Волчье время

Лекарь смотрел куда-то мимо Рикса, словно он был в комнате один.

— Да как тебе сказать… и да, и нет, — ответил он. И проглотил все содержимое своего стакана одним махом, словно подмастерье, который куражится перед дружками. Крикс широко открыл глаза, а Рам Ашад болезненно поморщился и, не обращая ни малейшего внимания на изумленный взгляд ученика, наполнил стакан заново. — Конечно, я, как и любой нормальный человек, не хочу лишних неприятностей, а если он решит пожаловаться городскому капитулу — неприятностей у меня будет много. Но если ты хотел узнать, не сожалею ли я о своем решении, то — нет, ничуть не сожалею. Врач не может рисковать жизнью больного ради своего спокойствия.

— Значит, вы думаете, городские власти не одобрят вашего решения?

— Не знаю, Рикс. В столице найдется с десяток именитых лекарей, которые способны под присягой подтвердить, что этого парня нужно было лечить совсем другими методами. — Рам Ашад нахмурился, как человек, коснувшийся какой-то раздражавшей его темы. — Большинство наших врачей до сих пор представляют себе внутреннее устройство человека по изображениям, сделанным авторами древних сочинений вроде «Золотого родника». Вне всякого сомнения, аварцы были выдающимися медиками… для своего времени. Но все же очень глупо верить в то, что нет таких болезней, о которых они ничего не знали. Я всегда считал, что лекарь должен больше полагаться на свои глаза, чем на любые книги, и в особенности — если эти книги сочиняли за сто лет до нас. Иначе получается, что полуграмотный армейский костоправ нередко знает человеческое тело лучше, чем ученый лекарь из столичной магистерии.

Длинные пальцы Рам Ашада задумчиво вращали пустой стаканчик, но мысли целителя явно витали где-то далеко от собеседника и этой комнаты.

— Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?.. — спросил «дан-Энрикс», уже размышляющий над тем, что можно будет сделать, когда он покинет госпиталь на улице Менял. В сущности, самым разумным — и самым простым — решением было бы рассказать об этом неприятном деле лорду Ирему. В конце концов, Ашад — придворный врач Валларикса, и коадъютор всегда относился к нему с большой симпатией. Если сэр Ирем побеседует с магистрами из городского капитула, они наверняка оставят Рам Ашада в покое.

Судя по глазам такийца, тот отлично понял, что имеет в виду Крикс.

— Ни в коем случае, — отрезал он. И, видя, что его резкий ответ задел «дан-Энрикса», добавил уже мягче — Спасибо, Рикс, но этого не нужно. Мои оппоненты, может, и не правы, что доказывают свою точку зрения ссылками на Ар-Ассиза и Эльсибера, но это куда лучше, чем ссылаться на знакомство с императором. А теперь допивай — и пошли вниз. У нас еще полно работы.

Крикс подумал, что, если бы не та давняя беседа с Рам Ашадом, он навряд ли смог бы убедить в собственной правоте не только Алинарда, но и сенешаля. Такийцу была присуща какая-то совершенно особенная разновидность мужества, отличавшаяся от того, что называли храбростью ученики Лакона или рыцари имперской гвардии, но при этом, несомненно, вызывающая восхищение.

В спальне короля стало совсем светло, и Меченый, дотянувшись до огарка свечи, пальцами погасил бессильный бледный огонек. Боль от ожога отрезвила Крикса, окончательно прогнав висевший в голове туман.

Крикс осторожно прикоснулся ко лбу самозванца и с облегчением отметил, что жара у него не было. Это можно было считать хорошим знаком. Ночью король, правда, потерял сознание от боли, но сейчас пульс у него был ровным, а кожа — теплой и сухой. Ни лихорадки, ни болезненной испарины… Окажись здесь Рам Ашад, он бы, наверное, остался бы доволен.

В спальню короля неслышно вошел Алинард. Судя по помятому лицу, спал он немногим лучше, чем «дан-Энрикс».

— Как Его величество?.. — шепотом спросил он.

— По-моему, неплохо.

— Может, хочешь отдохнуть? Я тебя подменю.

Крикс уже собирался отказаться — после недавних мучений мысль о сне внушала ему только отвращение — но неожиданно почувствовал, что ему страстно хочется выйти на воздух. Да и вообще — почувствовать, что, кроме этой комнаты и темных лабиринтов из его сумбурных снов на свете есть что-то еще.

