Страница 36 из 92
-Молчи, девка глупая, о том, в чём не смыслишь! – рыкнул боярин на сестру. – Или забыла, с кем разговоры ведёшь?
-Да что ты с ними байки травишь? – подал из-за спины Вадима голос один из его гридней. – Взять баб и пащенка под стражу, и дело с концом.
Не долго думая, парень вытащил из ножен меч и ленивой походкой направился к Ефанде. В тот же миг свистнула стрела и воткнулась гридню прямо в горло. Тот схватился за древко стрелы, будто пытаясь вытащить её из собственного тела, захрипел и повалился на пол. Доброгнева, не дрогнув лицом, тут же бросила на тетиву новую стрелу.
-Ах ты, дрянь! – громко крикнул родной брат убитого парня и рванулся к девушке, но тут же упал как подкошенный. Из груди его торчал нож Дубыни. Остальные гридни возмущенно зашумели и качнулись вперёд.
-Стоять! – зычно крикнул Вадим. – Если хоть кто из вас причинит вред женщинам или девочке – живо на кол посажу. Понятно?
Воины в нерешительности застыли в дверях. Вдруг из темноты, от окна послышалось пение. Боярин побледнел, узнав голос Ольги. Распахнув настежь окно, глядя куда-то в небо, девушка-ведунья завела странную песню без слов, одним голосом выводя мелодию. Песня будто заворожила всех, опутала тонкой, искрящейся паутиной, не позволяя шевельнуть ни рукой, ни ногой. Но вскоре песня изменилась. Она будто звала кого-то, молила о помощи. Лоб Вадима покрылся холодной испариной, когда он понял, КОГО невеста Перуна могла позвать на помощь. Однако время шло, ничего не меняя вокруг, оцепенение стало потихоньку спадать. Перун и не думал мчаться на выручку возлюбленной. Боярин с облегчением расхохотался.
- Глупая ты девка, - весело выкрикнул он. - Никто не придёт вас спасать. Перун? Да он уж холодом близкой зимы скован.
Вдруг звонкий перебор струн взрезал тишину ночи. Соловей выступил из тьмы, сверкая белой одеждой и развеивая холод ночи. Тёмные волосы, перехваченные на лбу тесьмой, сияющие неземным светом глаза, горделивая осанка - сейчас он казался даже красивым. Что значат внешние недостатки по сравнению с красой души и верой в свою силу? Песня Ольги, получившая столь неожиданную поддержку, зазвучала с новой силой, но теперь в неё вплёлся ещё один голос - высокий, сильный, чистый. Это была та самая песня, что Соловей пел на том давнем пиру, только придя в Новгород. Но теперь она была ещё прекрасней.
Далеко-далеко на востоке небо прорезала первая зарница.
Вадим был в ужасе. Мало того, что он и его люди вновь оказались беспомощны, обездвижены, так ещё и Перун, вопреки обещаниям Морены, отозвался-таки на призыв, ответил и мчит теперь на выручку. Вот молния расцветила небо чуть ближе, потом ещё ближе. Уж слышны стали и громовые раскаты. В страхе глядя на полыхающее небо, одной лишь силой воли преодолевая оцепенение, ценой воистину богатырских усилий боярин дотянулся-таки до поясного ножа, потянул его из ножен.
Гусли отчаянно вскрикнули, будто от боли, и замолчали. Соловей безмолвно осел на пол. Из груди его, прямо против того места, где у человека находится сердце, торчал нож. Стекленеющие глаза отрока уставились в потолок. Любава, тихонько всхлипнув, спрятала личико, уткнувшись в плечо побледневшего Аскольда. Почти сразу небо отозвалось огненным всполохом - совсем близким, а оттого ещё более страшным. В тот же миг навеянное оцепенение спало с людей.
-Держите их, не дайте уйти! – закричал боярин, но было поздно. Сильнейший порыв ветра ворвался в ложницу и опрокинул светец, погасив огонь.
-Огня! – завопил Вадим. – Быстрее огня!
Но, когда внесли огонь, боярин буквально зарыдал от бессилия: ложница была пуста. Ни княгини, ни её спутников, ни даже мёртного Соловья в ней не было.
…В ту же ночь, ближе к рассвету, в Новгород ворвались навьи и прочая нежить. Те дома, которые оказались недостаточно защищёнными, тут же были уничтожены. Застигнутые врасплох горожане погибали прямо на своих ложах. Рюрикова дружина и верные ему бояре, оставшаяся в городе, были перебиты все до последнего человека.
Всё смешалось: небо и земля, сон и явь, боги и люди. В сизых тучах, клубящихся кругом, узнавались очертания огромной колесницы. Ветер свистел в ушах, угадывалось ощущение быстрой езды. Ольга уверенно правила гигантскими тучами-лошадьми. Ефанда переняла из рук Аскольда свою дочку, крепко прижала к себе и стала шептать на ушко испуганной девочке ободряющие слова.
- А где Соловей? - вдруг спросила Любава.
Мать смущённо замялась, но Ольга, услышав вопрос племянницы, ободряюще улыбнулась:
- Перун его забрал, милая.
- Сам Перун?
Глазёнки Любушки заблестели восторженно и недоверчиво одновременно.
- Конечно, - уверенно ответила ведунья. - Мне ли не знать? Ему, понимаешь ли, очень не хватает таких вот умелых гусляров.
Девочка, сразу поверив, радостно заулыбалась. Ефанда же украдкой горестно вздохнула. Нет, она не станет опровергать слова сестры, дабы не огорчать дочурку, но мысль о том, что тело маленького музыканта пришлось оставить на поругание, бередило душу.
- Не грусти, княгинюшка, - ласково пробасил над ухом Дубыня. - Ты лучше сердце послушай. Оно знает истину.
Ефанда прислушалась к себе и с удивлением поняла: они правы. Не было на сердце горечи утраты, лишь грусть от расставания. Будто не умер Соловушка, а всего лишь ушёл. И радость за него - в доброе место попал теперь паренёк.
Доброгнева, о чём-то задумавшись, стояла, закусив губу и ни на что не обращая внимание.
-Дубыня, как мыслишь, твоя матушка будет рада принять нас в столь поздний час? – весело спросила Ольга, оборачиваясь через плечо.
-А то как же! – в тон ей ответил воевода. – Она хозяйка гостеприимная, а уж княгиню с семьёй за честь почтит принять.