Зверь

— Извините. И ничего Вадим не рассказывал. Лишь оговорился о том случае.

Я заметила, как мать Фила сглотнула и облизнула пересохшие губы, хотя на них и красовалась приглушенно-красная помада.

— Меня зовут Наталья, — и протянула мне руку. Я удивилась, но ответила на рукопожатие. — Однако это не значит, что я стану для тебя подругой.

— Не больно хочется.

— Хм, конечно.

Наталья поправила свою прическу, взбив волосы руками, и произнесла, как-то намеренно томно и с противной иронией в голосе:

— Думаю, тебе будет интересно узнать кое-что о Вадиме.

— Из ваших уст — нет.

Моя категоричность была тут же подтверждена демонстративным уходом. А уже скрывшись в темном подъезде, меня начала бить мелкая дрожь. Я выглянула в окошко и увидела, как мать Фила вернулась в машину и, громко газанув, умчалась прочь. Тут же пожалев о том, что не дала ей высказаться, я взбежала наверх и, отперев квартиру, влетела в прихожую, совершенно неожиданно натолкнувшись на Филатова. Он шустро и ловко подхватил меня, и мы вместе привалились к стене. Несколько секунд Вадим просто смотрел мне в глаза, потом отпустил, отошел назад и сунул руки в карманы джинсов.

Его заспанный вид, возможно, умилял, если бы не круги под глазами и бледность пересохших губ.

— Куда ты ходила? — спросил он так, будто и не нуждался в ответе, и я поняла: Вадим, действительно, знает.

Вздохнул, потому что я промолчала, потер глаза и, встав ко мне боком, так, что его взор невольно уперся в темное небо за окном, проговорил немного хрипло:

— Она звонила мне. Только что. Сказала, ты ей нагрубила. — Я фыркнула, качнув головой, а Фил продолжил: — Мне все равно, правда. Просто не хочу, чтобы ты узнала о том вечере от нее… — немного помолчал и, резко повернувшись ко мне, спросил: — Хочешь, я расскажу?

Сглотнула. Затем кивнула.

— Да, — сказала очень тихо, но он услышал.

Тоже кивнул и достал из заднего кармана джинсов пачку сигарет.

Я уставилась на заструившийся в воздухе дым, мысленно сравнивая его со змеей, что так упрямо стремится ужалить Вадима. Но нет, она извивалась и растворялась вверху, там, где колпак старомодной люстры почему-то слегка покачивался на трех толстых проводах: синем, желтом и белом.

«С тобой проводит ночи 31-я весна. И без сомнения ревнует ко всему…»: приглушенно пела Арбенина из динамика мобильного телефона Фила, оставленного им в спальне. Подходящая тема для данной ситуации…

Я прикрыла глаза, вслушиваясь в приятный тембр Вадима, когда присела на пуфик, так и не сняв куртку, а он рассказывал…

***

Чуть больше года назад

— Фил, ты дебил, что ли? Он же тебя доконает! — почти прокричал Миха Туров. — Не ходи туда, Фил, будь хитрее. Пошел в жопу этот Каспер, если я тебя с ним свел, то я и разведу.

Филатов, отмахнувшись от приятеля и прищурив глаза от дыма, что клубился из сигареты, зажатой в зубах, продолжил умелыми движениями руки выводить карандашом на бумаге очередную страницу комикса.

— Фил, ну давай не ввязываться в это, а? — как-то слишком обреченно выдавил парень. — Меня мать прибьет. И тебя, кстати, тоже.

— Сомневаюсь, — отчеканил Филатов, оглянувшись на друга, и перехватил сигарету пальцами. — Мы этим утром условились сгонять в Универ. Ну, за моим дипломом. Ты же в курсе, что я сваливаю за границу работать? Экзамены сдал еще на прошлой неделе. А мать взяла да наплевала на мои дела. Так достало это…

— А батя чего? Не интересуется?

На красивом лице Вадима заходили желваки, ему эта тема с отцом прокурором, который ушел из семьи еще пять лет назад, стояла поперек горла. Потому Миша, заметив как помрачнел приятель, перевел разговор чуть в другое русло.

— Тогда давай обойдемся без бабла Каспера. Я у своих родичей спрошу, может, они дадут в тебе в долг.

— Спасибо, брат, — Филатов, окончательно убедившись в нежелании продолжать работу над комиксом, отбросил карандаш в сторону, затушил сигарету о пепельницу, и добавил: — Лучше у Каспера возьму… — бросил взгляд на часы и вдруг вскочил. — Твою мать! Мне пора. Давай, Миха, до вечера, я к Максу.

