Страница 41 из 92
-А ты, никак, можешь предложить более достойного?
-Не уж-то и вече с тобой согласится?
Вадим зло рассмеялся:
-Ты ведь, как-никак, чужой здесь. Кто тебя поддержит? Да и кто спрашивать бояр будет. Сейчас все напуганы нападением навий, после которого никого из твоих сторонников не осталось. А если кто и возразит – в крови весь город утоплю.
-Ну, а как же пророчество волхвов и последняя воля Гостомысла?
-Ну, это уж совсем просто. Можно найти тех волхвов, что толковали сон старого князя и заставить признаться в сговоре с князем Гостомыслом, которому очень хотелось посадить на новгородский престол старшего внука своей любимой дочери. Или так: объявить, что Умила была ведьмой и она наслала чары на своего отца, а после и на волхвов, желая получше пристроить своё любимое чадо. Или, быть может, просто хотела услать тебя подальше от своего ревнивого, не любящего шуток муженька? А то, знаешь ли, некоторые люди, хорошо знавшие Умилу ещё в девичестве, говорили, что из отчего дома она уезжала уже непраздной. И ещё я знаю, что дядька[5] мой, младший брат отца, сватался к юной княжне, да только получил отказ. Однако вскоре он отчего-то крепко уверился, что быть ему-таки мужем Умилы. После её отъезда он вдруг смерти искать в бою вздумал, да только неудачно. И жениться так и не смог. С чего бы это вдруг, Рюрик? Видать, крепко зацепила княжна его своими ласками, а?
В сердце князя начал разгораться огонь гнева. Вадим же меж тем продолжал.
-Или лучше так. У тебя ведь, кажется, дочь есть. Любушка уже сейчас обещает быть красавицей. Пока я возьму в жёны Ефанду (нельзя же вовсе без бабы жить), а девочка будет при ней как княжна. Когда же войдёт в лета, я возьму её второй женой. Наши с Любавой дети и станут после меня наследниками, которые, как и предсказывает пророчество, «накормят и облагодетельствуют всех славян».
Рюрик почувствовал, как в нём, словно волна в бурю, поднимается гнев. Но князь всегда остаётся князем, и варяг, смирив себя, насмешливо спросил:
-Хорошо всё для себя придумал? А у самой Ефанды спросить не позабыл?
-Зачем? Поверь, на самом деле ей нет разницы, ты или я на ложе к ней поднимаемся. Ты думаешь, она за тебя по великой любви вышла? Ей важно только то, что ты князь новгородский. А если я князем буду, чья будет Ефанда?
Ярость, затопившая душу, грозила перелиться через край, но Рюрик ещё силился овладеть собой, а потому, набрав в грудь воздуха, он продолжал:
-Интересно, кто же тебе это присоветовал? Никак, баба твоя? Как её звать-то? Маринка? Или…Морена?
Глаза Вадима блеснули злобой, но он вновь рассмеялся:
-И про это прознал. Или тоже кто подсказал? Ольга что ли?
Неожиданно варяг почувствовал безмерную усталость, будто кто-то отворил ему разом все жилы, и кровь капля за каплей покидала тело. Мгновением позже Рюрик обнаружил, что не может отвести взгляд от серых очей Вадима. Будто прочитав его мысли, боярин зловеще усмехнулся.
-Понял, наконец, зачем я веду с тобой эти речи? Думал, небось, что приятно глядеть на твою рожу? Нет, мне надо было лишь удержать тебя здесь да протянуть между нами тоненькую, но весьма прочную ниточку ненависти. Ведь ты сейчас ненавидишь меня за все мои слова больше всего на свете, не правда ли? Теперь всё уладится само собой, в прошлое уйдёт наше соперничество, не будет спора между Ладогой и Новгородом. Всё теперь достанется мне – и престол, и Ефанда. Я выпью из тебя всю силушку по капле, и поутру здесь найдут лишь твоё бездыханное тело, а душа превратишься в одного из послушных рабов Морены-смерти. Люди нарекут тебя навьей, тобой будут пугать детей, а сам ты будешь жаждать лишь одного: загубить ещё одну душу да услужить своей хозяйке. Жалкий конец для того, кто собирался основать величайшую в мире державу.
Слова Вадима с трудом достигали слуха князя, очи застилал чёрный туман. Рюрик попытался было стряхнуть наваждение, избавиться от колдовской власти взгляда своего врага, но это плохо получалось. Варяг уже почти терял сознание от слабости, но тут благодетельница-память заставила вспомнить его лица горячо любимых жены и дочери, и Рюрик всей душой устремился к ним. Из тьмы небытия вдруг выступила тень его матери и с нежностью обняла своего сына. На грани слуха почудились варягу чудесные звуки - тихий гусельный перебор, а в зеркале за спиной Вадима мелькнул неясный, расплывчатый лик Соловья. Любовь к родным да дивные звуки струн лишь на одно недолгое мгновение помогла князю преодолеть смертельное оцепенение, но этого оказалось достаточно. Собрав в комок всю свою волю, Рюрик схватил со стола тяжёлый бронзовый кубок и со всей могуты метнул в зеркало. Тот тяжело ударился в его блестящую поверхность. Раздался звонкий хлопок, и тысячи искр выплеснулись из узорчатой рамы и разлетелись в разные стороны. Само зеркало сорвало со стены и будто взорвало его изнутри. Раздался душераздирающий вопль Вадима. Самого же Рюрика, вложившего в бросок последние силы, поглотила обступившая его тьма.
Человек стоит на краю бездны. Везде, куда ни посмотри, клубится серый туман, так что на десяток шагов ничего не было видно. Всё вокруг того серо-золотистого цвета, какой бывает, когда на земле ещё властвует ночь, но уже видны отблески золотой колесницы Даждьбога. Пограничный час перед рассветом. Безвременье, когда возможно всё.
Прямо перед князем из бездны поднимается огромное древо, чья верхушка теряется в необозримой вышине, а ствол так велик, что обхватить его едва ли могли десяток взрослых людей. На ветвях этого дерева сидит диковинная птица, размером сильно превосходящая орла. Оперенье её переливается золотом и серебром и даже при таком сумеречном свете его сияние слепит глаза, а лапки, цепляющиеся за ветку, ярко-красного цвета. При этом птичье тело венчает хорошенькая женская головка с длинной русой косой. Глаза чудесной птицедевы - что молодая листва, лицо юное, чистое, щёчки – что налитые соком яблочки, а венчет голову золотой венец, усыпанный самоцветами. Дева улыбнулась алыми, словно спелая вишня, губами и пропела нежным серебристым голоском: