дальний угол погреба и, сдернув с перекладины довольно чистую холстину, помог лейтенанту перетянуть кровоточащий бок. Затем Ванька, снедаемый мальчишеским любопытством, уселся на корточки неподалеку от раненого и нетерпеливо посмотрел на лейтенанта.