Страница 8 из 14
Музыка на рассвете, акрил, март 2013
После воскресного обеда у моих родителей, если папа смотрел Формулу-1, включив звук на полную мощность, Айрис или становилась гиперактивной, или расстраивалась. Я ничего не могла с собой поделать, но в подобных сложных ситуациях чувствовала желание схватить её в охапку и отвезти домой, где я, по крайней мере, имела возможность хоть как-то контролировать шум. Это чувство привело к нашей многонедельной изоляции: мы старались избегать общественных мест. Я чувствовала, что всё сильнее и сильнее отрываюсь от внешнего мира. Я, по-прежнему напряжённо занимаясь свадебной фотографией, большинство выходных проводила на встречах и свадьбах; меня кидало из крайности в крайность: от изматывающего общения, диктуемого работой, до полного отшельничества в будние дни. Больше всего Айрис нравилось быть дома или проверять места для проведения свадеб и фотосессий, осматривая церкви и сады. Вскоре стало ясно, насколько Айрис любит проводить время на природе: только здесь она могла обойтись без своих книжек. Там она была счастлива, и я, как оказалось, тоже. Любуясь цветами, я рассказывала дочери обо всём, что мы видели. Прогулки также приносили удовольствие: я ежедневно толкала коляску Айрис по просёлочным дорогам, а она глядела на небо.
Увы, в каждой бочке мёда есть ложка дёгтя. Айрис не хотела обуваться и даже надевать носки. В холодную погоду я с горечью ловила на себе неодобрительные взгляды, прекрасно понимая, что думают окружающие, когда я в который раз пыталась прикрыть маленькие розовые ножки одеяльцем, а они выныривали из-под него, словно чёртики из коробочки, полные решимости насладиться прохладным воздухом.
Летом 2010 года, когда Айрис исполнилось десять месяцев, мы перепробовали с ней всевозможные мероприятия и экскурсии, но с тем же успехом. Проблема заключалась в нежелании находиться в компании других людей, особенно своего возраста. Их случайные поступки и непоследовательность глубоко тревожили дочку. Я начала искать ответ на вопрос, почему Айрис так непросто живётся. Пи Джей, проведя дома пару экспериментов, убедился, что дело не в слухе.
В июне настали тяжёлые времена – Пи Джей потерял отца. Его смерть явилась шоком для всех, и мой муж, конечно, горевал. Он занялся организацией похорон, потом разделом имущества, управляя всеми делами. Мне не хотелось обременять его ничем другим, так что некоторое время я вела поиски ответов одна.
Мне повезло, что меня поддерживала мама. Однажды я появилась на пороге её дома в слезах после игр в песочнице: непохожесть Айрис стало невозможно отрицать. Я словно бы столкнулась с реальностью: что-то серьёзное было не так. Я и раньше беспокоилась, но надеялась, что ей просто нужно время. Айрис всё заметнее отставала от своих сверстников, и чем сильнее мы притворялись перед другими, что всё хорошо, тем хуже я себя чувствовала. Я словно жила двойной жизнью, утверждая то, что люди хотели от меня услышать: всё хорошо, с нами всё в порядке. За улыбкой я старалась скрыть, как на самом деле себя чувствую; но я больше не могла улыбаться. Раньше было легче: Айрис казалась такой милашкой, что у всех теплело на сердце, стоило только её увидеть, и для странного поведения всегда находился благовидный предлог: «Она плохо спала», «режутся зубки», «болит животик», «я забыла её любимую игрушку». Но я балансировала на грани и больше не могла притворяться.
Хотя мы полагали, что Айрис нас слышит, полностью отмести проблему со слухом пока не могли: ведь это объяснило бы и её поведение и задержку речи. Дочка по-прежнему не говорила ничего, кроме «мама» и «папа». Если честно, она регрессировала, и мы больше не слышали от неё никаких звуков. Она общалась при помощи нескольких жестов и вела себя очень самостоятельно в отличие от своих сверстников, уже выучивших много слов и начавших складывать их в короткие предложения. Айрис едва ли хотела нашего внимания; большую часть времени, если мы пытались с ней пообщаться, она плакала или отодвигалась, и стала относиться настороженнее ко всем, кроме меня. Когда мы оставались одни, и в доме воцарялась тишина, я понимала, какой она могла бы быть, но это случалось всё реже и реже.
