Страница 40 из 92
В Ладоге князь со своими домочадцами разместился в олеговой усадьбе. Прежде Рюрик сам жил здесь, более того – со своей дружиной строил её. Тогда, много лет назад, варяг-русин, полный честолюбивых мечтаний и надежд, спешил по зову своего деда князя Гостомысла в Новгород. Сказывают, что однажды князю Гостомыслу приснился странный сон. Будто его средняя дочь Умила в образе матери-Лады поднялась на высокий холм в Перыне и протягивает руки к небу, как будто взывая к богам. Вдруг разверзлось чрево её, и оттуда стало расти древо невиданной красы, быстро обрастая ветками и листьями. Миг – и дерево зацвело, а ещё через миг покрылось сочными, невиданными прежде плодами. Многие люди приходили за плодами, и все оставались сытыми и довольными. Ветви меж тем продолжали разрастаться, покрывая собой всё больше и больше земель.
Проснувшись поутру, старый князь тут же призвал волхвов с тем, чтобы они растолковали тот сон. Посовещавшись немного, кудесники-волхвы заявили, что всемогущие боги вняли его молитвам и открыли наконец, кто должен править в Новгороде после смерти Гостомысла, ибо к тому времени сыновья Гостомысла уже отправились в лучший мир. Именно из чрева Умилы выйдет великий и могущественный род, который сможет накормить и облагодетельствовать всех славян. Поразмыслив немного, словенский князь собрал вече и объявил, что намерен посадить на новгородский престол старшего сына своей дочери Умилы. И вскоре новгородские послы уже стояли перед князем русов Гостомыслом с тем, чтобы передать ему просьбу тестя.
Однако, к великому неудовольствию Рюрика, отправленного отцом в Новгород вместе с братьями Синеусом и Трувором, дед в один миг отослал старшего внука в тихую Ладогу, меньшую сестру великого торгового города, выросшего на обоих берегах Волхова. «Погляжу, как ты там княжить будешь, а после уж и до новгородского престола допущу. Если заслужишь, конечно». Рюрик, сын Годослава, князя русов, вспылил было, но ему вспомнилась мать, княгиня Умила. «Ты, сынок, едешь в наши отчие земли, туда, где корни нашего рода, - напутствовали она юношу. – Запомни, словене очень гордые люди. Чтобы править ими, нужно немало мужества, ума и терпения. Не каждому это по силам, но в случае удачи и награда будет велика». Смирив гордость, молодой княжич подчинился воле Гостомысла и правил Ладогой с умом и терпением, чем заслужил уважение не только ладожан, но собственного деда. Братья же его сели один на Белоозере, а второй в Ростове. Вскоре после смерти Гостомысла и Трувор, и Синеус ушли к праотцам – одного настиг меч в бою, другого подстерегла коварная лихорадка. Так старший сын Годослава стал единоличным правителем в необъятном Новгородском княжестве.
На дворе уже стояла глубокая ночь, но Рюрику не спалось. Будто душа неприкаянная бродил он из угла в угол по трапезной, освещённой лишь лучиной. В голову лезли думы о давно минувшем: вспоминались упокоившиеся уже ныне отец и мать, детство, проведённое на Венедском[4] море, братья и сёстры, рождённые Умилой. Вспоминался и дед, особенно его последние слова. Уходил Гостомысл в полном сознании, будто не прожитые годы принуждали, а сам он, смертельно устав, покидал эту жизнь. «Смотри, внучок, - напутствовал его старик на прощание. – Будь новгородцам, будто родной отец – строгий, но справедливый. А не то, - тут умирающий усмехнулся, - покажут они тебе путь из Новгорода обратно в Ладогу, а то и вовсе на море Венедское». «Ну, вот они и показали путь, хорошо, что хоть и впрямь не до моря гонят», - пришла в голову непрошеная мысль. Однако неожиданно для себя Рюрик разозлился. «Нет, не Новгород прогнал меня. Вадим сам, собственной волей измену сотворил и из дома меня выжил. Новгородцы же хитры. Они затаятся и наблюдать будут, как мы грызёмся, точно звери дикие, а оставшегося в живых князем над собой признают. Что ж, Вадим, поборемся с тобой, посмотрим, кто кого».
Неожиданно взгляд князя натолкнулся на зеркало, висевшее на бревенчатой стене, и он замер в изумлении. Два лета назад сию диковинку среди других даров Вадиму поднесли царьградские купцы, а тот, ко всеобщему удивлению, передарил он её Олегу. Тот поначалу отказался, говоря, что Доброгневу, сестру боярина, наверняка порадовал бы такой подарок, но Вадим только рассмеялся. «Что ты, воевода, - сквозь смех проговорил боярин. – Для моей сестры лучшее зеркало – добрый меч, а праздничный наряд – мужские порты. Да и любушки, достойной такого дара, у меня нет, так что самому оно мне без надобности. У тебя же часто бывают красивые девицы, пусть они и радуются купеческой диковинке». Правду молвить, зеркало и впрямь было дивной работы. Не из медного листа – из чистого, светлого серебра в серебряной же оправе дивной красоты, величиной оно было почти в половину человеческого роста. Однако сейчас Рюрика привлекла не красота зеркала, а нечто другое. Сначала он никак не мог понять, что именно не так, но, внимательно присмотревшись, замер от дива дивного, явленного всемогущими богами. Зеркало отражало совсем не то, что было вокруг. Князь с удивлением увидел в нём свои собственные покои, оставленные в Великом Новгороде. Повинуясь безотчётному порыву, варяг встал против зеркала, с трепетом заглянув в его необозримые глубины. И оттуда на него глянуло вдруг лицо Вадима.
От неожиданности варяг отпрянул и оглянулся себе за спину, но там, конечно, никого не было. Рюрик осторожно дотронулся до своего лица, почти ожидая обнаружить в нём какие-либо изменения, но всё осталось, как прежде. Вадим же, довольный замешательством князя, весело расхохотался.
-Что, не ожидал меня здесь увидеть? – проговорил он сквозь смех.
-Признаться, нет, - ответил князь.
-А я ведь давно за тобой наблюдаю, жду, когда ты, наконец, меня заметишь.
-Что тебе надо?
-То же, что и раньше. Чтобы ты, варяг, убрался с нашей земли, чтобы оставил новгородский престол и Ефанду – не про тебя она. И чтобы никогда более мы даже слыхом не слыхивали о Белых Соколах.