Страница 32 из 190
На Масленой катались по улицам на разукрашенных лентами и бубенцами конях. Гадали и крестились, бегали в церковь и к колдуну. Жизнь текла смесью верований и суеверий... И по книгам, по учительным словам Иоанна Златоуста, узнавалось, что тоже было и встарь, и всегда, может... Так что же - должен отринуть он этот мир, с гаданьями и колдовством? Проклясть, как манихеи? Или принять всё как есть, согласиться и на ведовство, и на нечистую силу, заговаривать кровь у знахарок и просить домового не гонять и не мучить по ночам лошадей?
На Масленой произошло событие, заставившее Варфоломея впервые задуматься о праве и правде и о том, как непросто разрешается то и другое в окружающем его бытии.
Радонежанин Несторка, конский барышник, на своём караковом жеребце обогнал в состязаниях упряжку наместника Терентия Ртища.
Конь у Несторки был дивный. Несторка пустил своего каракового на третий заезд. Обогнав шестерых соперников, он приблизил к упряжке Ртища и начал обходить её на виду у всех, у въезда в Радонеж. Возничий наместника попробовал не поддаться, даже начал вилять, не давая пути. И тут Несторка, свистнув, выжал из коня всё. Караковый жеребец наддал и, чуть не раздробив сани о сани, пронёсся под носом иноходца наместника. Уже в виду церкви вылетев вперёд, на простор укатанной дороги, и тут ещё наддал под свист Несторки, а барышник в сумасшедшем беге коня ещё и сумел обернуть лицо, прокричав сопернику обидное, так что тот даже сбрусвянел, полосуя бока своего скакуна...
А потом, пока вываживали взмыленных коней, Несторка, оглядывая толпу, хвастался, заламывая шапку, и сплёвывал на снег, став руки в боки, и Терентий Ртищ подъехал к нему, улыбаясь и хмурясь, прося продать каракового, а Несторка тряс головой, с удалью, через плечо, отказывая хозяину Радонежа, под смех и возгласы со сторон:
- Не отдавай! Нипочём не продавай! Ай да Несторка! Ай да хват!
И наместник, набычась, вздев плеть, отъехал в сторону, пристыжённый смердом.
Вечер и ещё день барышник хвастался конём, а назавтра пролетел слух, что Ртищ отобрал жеребца у Несторки: явились люди наместника, связали барышника, чтобы не ерепенился, и свели жеребца к Терентию во двор.
Несторку, который запил с горя, жалели все. Варфоломей прибежал к отцу с просьбой помочь, вмешаться, усовестить Терентия Ртища...
С детских лет Варфоломей видел, как приходили к его батюшке мужики из села и даже горожане, купцы и ремесленники, а он, надев праздничные порты, садился в креслице и судил их споры и жалобы друг на друга. Отца считали праведным и на его суд никогда, кажется, не обижались. Бывало, что и мелкие вотчинники обращались к Кириллу, как к думному боярину ростовского князя за советом и исправой.
Кирилл ставил жалобщиков одесную и ошую себя и давал им говорить по очереди, останавливая, когда спор переходил в брань или взаимные угрозы.
Отец выслушивал тех и других, посылал слухачей проверить на месте, как и что, если дело касалось споров поземельных, и решал дело всякий раз к обоюдному согласию тяжущихся.
И хотя знал Варфоломей, что нет нынче у родителя той власти, и даже он должен по суду отвечать перед наместником, а всё казалось: как же так? Отец ведь! Их новое состояние не укладывалось у него в голове... И только дошло, когда Кирилл, подняв глаза от книги, отверг призыв Варфоломея:
- Ноне не я сужу! Те дела - наместничьи, ему и ведать надлежит. А наместник - повинен князю. Так вот, сын! - Он вздохнул, утупил глаза и повторил тише. - Так вот... - И уже отвернувшись, примолвил. - И не думай о том, не тревожь сердца своего...
Варфоломей вышел от отца, повесив голову. Не думать, однако, он не мог. У него мелькнула мысль - поговорив прежде с Несторкой, идти на Москву, просить милости у великого князя. Хоть он и плохо понимал, как возможно ему, отроку, минуя стражу, предстать перед глазами великого владимирского князя.
