Страница 7 из 14
Айрис всё утро не искала моего внимания. Работая, я пела детские песенки, и она казалась такой счастливой, рассматривая свои книжки, что мне и в голову не пришло подумать: дочке не важно, есть я в комнате или нет. Она находилась в собственном мире, другом мире, во власти книг и разноцветных страниц. Айрис почти никогда не пыталась говорить. После «папа» в восемь месяцев она издала ещё несколько звуков, но с тех пор, месяц за месяцем, постепенно становилась всё более и более молчаливой. Отсутствие речи расстраивало: мы ведь знали, что она может издавать звуки, но дочка как будто совершенно этим не интересовалась.
Я научилась понимать язык тела Айрис и наблюдать за её глазами, что слегка успокаивало. Доброжелательные советчики навешивали на меня чувство вины: я чересчур опекала дочь, предвосхищая её потребности и желания. Они говорили, что, захотев чего-либо, она должна попытаться сделать это сама, а мне следует приходить на помощь только в случае неудачи. Возможно, это вынудит её к общению. Вот только они не знали: я уже неоднократно пыталась действовать по данной схеме, но это вызывало у Айрис такие страдания, что я не могла со всем этим справиться в собственном сонном состоянии. Конечно, легко судить и осуждать со стороны, не видя всей ситуации в целом, ведь только родители знают, как на самом деле обстоят дела. Неловкость, которую я испытывала все те месяцы, вылилась в быстрый и мощный всплеск. Что происходит с моей дочерью?
В четыре месяца Айрис увлекалась не только своими книгами, но и Томом и Джерри. Она могла смотреть эти мультики бесконечно. К тому времени, как ей исполнился год, мы собрали все старые серии Тома и Джерри. Они приносили дочке столько удовольствия, что я не видела в них ничего дурного. Я знала её нежную натуру достаточно хорошо, чтобы понимать: она не воспримет мультик буквально, но многие находили такую глубокую заинтересованность в «специфических» мультфильмах тревожащей. Айрис истерически смеялась над шутками, её ручки и ножки жили собственной жизнью, связанной с происходящим на экране. Этот восторг словно бы выходил за рамки доступного нам уровня восприятия. Музыка действовала на неё так же. Пока Айрис слушала её, дочкины руки порхали в воздухе, маленькие пальчики дрожали, двигаясь и чувствуя ритм. Её чувства словно усиливались, и порой так резко, что перерастали в эйфорию. Она могла сосредоточиться и ни на что не отвлекаться несколько часов. Мы наблюдали такую же реакцию, когда она смотрела на раскачиваемые ветром деревья или какое-то движение в воде и окружающем её мире. Когда Айрис находилась в таком состоянии, от неё было не оторваться: маленький ребёнок, мыслящий так, как мы могли только мечтать. Я понятия не имела, что это значит и почему происходит, но мы чувствовали, что она ощущает жизнь по-другому, не так, как мы.
Иногда глубина, с которой Айрис видела мир, носила разрушительный характер. В обществе, среди болтовни и мельтешения, она либо отдалялась, либо огорчалась, безудержно рыдая, а если ничего не менялось, волновалась и сердилась. Её внимание к деталям и способность видеть огромное количество мелочей за короткий промежуток времени порой тоже утомляли. Входя в комнату, Айрис сразу всё подмечала, и стоило только передвинуть книжку или игрушку с того места, где она в последний раз её оставила, она сразу начинала переживать. Она смотрела туда, где теперь находилась её вещь, и даже начинала к ней тянуться, но потом, опустив руку, плакала, пока всё не возвращалось на свои места. Если Айрис не могла дотянуться до вещи, это только сильнее всё усложняло: она плакала, получая ещё большую травму, пока я, наконец, не обнаруживала, что именно передвинули. Некоторым вещам надлежало оставаться на своих местах на полу: если их сдвигали хотя бы на сантиметр, дочка замечала и передвигала обратно. Дело касалось не только игрушек и книжек, но и одежды, которую Айрис соглашалась носить: мягкие хлопковые ползунки, футболки и удобные мешковатые штаны, ничего с пуговицами, молниями, чрезмерными деталями или надписями. Колготки, носки и ботинки приравнивались к пыткам, о платьях можно было даже не вспоминать. Большую часть времени, когда мы выходили «в свет», Айрис принимали за мальчика, но не это меня тревожило. Обычные недели мамочек, заполненные свиданиями в песочнице и ясельными группами, обернулись для нас горем. Я собирала любимые игрушки и книжки в сумку, закрывая глаза и желая, чтобы сегодня, в кои-то веки, наша вылазка прошла, как надо, и чтобы Айрис насладилась жизнью, как другие дети, а не пряталась за пианино, раскладывая карандаши по порядку. Я хотела бы отвести взгляд, а потом снова повернуться и увидеть её улыбающейся. Ох, как я этого хотела, но никакие желания, скрещенные пальцы или надежда ничего не меняли, и я снова оказывалась в машине после очередной провальной попытки насладиться обычной жизнью. Айрис ужасно огорчилась, когда другой ребёнок подошёл к ней слишком близко, а потом пряталась за пианино, заинтересовавшись крошечным пятнышком на ковре. Мне пришлось отвезти её домой. Сколько ещё раз повторится подобное?