— Спасибо, — сказал Меченый, вставая на ноги.

Утро было не по-летнему холодным и туманным. Накануне, когда они поднимались в гору, сенешаль сказал, что с вершины Арденнского утеса видно выброшенный на песок корабль Рельни — то есть то, что от него осталось — но сейчас Меченый с трудом видел даже стены древней крепости. Крикс нашел ровную площадку, дважды повторил Малый канон, но собственное тело все равно казалось непослушным, будто одеревеневшим. Бросив бесполезные попытки, Крикс вложил меч в ножны и стал неспеша прогуливаться вдоль стены.

— Осматриваешься? — спросил Атрейн, выныривая из молочно-белой дымки. Он подошел к Меченому и остановился рядом. — Алинард сказал, ты пошел спать, а ты, оказывается, решил взглянуть на замок. Ну и как?.. Удалось что-то разглядеть в этом тумане?

— Думаю, в тумане Эдельвейс даже красивее, чем в ясный день, — пожал плечами Меченый. — Когда все хорошо видно, сразу же становится понятно, что это обычные развалины. А когда из тумана выплывает эта старая разрушенная башня… или, например, вон тот пролом в стене… то так и хочется поверить в то, что этот замок штурмовали великаны.

— Да ты поэт, — хмыкнул Атрейн то ли насмешливо, то ли, напротив, одобрительно. — На самом деле Эдельвейс разрушился из-за землетрясения. Гвины пытались его перестроить, но довольно быстро отказались от этой идеи.

— Почему?..

— Думаю, из-за местных кровососов. Из-за них у Эдельвейса отвратительная репутация.

Меченый удивленно посмотрел на сенешаля, задумавшись, все ли он верно понял. В тарнийском слово «кровосос» было синонимом для «упыря» или «вампира», то есть выжлеца, который пьет чужую кровь. Но любой взрослый человек, за исключением совсем уж суеверных сельских жителей, прекрасно знал, что упыри — такой же вымысел, как кэльпи или волколаки. Тогда как Атрейн, похоже, толковал о них всерьез.

— А кто такие эти «кровососы»? — осторожно спросил Меченый, боясь, что на него сейчас сорвется настоящая лавина местных суеверий.

Сенешаль едва заметно усмехнулся в рыжеватые усы.

— Что-то вроде нетопырей, только малость побольше. Мы их называем птицеедами, хотя на самом деле они ловят все, что ползает или летает — крыс, мышей, жуков, не слишком крупных птиц… Крестьяне из долины говорят, что птицееды забираются в хлева и сосут кровь у лошадей, коров или овец. При свете эти твари не страшны, но, если кто-то сдуру засыпает в полной темноте, то птицеед прокусывает шею и пьет кровь. А зубы у них острые, как иглы, и кусаются они до того ловко, что обычно человек даже не просыпается. Ну а теперь представь, что с утра ты весь измазан кровью, а не шее у тебя — следы зубов… Гвины вообразили, что здесь обитают духи, которые сосут кровь живых людей. По правде говоря, король тоже считает птицеедов исключительно зловредными уродами, но в этом я с ним не согласен. У меня своеобразный вкус — я люблю все, что раздражает дель-гвинирских выродков.

— Я думал, король должен ненавидеть гвиннов так же сильно, как и ты. Они ведь, как никак, убили всю его семью, — сказал «дан-Энрикс» осторожно. Ему давно хотелось узнать, что Атрейн думает о самозванце как о человеке — только повода заговорить не эту тему как-то не предоставлялось.

Сенешаль пожал плечами.

— Король слишком молод, в его годы люди еще не умеют ненавидеть. Возьмем хоть тебя… ты говоришь, что ненавидишь Олварга, но я почти уверен в том, что для тебя это не более чем слово. — Сенешаль скользнул глазами по его лицу, задержавшись взглядом на клейме. — Хотя, по правде говоря, насчет тебя я не уверен. А насчет нашего короля — вполне.

— Давно хотел спросить — как его вообще зовут?.. Все постоянно говорят просто «король», как будто у него нет имени.

Атрейн поморщился, как будто ему наступили на любимую мозоль.