Страница 65 из 122
— Ищет волчище добычи, ингодь и находит дородно. Не зря у нас с ним сретенье будет, — предрёк мрачный Афанасий.
Они ехали неспешным шагом меж золотящихся берёзовых перелесков. Богородицына пряжа-паутина вольно плыла по воздуху, серебряными нитями липла к одежде. Чёрные лохмотья грачиных стай беззвучно взмётывались над пустынными полями.
Князь почивал, и пришлось дожидаться, когда он пробудится. Старый заспанный ключник, за которым нехотя сходил воротный страж, указал мужикам, куда поставить лошадей, где колода для питья, а где сено, и оставил их управляться самим: не велики чины.
На дворе царила послеобеденная скука. Не было видно никого из челяди. И мужики приуныли, растерянно переглядываясь: не ждали такого приёма. Фотинка рванулся было к заднему крыльцу:
— Дак погодите. Я мигом сыщу дружков, в людской приютят.
Но Кузьма строго отчитал его:
— Не смей. Не христарадничаем тут. А терпения нам не занимать стать.
— Навья тишь-то, закосненье, — после долгого молчания заметил Афанасий, кивнувща княжеские хоромы.
Поморской натуре претило сонное умиротворение там, где его не должно быть.
Тихое поскрипывание наверху вывело Афанасия из задумчивости. Он задрал голову и увидел над шатровым скатом крутящегося медного петушка. Кузьма тоже поглядел туда и ободряюще улыбнулся кормщику.
Пожарский принял их настороженно. Но когда вслед за Кузьмой и Афанасием вошёл в покой Фотинка, радушно просветлел.
-— Вспомнил, удалец, отшельника. Зачтётся тебе, — пошутил он. — Небось у меня останешься.
— Хотел ба, — залился краской Фотинка, не желая обижать князя. — Дак не отпустит меня ноне дядя от себя.
— Дядя? Какой дядя? — удивился Пожарский и, приглядевшись к навестителям, узнал Кузьму. — Ба, мужицкий вожатай! Помню, помню твоё радение да твою услугу на Володимирской дороге. Чего ж немилостив?
— Пора суровая, Дмитрий Михайлович, — с почтением кланяясь, отвечал Кузьма. — Сурово и поступать доводится.
— Хуже не знавал я поры, — горько подтвердил князь.
Был он бледен и остроскул, заметно прихрамывал — неудачно срослась перебитая голень. На лбу князя ещё багровел заживающий рубец. И в движениях его ощущалась не до конца избытая хворобная слабость. Но перенесённые муки словно бы омолодили Пожарского, разгладив жёсткие складки на лице. Одет он был по-домашнему в широкую и долгую синюю рубаху с алой вышивкой на вороте, плечах и подоле, перепоясанную пёстрым холщовым ремешком.
Сев в красном углу, Пожарский пригласил мужиков за стол с камчатой скатертью, догадливо усмехнулся:
— Мыслю, не киселя хлебать прибыли. Верно, с тою же нуждою, что и стряпчий Иван Биркин. Другой уж раз он приезжал.
— Биркина я в Тушине видывал, — не по старшинству выставился простодушный Фотинка.
— Вем про то, — спокойно молвил Пожарский. — Не токмо Биркин, а и многие знатные люди Тушина не миновали, многие обманулися. Аще по тем грехам всех судить — до второго пришествия Господня не пересудим.
— Сам-то ты, Дмитрий Михайлович, без греха, чай, — напрямик высказался Кузьма.
— Без греха? — вскинул на него печальные глаза князь. — Нет, и я тож с грехом. В Зарайске крест Владиславу целовал. А не надо бы...
Пожарский принялся говорить, каким пагубным уроном чести обернулась для него присяга чужеземцу. За княжьим плечом, освещённая лампадкой, отсвечивала икона Георгия Победоносца, что пронзал копьём поганого змия. И чем печальнее становилось лицо Пожарского, тем суровее казался лик святого, словно Георгий тоже внимал покаянной речи, которая как бы добавляла ему истовости.
Чистосердечие князя проняло сдержанного помора. И вслед за Пожарским Афанасий заговорил о том, какие бедствия принесли русской земле разлад и смута. Вспыхнул отзывный трепетный огонёк в глазах князя.
Нет, недолговечным будет покой в княжьих хоромах, в его белой горнице, где не гасла лампадка пред образом приснопамятного воителя и стены увешаны доспехами. Пусть не готов ещё Пожарский взять меч в руки, но всё же не по нему было вынужденное безделье. И потому так живо встрепенулся он, когда Афанасий стал толковать о смолянах, маявшихся в негостеприимном Арзамасе, и особенно об их намерении податься в Нижний, если там потребуются добрые ратники. До конца выслушав кормщика, князь спросил:
— Впрямь ли в Нижнем наново ополчаться умышляете?
— Взаправду, Дмитрий Михайлович, — ответил Кузьма, терпеливо ждавший этого вопроса. — За посадский мир ручаться могу.
— За посадский? — с явным недовольством произнёс князь. — А дворяне служилые, а дети боярские, а стрельцы?
— Будет у нас казна — объявятся и дворяне, княже.
— Разумно, — одобрил Пожарский и тут же засомневался: — А соберёте ли казну? Рать зело справная надобна.
— Потщимся собрать, Дмитрий Михайлович. Торговые люди готовы помочь.
— Слыхал я, воевода ваш крепко занедужил.
— На Репнина и приказных надеи нет. Не в связке они с нами. Земским советом будем рядить.
Князь, нахмурившись, погладил рубец на лбу. Он никак не мог поверить, что посадские сами могут справиться с воинским устроением. Небывалый случай. Но рассудительность и твёрдость Кузьмы привлекали его.
— С Биркиным столкуйтеся. Он служивый люд подымать затеял. Ему без вас несподручно, и вам без него не смочь...
— Заносчив стряпчий, — поморщился Кузьма. — Да и можно ли на него опереться? Ну-ка сызнова переметнётся...
— Некуда. Ляпунова ему ни ляхи, ни бояре не спустят. А уж Заруцкий тем паче. Припёрт Биркин. И посему вернее его ревнителя вам не будет.
— А ты сам, Дмитрий Михайлович? Нашим бы тщанием да твоим умением...
— Не гожусь я. Раны ещё донимают. Так и Биркину ответствовал на его неотступные увещания. Призовите кого-нито другого. Родовитее.
— Не кто иной, а ты нам люб. Мужики за тебя горой встанут.
— Мужики! — не скрыл досады Пожарский. — У мужиков я токмо и в чести.
— Дозволь спроста молвить, княже? — поднялся Кузьма. Взгляд его построжал. Тяжёлые руки крепко обхватили кушак на поясе.
— Говори, — пытливо глянул Пожарский на старосту.
— Не тебе бы, Дмитрий Михайлович, отпираться. Не родовитостью ты вселюдно дорог, а радением честным за отчу землю, умением ратным. Нешто тебе зазорно то? Нетто в боярских теремах приязни ищешь?
На один лишь миг мрачным отчуждением, как стужей, оледенило лицо Пожарского, но снова оно помягчело.
— Может, и правда твоя, вожатай, — скупо улыбнулся князь. — Да что толковать о голове без тулова? Наперво о рати ваша забота.
Кузьма поднял с лавки принесённый им длинный свёрток, развернул холстину и протянул Пожарскому саблю в богатых, украшенных серебряными бляхами ножнах.
— Прими, Дмитрий Михайлович, поминок от нижегородских торговых людей.
— Покупаете, лукавцы? — засмеялся несколько растерявшийся князь, однако подарок принял.
— Впрок дарим, — засмеялся и Кузьма. — Чей день завтра, а наш — седни.
Князю нравилось доброе оружие. Знали нижегородцы, чем ему угодить. Он вытянул лезвие, полюбовался на совесть выкованной сталью.
Потом бережно вставил клинок в ножны.
— А согласия моего всё же покуда не дам, — снова посмурнел Пожарский. — На свой риск починайте. Заладится дело — известите. Не заладится — буду вам без надобы...
Заночевав в Мугрееве, ходатаи поутру тронулись в обратный путь.
— Порожни вертаемся, — с грустью обронил Фотинка, когда выехали за ворота.
— Не скажи, — возразил Кузьма. — Князь толково рассудил. Что ноне ему от нас? Мы ж ещё и рукава не засучили.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Сумерки позднего вечера. Скудные тусклые огоньки уже замерцали в слюдяных оконцах домов. На краю Ивановской площади у коновязи жолнеры жгут костёр: оттуда несёт подгорелой кашей. Дымно горят плошки у Грановитой палаты. Но вспыхивающие там и сям жалкие светлячки утопают в густеющих потёмках. И громче начинает перекликаться стража на кремлёвских стенах.