Мне всегда приходилось кормить Айрис с левой стороны, и чтобы никого не оказывалось поблизости. Это началось с грудного вскармливания, а теперь продолжилось со всем, что мы пытались ей дать, даже с бутылочкой воды. Дочка стала очень чувствительной. Нежелание общаться и страх людных мест были явными.
Мы решили начать с испытания её слуха. В местной больнице Айрис усыпили и прикрепили к голове электроды, чтобы уловить сигналы, создаваемые внутренним ухом. Эти сигналы проходят по нервам к стволу головного мозга, а потом – в мозг.
Мы ждали, пока Айрис проснётся после исследования, а врачи анализировали данные. Я не могла не думать обо всём прочитанном и о том, что же нам делать, если дочка окажется глухой. Я даже начала изучать язык жестов, но то, с чем мы могли столкнуться, меня очень тревожило. Одно дело – читать статьи в интернете, и совсем другое, если это станет нашей жизнью, жизнью Айрис. Мысль о том, что всё это время она не слышала моего голоса, разбивала мне сердце. Я не знала, как связаться с дочерью: она жила в своём собственном мире, а я чувствовала себя беспомощной без голоса. И обескураженной. Тогда почему на неё так действует музыка? Она ощущает вибрации? Поэтому Айрис растёт настолько восприимчивой? Она чувствует музыку пальцами?
Зал ожидания давил на меня, и я ходила туда-сюда по коридору. Мне ужасно хотелось быстрее уехать, но мы не могли бросить дело на полпути: мне следовало оставаться сильной ради Айрис. Когда она проснулась, я погладила дочку по лбу и сказала, что люблю её и что всё будет хорошо, вот только от непонимания, слышит ли она меня, хотелось плакать.
Потом пришла доктор с результатами. На это мы и надеялись: оказалось, Айрис слышит даже лучше нормы. Она всё прекрасно слышит.
Мы получили ответ на свой вопрос и жизнь на некоторое время изменилась. Профессионалы больше ничего не предпринимали, и нашу семью охватило чувство облегчения, что у Айрис всё хорошо со слухом: настала краткая передышка от беспокойства и неопределённости. Вот только из-за этого недолгого послабления справиться с тем, что ждало нас впереди, оказалось ещё тяжелее.
Мы решили устроить себе каникулы. Айрис была совсем крошкой – ей и двух лет не исполнилось – и любила природу, так что мы решили отправиться в Корнуолл. В мае 2011 года, накануне праздников, проехав 310 миль, мы очутились в очень красивом прибрежном районе. Машину мы забили до краёв. Мне казалось, что в багажник уместились все детские книжки и игрушки, а ещё ведёрки и лопатки. Я вспоминала о своих первых каникулах на острове Уайт: как мы с братом веселились на пляже, возводя замки из песка, плескались, исследовали и разглядывали каменистые заводи.
Дорога сделалась однополосной и, в последний раз повернув, мы бросили первый взгляд на побережье. Море было бирюзовым, а суровый пейзаж – волнующим.
Мы ехали, пытаясь отыскать наш коттедж. Айрис очень хорошо вела себя в пути, но мы все уже устали: не терпелось размять ноги и выпить чашечку чая, любуясь прекрасным видом. Однако коттедж всё никак не находился. В конце концов, мы поехали к дому владельца, и потом пришлось возвращаться, разыскивая правильный поворот. Дорога была крутой и извилистой, и когда Пи Джей развернулся, машина съехала с насыпи, и мы оказались в сложном положении: заднее колесо с пассажирской стороны метра на полтора зависло в воздухе над крутым склоном, не очень далеко от скалы.