Страница 64 из 122
В пору и приметил их Огарий, который, нигде не найдя дозорщиков, поспешал в подгорную стрелецкую слободу, где в бугре была изба Орютина.
Проворный малый уже успел обойти чуть ли не весь Нижний. Но и ему не везло. Напоследок он отправился в кремль, где сошёлся с нищей братией у паперти Спасо-Преображенского собора: братия делила подаяния, собранные на празднике. Доподлинно зная её нравы и увеселив нищих байками о знакомых ему московских юродах, про которых тут тоже были наслышаны, Огарий спустя каких-то полчаса был принят за своего. А вскоре он многое узнал о сатанинском притеснителе Митьке Косом, что повязал братию щедрым денежным вкладом и устрашал ворожейством, если она задумает изгнать его. Нищие поведали и о том, что юродивый Митька ныне ухоронил в подклете пустующего дома у церкви Жён-Мироносиц над Почайной каких-то пришлых бродяг и якобы ночью собирается с ними вовсе уйти из Нижнего.
— Хучь бы где-нито прибрал Господь вещуна окаянного! — потрясали грязными кулаками нищие.
Всё, что узнал от них Огарий, он торопливо пересказал Афанасию с Якункой.
— А где Кузьма-то Минич? — спросил Афанасий.
— Он на Муромском выезде, у рогаток в засаде с посадскими, — известил всё ведающий малый.
— Низом ить, берегом могут проскользнуть злодеи. Не упустить бы, — запоздало посетовал Ульянов.
Пока они добежали до Орютина, пока всё растолковали возбуждённым от хмеля стрельцам, пока уговорились, что и как, совсем свечерело.
Пустующий дом, что принадлежал, как выяснилось, отъехавшему по зиме с репнинской ратью и не воротившемуся пушкарю, был отыскан при свете факелов. Незапертая калитка в воротах распахнулась от слабого толчка. Стрельцы влетели во двор, скопом ринулись к подклету. Но там уже никого не застали. Лишь куча объедков, раскиданное сено да небрежно сваленные в углу скоморошьи личины и дудки остались от разбойников. Куда же сами запропали?
Гадать было нечего — надо незамедлительно спешить в кремль, к темнице.
Винные пары всё ещё горячили стрельцов. И они готовы были расшибить кулаки об уже запертые ворота, нестройным грозным хором выкликая у Дмитровской башни стражу. Долго никто не отзывался на их вопли. Наконец со стены кто-то ленивым басом вопросил:
— Чего беснуетесь, лешие? Аль обычая не знаете?
— Отчиняй! — в запальном остервенении закричал Орютин.
— Поутру приходите — милости просим, — понасмешничал басистый страж, принимая едва различимых во мраке людей за подгулявших на празднике бражников.
— Отчиняй, олух! Головой поплатишься! Нешто не повестили о злодейском умышлении? Своих не признаешь, дубина стоеросова: я ж Орютин! — надсаживался стрелецкий десятник, вконец разъярённый.
— Повестили, — в голосе стража было уже замешательство. — Потому и наказано блюсти охраненье в строгости. Да ить всё тихо покуда... Ждите, донесу начальному.
Ждали, отчаянно бранясь. Уходило драгоценное время.
— Растяпство наше русско, язви в душу! Мешкота-матушка! Диво ль, что Москву проморгали? Доколь дураков учить уму-разуму? Доколь по башке молотить, чтоб прочухалися, колоды дубовы? — свирепел больше всех Орютин, в гневе запамятовав, что и сам дозволил себе послабление.
В конце концов их впустили в кремль, и, увлекая за собой обеспокоенную стражу и воротников, орютинские стрельцы кинулись по спуску Большой Мостовой улицы к острожной темнице. Но и тут опоздали. Кованая дверь была в целости и на запоре, а узников след простыл — верно, похитители загодя обзавелись поддельными ключами.
Слюдяной фонарь высветил под лежаками два окровавленных тела тюремных сторожей. Один из них постанывал. Плеснули ему в лицо водой. Он приоткрыл глаза, застонал громче.
— Давно? — сразу спросил склонившийся Орютин, чуя, что через мгновение спрашивать будет поздно.
— Не-е-е-е, — с натугой протянул он и замер.
— Где ж проникли-то воры, где? Вороты замкнуты. Скрозь их комар носу не просунет! — сокрушались дозорщики.
— Ах ты напасть! — вдруг осенило Орютина. — А ход-то подземный наружу к Почайне на зелейный двор! Под Тайницкой-то башней! Тама, чай, никто не стерёг?
— Никто, — растерянно признались воротники.
— Тетери! Ох тетери! — убивался десятник, прикидывая, сколько могло уйти времени у беглецов, чтобы пролезть по крутому и тесному ходу.
— Всё Митьки-юрода проделки: и ключи и ход, — зачастил, протиснувшись к Орютину, бойкий Огарий. — Даром что тут вольно разгуливал. — И, посмотрев на понурых обмякших стрельцов, озорно съязвил: — Не загнусити ли нам впрослезь, братие, «Свете тихий», ако певчие встарь при выходе царя Бориса к престолу?
— Полно охальничать! — одёрнул его Орютин. — Ещё поглядим, чья возьмёт! Ещё потягаемся.
Споро были подняты запускные решётки в проезде ближней Ивановской башни, и стрельцы устремились в погоню. Сомнений не было: беглецы в сей час поспешают за город, чтобы кратким путём выбраться на ямскую приокскую дорогу, что ведёт через Муром на Москву. Если они не добрались ещё до ворот внешнего вала, где должен сидеть в засаде Кузьма с посадскими, их можно настичь в ямской слободе. Орютин разделил погоню надвое: одних послал в обход понизу, чтоб они, добежав до Благовещенской слободы, поднялись по горе наперехват, а других, среди которых были и Афанасий с Огарием, повёл сам, правя круто вверх.
— Ты б остался, малой, — посоветовал на бегу Афанасий Огарию.
— Ещё чё! — отмахнулся тот. — Все на пир, а я в моленну?
Вызвездило. Тьма была негустой, рассеянной, тени чёткими. Дорогу было видно без огня. Еле поспевая за дюжими мужиками, Огарий выбивался из сил, задыхался. Но и стрельцы тоже начали сдавать. Несло от них тяжёлым потом, перегаром. И уже Афанасий, а не Орютин возглавлял погоню, своим ровным упругим бегом подтягивая всех.
Когда услышали впереди собачий брёх — побежали резвее, ободрились: след был взят верно. Что говорить, ретивы и ловки чужаки, да вот не убереглись от чутких дворовых псов. А коль одну собаку потревожить, целая стая на её лай набежит, за полы уцепит.
Учуяв в подбегающих стрельцах поддержку, псы с заполошным визгом кинулись под скат оврага, куда принуждены были податься беглецы.
— Ложись наземь, блудни, не то посечём! — заорал десятник.
Но по лезвиям наставленных бердышей вхлёст ударили сабли. Залязгало железо.
Не удержавшись, Огарий с разбега ухнул в овраг. Кто-то ухватил его, заколотил по голове. Малый вывернулся, глянул, угадал: Митька-юрод, косматый, озверелый, страшный.
В руке Митьки блеснул нож. Злодей уже снова метнулся к Огарию, да подоспел на помощь Якунка, ткнул в юрода секирой. Взвизгнул, заверещал Митька, покатился под уклон во тьму.
Из всех посеченных либо повязанных лиходеев Афанасий недосчитался ровно половины. Не было и одного узника. Другой, тщедушный и низкорослый, сдался без сопротивления. Он и не был в схватке, отсиживался на дне оврага в бурьяне, где его подняли собаки.
Подоспевшая стрелецкая подмога продолжила погоню, но вместе с Кузьмой и десятком посадских воротилась ни с чем.
6
Подъезжая к Мугрееву, Кузьма с Фотинкой и Афанасием чуть не столкнулись на дороге с небольшим отрядом, скакавшим встречь. Среди вершников Кузьма сразу углядел нижегородских стрельцов, которые, узнав его, приветно взмахнули руками. Обличье их предводителя старосте тоже показалось знакомым, хотя тот, понурый и злой, даже не повернул головы в сторону скромно одетых мужиков.
— Слышь-ко, дядюшка, кто напереди-то, не ведаешь? — придержав коня и оборотясь вслед проскакавшим, вдруг обеспокоился Фотинка.
— Кто? — призадумался на миг Кузьма и вспомнил: — Да то ж стряпчий Биркин. В Нижнем, почитай, с зимы воду толчёт.
— Дак я допрежь видал его! — воскликнул Фотинка и поведал о злосчастной встрече с Биркиным в тушинском стане.
— Воровскому царику, говоришь, угождал? — насторожился Кузьма и запоздало глянул через плечо назад, где никого уже не было и даже пыль улеглась. — Чую, хват ещё тот.