Барышника он застал у дяди Онисима, в людской, и понял, что сейчас разговор с ним невозможен. Несторка был пьян. Валясь на стол, размазывая рукавами по столешнице хмельную жижу, он обводил глазами жильё и, перемежая ругань икотой, костерил Терентия Ртища.
Смерды Онисима гыгыкали, слушая барышника, подливали ему пива, которое тот не столько уже пил, сколько выливал себе на колени и грудь, подзуживая его на всё новые излияния.
Варфоломею на его первые слова, сказанные с разбегу, Несторка ответил руганью, в которой среди матерных слов был упомянут и княжий суд, и Терентий Ртищ, и великий московский князь.
- Дурак - он, твой Терентий, х...ый наместник! Коня отобрал! Ха, ха, ха! Пущай подавится моим конём, мозгляк! Да я бы на евонном мести! Да всех... В рот!.. Бабы там, девок энтих, - табунами бы шли! Которую захочу! Тотчас ко мне на постелю! Стада конинные! Порты! Рухлядь! Серебро! Вы, вси! Ползали б передо мной на брюхах!
- Ползали, ползали! - подмигивая Варфоломею, отозвался один из кметей. - Да ты испей! Авось и сам до дому доползёшь!
- А што! Доползу! Пра-слово... Да я! Да ему... - И полилась брань.
Варфоломей уже не мог больше слушать похвальбы барышника. Выйдя на волю, он почувствовал, что желание брести на Москву и искать там правды Несторки из него улетучилось.
Возможно, Терентий Ртищ был и прав, что поступил так! И представив на миг обиженного Несторку на месте Терентия Ртища, Варфоломей почувствовал, как его замутило.
Московский суд, который творил в Радонеже наместник, может, отвечал больше воззрениям местных жителей на природу власти и был даже понятнее им, чем разборы дела, устраивавшиеся его отцом в Ростовской земле! Да, похоже, было, что и Несторка в глубине души признавал правоту наместника, ответившего насилием на похвальбу смерда. И что тогда должен делать и что думать он, хотевший вступиться за обиженного?!
Глава 6
Таскаясь в челядню, где он обучался рукомеслу у Тюхи, Варфоломей наслушался всякого. Уже и приметы, и наговоры, и значения вещих снов, и вера в птичий грай стали ему ведомы. Узнавал он из речей, что вели при нём, не стесняясь подростка, жёнки, кто с кем дружит, и кто на кого сердце несёт, какая Фёкла или Мотька к кому из мужиков бегает на сторону, и от кого родила дитя вдовая Епишиха, и для кого дела варит кривая Окулька приворотное зелье. Он всё запоминал, не вмешиваясь ни в бабьи пересуды, ни в толковню мужиков, и, возвращаясь к себе в терем, открывая доски книжного переплёта, думал о том, как же теперь совместить слышанное только что, и слова церковных поучений? Жизнь нельзя ломать и корёжить, это он уже постиг сердцем. И тогда - не самое ли достойное и мудрое - монашеская жизнь? Рядом и не вместе. С миром, но не в миру. Для руковожения и проповеди Заветов Христа!
От этих мыслей он и решился однажды на дело, едва не стоившее ему головы.
Про радонежского колдуна, Ляпуна Ерша, много говорили в городке. Водились за ним присухи, порчи молодых, насыльные болезни, порча коней и погубление младенцев по просьбам гульливых жёнок... Но последнее, что всколыхнуло Радонеж, была гибель Тиши Слизня, что никогда и мухи не обидел, всем готовый услужить и помочь.
С Ляпуном они не ладили давно. Тиша лечил травами, пользовал скот, часто ничего не беря за свои труды, и всем тем, а паче своей добротой, постоянно становился поперёк каверз Ерша.
Тут они вроде бы помирились, и даже положили вместе рубить деревья. А в начале Филипьева поста Тишу Слизня задавило деревом. Слух о том, что дело не так-то просто и что без Ляпуна тут не обошлось, потёк по городку. В лицо, однако ж, колдуну никто ничего не говорил. И на рассмотрении у наместника так и осталось: в гибели виноват сам, не поберёгся.
Тюха, объясняя Варфоломею событие, ворчал:
- Дак, ково тут, сам! Посуди: эдак-то стоял Тиша, а эдак - Ляпун. Тута дурак не постережётся! Стало, прежде подрубил и свалил на ево! Сходи, глянь. И дерева те не убраны, кажись, по сю пору.