Страница 27 из 190
Приходили, прощались, а кто и не приходил, некогда зависимые от Кирилла купцы, гражане, деловой люд. Кланялись в пояс, просили не гневаться. Кирилл отдавал поклоном за поклон, иных, кому обязан был чем, награждал. Помалу награждал, помногу-то и нечем было уже! И чуял Кирилл, что словно раздевает себя, словно с уходом этих людей и людишек, купчин и смердов меньшает, умаляется и он...
Невесёлым было нынешнее Рождество, невеселы - Святки! Хоть и так же шатались ряженые в личинах и харях по селу, так же, с визгом, скатывались девки с парнями на санках с горушек, так же гоняли разубранные упряжки лошадей на Масляной. Но боярский терем всё это веселье задевало словно бы краем, словно бы и там, на селе, уже простились с великим боярином.
И как жаль, как страшно было лишиться покоев родимого дома, семейной божницы, привычного угла в родимом дому!
По весеннему санному пути уходили обозы. Тормосов обещал присмотреть за добром Кирилла. Перегоняли скот. Опустели хлева, опустела челядня, и давно уже надо было и им сниматься с места, но всё медлил Кирилл, всё не умел доделать до конца всех дел, перерезать или перерубить все нити, что связывали его с этой землёй и с Ростовом. И дождались-таки распутицы, и уже пережидали бездорожье, и уже когда стаивал снег, и обнажалась земля, пустились в путь.
Из утра в доме захлопали двери, стали выносить, торочить и увязывать. Варфоломей мечется, носит, помогая, вместе со всеми. За суетой в предутренних сумерках некогда ни оглянуться, ни вздохнуть. Но вот уже и рассвело, и запряжены кони, и возок Кирилла уже стоит на дворе. Всё!
Угасли огни в доме. Замотанные в дорожное платье, покинули горницы последние жители. Нянька засунула в печку старый лапоть, положив несколько тёплых ещё угольков, стала зазывать домового: "Поди, хозяюшко!"
Крестили углы, кланялись, прощаясь с хоромами. Последними, уже вытащив наружу сундуки и укладки, сняли иконы со стен, вынесли, уложили в боярский возок. И с этим настал конец дому. Теперь только ветер будет гулять по жилью, да летучие мыши висеть под стрехой, да ласточки станут лепить свои гнёзда в углах комнат. И скоро, ежели не найдётся покупщик, прохудится и прогнётся крыша, рухнут, подгнив, переводы, осыпав землёй и гнилью полы, станут потаскивать то и иное мужики из окрестных деревень, а там - не огонь, так время истребят боярскую хоромину, сровняют с землёй стены, в труху обратив стволы, печь упадёт грудой камней, бурьяном зарастёт земля, и берёзки пробьются сквозь сор и тлен, укрыв всё, что ещё напоминало о житье человека, и обратив пустошь в рощу.
На дворе, когда уже всё приготовилось к отъезду, видно, сколь их мало! Едва сорок душ набралось напоследях оставшейся верной Кириллу дворни. Ну, да ещё те, кто уехал наперёд, с Яковом. За воротами стоят провожатые, прибрели из деревни. Боярской чете, кланяясь, подносят хлеб-соль. Мария приняла хлеб прослезившись. Священник окропил и окрестил обоз. И тут заголосили жёнки. Ульяния, соскочив с телеги, кинулась на шею деревенской родственнице, и обе завыли. Под вой, шум, крики, смех и плач тронулись первые телеги. Старый постельничий, ковыляя, выбежал из-за дома, протянул Кириллу мешочек с родимой землёй - забыли нагрести.
Колёса на выезде врезались в мягкую, только освобождённую из-под снега землю. Сзади машут шапками и рукавами, кричат, и на глаза Варфоломея навернулись слёзы. Он уцепился руками за борта телеги, вытянул шею. Кони, разбрызгивая грязь, уже пошли рысью. Прощай, отчий край, прощай, Ростов!
ЧАСТЬ II
Глава 1
В давние годы новгородцы, пробираясь реками и переволоками сквозь леса междуречья, избрали и утвердили себе здесь дорогу - прорубили просеки, настлали гати на болотах, поставили кресты на взлобках берегов. Реки были полноводны, край - нехоженый. Поднимались по Нерли и, если не входили в Клещино озеро, откуда можно было по Трубежу и Кержачу достигнуть Клязьмы, то уклонялись правее, в речку Кубрь, в верху которой срубили на горе Ждан-городок, а оттуда, волоками и малыми реками, в истоках Сулоти и Дубны, путь шёл на Ворю, в верховьях которой облюбовали себе новгородские гости обрывистый мыс, который почти кругом обтекало рекой, делавшей здесь петлю, обрыли рвом скат холма, насыпали вал, поставили частокол с рублеными башнями по насыпи, углубили спуск к воде под стеной, воротней башней укрепили узкий гребень, что только и соединял холм с материком, под холмом устроили пристань, поставили амбары и лабазы. Крепостцу от набегов мери или вятичей могла оборонить горсть ратных. Так и возник городок Радонеж.
Давно уже ушли новгородцы из этих мест. Не два ли века минуло с тех пор, как пал в битве с суздальской ратью на Ждане горе новогородский посадник Павел, землепроходец Великого Новгорода; давно уже переняли и стали заселять местный край великие владимирские князья.
Речной путь был заброшен, ибо открылись иные, удобнейшие. Захирел городок, и если бы не новая перемена судьбы, исчез бы Радонеж в щетине восставших лесов. Но открылась дорога из Москвы на Переяславль, утверждённый за собой властной рукой зачинателя Москвы, князя Данилы, "своя" дорога, мимо пока ещё чужого Дмитрова, и вновь обрёл значение городок, стоявший на полпути от Москвы к Переяславлю. А там подоспела волна ростовских беглецов, и край начал наполняться народом, стуком топоров, криками ратаев по вёснам. На вырванных у лесов пожогах поднялись рожь, ячмень и овёс, и теперь уже московские градодели принялись латать, рубить и достраивать бывшую новогородскую твердыню на излуке реки.
Эти земли князь Иван Калита, устроив и населив, завещал после своей смерти супруге, Елене, после которой они перешли к младшему сыну Ивана Андрею. Но это ещё будет, и Иван Калита ещё - жив и здравствует, и борется с тверским князем Александром, хитрит с Узбеком, скупая в Орде ярлыки на чужие княжения, чтобы и там, как в Ростове, начать собирать ордынскую дань.
***
В Радонеж приехали ночью. От холода и усталости пробирала дрожь. Тело, избитое тряской, онемело, сон одолевал до того, что перед глазами всё начинало ползти и плыть. Хотелось лишь одного - приткнуться и уснуть. Петю сморило так, что его из телеги холопы вынесли на руках. Они стояли в темноте, дрожа, кучкой, потом куда-то шли, спотыкаясь, хлебали, уже во сне, варево, носили солому в какой-то дом - с кровлей, но без потолка, отчего в прорехи между брёвнами лба и накатом виднелось небо в звёздах. Тут, на попонах, тюфяках, ряднине, накинув на себя, что нашлось тёплого под рукой, они легли в повалку спать: слуги, господа и холопы, мужики, жёнки и дети. Кирилл с Марией одни остались в набитом детьми и скотиной доме попа. Варфоломей едва сумел сотворить молитву на сон грядущий и, как только лёг, обняв Петюшу, так и провалился в сон.
Утром он проснулся рано. Все ещё спали, слышались дыхание и стоны. Какая-то жёнка шёпотом уговаривала младеня, совала ему сиську в рот. Храпели мужики. Воздух, вливаясь сверху, овеивал сонное царство. Снаружи уже посветлело. Стали видны начерно рубленные, ещё без окон, стены, в лохмах коры, и висящие над головой переводы будущего потолка с каплями и сосульками смолы. Варфоломей встал, укрыл Петю поплотнее рядном и шубой и стал выбираться из гущи тел, стараясь ни на кого не наступить. Отворив двери, он по приставной лесенке соскочил на холодную, в пятнах инея, землю и, ёжась и поджимая пальцы ног, пошёл в туман.
Небо уже легчало, начинало наливаться голубизной. Звёзды померкли, и рассвет уже начал вставать над преградой окружных лесов. Близко стояла деревянная островерхая церковь. Назад от неё уходили ряды изб, клетей, хлевов и амбаров. Над рекой, угадываемой по журчанию, стоял туман. С краю обрыва, к которому подошёл Варфоломей, начиналось неведомое, за которым смутно проглядывали вершины леса и крест второй церковки, повитой туманом.