Однажды, когда Айрис исполнилось полтора года, после очередной изнурительной попытки побыть в компании других детей я приняла решение. Айрис явно не нравилось такое времяпрепровождение, да и я чувствовала себя ужасно. Я пообещала ей прекратить, не желая, чтобы она снова мучилась, и надеясь на то, что мы как-нибудь разберёмся. Я думала обо всех предпринятых попытках: о том, как я в сонном состоянии согласилась записаться на полный курс детской физкультуры, и как Айрис сосредотачивалась на чём угодно, только не на забавных штуковинах прямо перед ней; как она выискивала малейшие несовершенства на игровых ковриках и изучала их в мельчайших подробностях, пока остальные дети носились по комнате, играя на брёвнах, горках и батутах. Если Айрис не зацикливалась на каких-нибудь мелких деталях, дочку можно было найти у теннисной сетки, изучающей её хитросплетение. Она делала всё, только чтобы не попадать в толпу. Время собираться в круг оказалось наиболее мучительным мероприятием, и мы сбегали с него, вопя на весь коридор. Едва оказавшись снаружи, Айрис переставала плакать, и мир восстанавливался. Ей не терпелось сбежать, вернувшись в нашу безопасную машину, и я начала чувствовать себя так же.
Я больше не могла выносить взгляды других родителей: сначала жалостливые, а потом недовольные, что мы портим компанию. Мы словно стали изгоями за то, чего не могли ни объяснить, ни понять. Единственное, что я знала – мы никуда не вписываемся. Никуда, где находились обычные малыши. Нам даже на площадке в парке приходилось нелегко. Пока остальные малыши радостно скатывались с горки, подталкиваемые мамочками, качались на качелях, играли в песочнице или кружились на карусели, Айрис изучала гайки и болты, на которых держались аттракционы. Она мало интересовалась каруселями, стремясь к знаниям, желая выяснить, как всё это работает. Каждый раз мы повторяли одну и ту же программу: обходя парк, Айрис посещала те же места в том же порядке, указывая мне, куда хочет отправиться дальше. У нас получилось «подружиться» с качелями, но строго определёнными, и остальные матери не понимали, с какой стати должны пересаживать своих детей на другие, чтобы девочка покачалась на любимых. Айрис так привязалась к этим качелям из-за одной простой детали: на «её» качелях звенья цепи соединялись ровно, а на других – грубовато, а она очень ценила тактильные ощущения.
Я начала водить Айрис в парк в неходовое время, чтобы обезопасить её качели, и обнаружила, что она не так переживает, когда вокруг поменьше народа – и мы стали ранними пташками. Нашим единственным противником по утрам стал шагающий через парк дворник, но он не задерживался надолго, и Айрис понимала, что он скоро уйдёт. Она зарывалась головой в мою куртку, и я защищала её от нежелательного шума. Айрис тяжело принимала непредсказуемость жизни: дети неожиданно визжали или кричали, автомобили сигналили, люди болтали и перекрикивались с друзьями или детьми, стоящими слишком далеко; то тут, то там на разные лады звонили мобильные телефоны. Когда мы заходили в кафе, кофеварки шипели и лязгали, столовые приборы звякали, стулья скребли об пол. Айрис отшатывалась и плакала от навязчивых звуков.