В этот вечер на улице лил дождь. Не было просвета из-за таких погодных условий. Люди перепрыгивали через лужи, кутались в шарфы и воротники курток, скрывались под зонтами. Филатов терпеть не мог зонты. Они не дают прочувствовать всю атмосферу осени, не позволяют промокнуть насквозь, околеть от холодного ветра и заболеть. И хотя последнее не предусматривалось Вадимом никогда, он любил этот леденящий тело воздух, закрадывающийся под куртку.

Разговор с Каспером прошел спокойно. Выпив по рюмке водки, как выразился Макс: «Для согрева», и договорившись о сроках возврата долга, Филатов засобирался домой. Однако в какой-то момент за первой рюмкой пришла и вторая, затем третья и еще парочка. На столе уже появилась и закуска: нарезанный лимон, один маринованный огурец, выловленный со дна банки, черный хлеб и сервелат.

Мужчины разговорились. Каспер вроде был неплохим. Так показалось охмелевшему Филу, а тот между делом ляпнул:

— Курнем?

— Да, давай, — сразу понял Вадим, о чем идет речь. Но он полагал, что это будет нечто совсем незначительное и несерьезное.

Однако ошибся.

Каспер вышел из кухни на пару минут, погрохотал где-то в глубине квартиры и вернулся с трубкой, фольгой и круглой баночкой из-под крема.

Мир накренился.

Опиум.

Далее все происходило, как во сне.

Вадима рвало в туалете, а Каспер, посмеиваясь, хлопал того по спине и приговаривал:

— Ты, главное, не парься. Это всегда так в первый раз. Но если хочешь, могу помочь, облегчить боль.

Вадим уже сообразил, что встрял по самые уши и решил отказаться, но желудок, казалось, просто выскочит из горла, если он не примет хотя бы что-то.

— Давай… — только и смог выдавить Филатов между рвотными позывами, что так нещадно сокращали диафрагму.

Каспер быстренько подсуетился и, пока Фил висел над унитазом, стоя на коленях и ни черта не соображая от гудящей дымки, затянувшей сознание, пережал тому жгутом бицепс и зубами снял со шприца колпачок.

Вадим встрепенулся от укола и свободной рукой ухватил Макса за грудки.

— Ты что, блять! — прорычал полуживой Фил.

— Да это обезболивающее, — выкрикнул Каспер с напором в голосе. — Отпусти ты! Я помогу.

И да, он помог. Только так помог, что Филатов не понял, как оказался на улице. Тело стало невесомым, от того и ноги заплетались, а язык, словно опухнув, прилип к нёбу. Вадиму было хорошо. Это называется эйфория. Вот она какая: тягучая, приятная, бесстрастная и совершенно не интересующаяся происходящим вокруг.

Еле переставляя ноги, Фил добрался до знакомого двора. Как он тут оказался? Кажется, ехал на метро. Вроде бы даже у кого-то спрашивал… о чем он спрашивал? Где живут «эти упыри и вурдалаки»? Да, именно так Фил назвал свою мать и соседей. Черт. Ему было хорошо, но в то же время отпускало и снова рвало, вытряхивая из Вадима остатки сил.

Он промок до нитки и, цепляясь за стену дома почему-то в кровь ободранными пальцами, сполз прямо в грязь. По двору прокатился красный автомобиль и, проехав чуть вперед, притормозил. В уголке сознания Филатов вспомнил, что эта машина принадлежит его матери, и попытался оторваться от ледяной мокрой земли, размытой дождем. Но тщетно.

— Вадим… — донеслось до его слуха, потом будто вата в ушах, а дальше снова голос матери. — Ты сволочь бездарная… подонок… ужрался… ты мне сделку сорвешь, вставай! Иди домой… Вадим…

Он что-то прохрипел, сплюнул, содрогнувшись от очередных спазмов где-то внутри, в желудке, и с трудом привстал. Хотел ухватиться за ногу матери, но та вдруг брезгливо сморщилась и отскочила назад, взвизгнув:

— Убери лапы, свинья! Сам выпутывайся!

Снова плюхнувшись в грязь, Филатов остекленело уставился в удаляющуюся спину матери, к машине которой подъехал черный автомобиль. Высокий мужчина в строгом костюме, выбравшийся из него, раскрыл свой зонт, скользнул по Филу презрительным взором и отвернулся. Вадим отчетливо расслышал: