Страница 28 из 122
— Добро. Не посрамитеся и впредь. В поход вас возьму. — От зорких глаз воеводы не ускользнуло, что мужики враз принасупились. Рукоятью плети он сдвинул богатую шапку с золотой запоной на затылок, улыбчиво примолвил:
— Я, чаю, дольше вас в своём дому на печи не лёживал.
— Было бы проку надрываться, государь, — насмелился один из мужиков, словно для защиты выпершись острым плечом. — Дворы-то наши, вишь, без догляду. Беды б за отлучкою не вышло: злыдни-то все вокруг и кряду палят и крушат. А мы тута заплотами тебя огораживаем. Долго ли мыслишь за ими хорониться?
Юношески миловидное безбородое лицо Скопина расплылось в широкой улыбке, и он, не сдерживаясь, захохотал:
— Хорониться? Эки бредни!.. Чуете, — обратился к сопутникам, — кака слава мне уготована, коли замотчаем?
Те напыжились: не след, мол, печься царскому племяннику и военачальнику о доброй, худой ли славе черни. Лыков выказал своё недовольство тем, что резко смахнул налетевший снежок с широкого ворота мухояровой шубы на куницах.
— Часу медлить не станем, — уверил мужиков князь Михайло. — Ждём царского повеления. Царёвою волей двинемся. А заплоты!.. Бережёного небось Бог бережёт. Польским разбойникам Сапеге да Лисовскому заплотами мы кость в горле, чрез нас не переступят...
К самой поре подгадали и вывернулись из толпы Подеев с Гаврюхой, подали Скопину бумагу:
— Прими, осударь, жалобишку.
Князь мельком пробежал глазами написанное, вслух произнёс конечные строки:
— «К сему руку приложил торговый человек Нижня Новгорода Кузьма Минин». — Резво вскинул голову: — Где сей смельчак?
— Хвор лежит, — ответил Подеев.
В сильном волнении он мял в руках заношенный треух. Гаврюха, почуяв грозу, уже отступал в толпу, коленки у него подрагивали.
— Нечестно, стало быть, вас принудили?
— Истинно так, осударь.
— Писано тут, — тряхнул князь Михайло бумагой, скосившись на Шереметева, — что ты, Фёдор Иванович, держишь без нужды извозных людишек нижегородских да от посохи их не избавляешь. Круто писано. А здраво всё ж. — И, подумав, соломоновски рассудил: — Казни либо милуй. Не моё, а твоё слово должно быть.
— Ступайте с богом, — с полной бесстрастностью махнул рукой Шереметев нижегородцам. С лёгкостью наложил запрет, с лёгкостью и отменял, однако чутко уловив желание Скопина и тем расположив к себе царёва племянника.
— Не гоже эдак-то, — вставился вдруг подскочивший городной голова. — У меня рук нехватка. Отколь взять?
— Спроса с тебя не сыму, — построжал Скопин. — Знаю твой обиход. Чужих не прихватывай и своих не обижай. Мне в войске плутовства не надобно.
Отозвавшись в обступивших слободу лесных чащах, ударил благовестный колокол-новгородец, привезённый сюда Грозным из опального города.
— Никак обедня уже, — снова взбодрился князь Михайло и тут же уставился на дорогу, уловив сквозь колокольный гул частую дробь копыт.
Опрометью, будто за ним гнались, выскочил из лесу вершник, подлетел к Скопину:
— Ляхи от Троицкой обители уходят! Окромя Сапеги, никого уже там нет!..
— И Сапеге тож черёд скоро, — молвил Скопин и хлопнул по холке застоявшегося коня.
3
Древний обычай нарушен: никто после обеда не почивает. Возле запущенных царёвых палат толпилось служилое дворянство, наблюдая, как под началом немца Зомме наёмные ландскнехты исполняют приёмы боя с воображаемой конницей. Слитные и спорые перемещения, повороты, смыкания и размыкания строя, выпады с копьями наперевес не могли не занимать. Тут все, как один, враз приводились в движение резким непререкаемым голосом:
— Фор!.. Цурюк!.. Нах рехтс!.. Линке!.. Абштанд!..[28]
Дворянство разглядывало ладно пригнанные выпуклые панцири иноземцев, не без досады подмечая, как неуклюже, на разный вкус и лад было одето и вооружено само. Всё чуть ли не домодельное и как бы ещё с пращурова плеча. И хоть, что говорить, прочны и надёжны были чешуйчатые куяки, кольчужные юшманы, а то и богатые пластинчатые бехтерцы или совсем устарелые колонтари, но отеческие доспехи обременяли излишеством и тяжестью железа, лишали подвижности. Не всегда, видно, впрок приверженность старине. Правда, оружие едва ли уступало иноземному, и протазан казался игрушкой рядом с рогатиной. Когда есть что сравнивать, тогда есть и о чём спорить. Толки велись вперемешку:
— Верно, искусники за рубежом, да и мы не лыком шиты. Пушки наши куда с добром, свей, слыхал, крадут их.
— А колокола немецки слыхивал? Глухо, аки в сковороду бьют, не в пример московским.
— Отступись с колоколами. Не о том речь. А о том, что всяко оружие головы требует. Баторий-то в недавни ещё поры Псков брал и не взял. Не помогла ему нова ратна снасть. А у Смоленска ноне не Жигимонт ли со всеми иноземными ухищрениями понапраске пыхтит?
— Ляхи свои сабли бросают, коль наши им достаются.
— А колокола ихни слыхивал?
— Далися дурню колокола! Молчи уж!
— Они хитростью, а мы храбростью.
— Полно-ка «мы» да «наше»! Было б у нас ладно, не хватили бы столь лиха. Поделом немцы нам под носом утирают, ишь как ратуют — завидки берут!
— Впрямь. Доброе переимать не зазорно...
Отвлечённые зрелищем, дворяне упустили из виду Скопина, который с воеводами медленно проехал позади них к дворцовому крыльцу. Только услыхав его быстрые шаги по ступеням, все стали поворачивать головы.
— Хитра наука! — воскликнул князь, указывая на замерший мгновенно строй ландскнехтов. — Всем подобает овладеть сим. Всем без изъятья! И с тщанием добрым. Я глаз не спущу. Инако не ждать успеха.
— Недолго той земле стоять, где учнут свои уставы ломать, — хмуро буркнул в бороду Лыков, но так, чтобы было слышно Куракину. — Вельми доверчив наш стратиг, перед иноземцами стелется.
Не по нраву Лыкову, что Скопин сговорил царя переложить с немецкого да латыни устав дел ратных, дабы русские ни в чём не уступали на бранном поле ни Испании, ни Англии, ни Литве. По тому уставу и задумал устроить князь Михайло набираемое ныне войско. Однако Лыков, как и многие из окружения царя, почёл то за пустую забаву: не вырастают лимоны на ёлках, и не выводят медведи львов, всякое новшество осмотрительности требует.
Дворянство же с одобрением приняло слова Скопина, согласно закивало головами, радостно зашумело.
Скопин приятельски обнял вышедшего навстречу из покоев подбористого Делагарди, поманил к себе Зомме. Тот подошёл сухощавый, с выпирающей из-за накинутой на плечи шубы раненой рукой на холщовой перевязи. Вместе с пышно разодетыми своими и не меняющими походных одежд, а оттого более приглядными в ратном стане иноземными воеводами Скопин был как бы примиряющим всех посредником. И в его живом взоре, в непринуждённых движениях сказывалась та простота обхождения, которую бы осудили в боярских теремах, но которая привлекала служилое большинство.
Пока Скопин весело переговаривался с воеводами, готовясь идти к трапезе, возле крыльца явилось несколько дворян в дорожных кафтанах, один из них высоко поднял над головой свиток.
— Везение тебе, княже, ныне на челобитные, — пошутил Куракин. — Успеется, поди, с чтивом, щи остынут.
Но Скопин не любил откладывать дела.
— Отколь посланы? — доброжелательно протянул он руку к бумаге.
— Из Рязани. От Прокофия Ляпунова.
Князь начал читать и вдруг, не дочитавши, густо залился краской, потом мертвенно побледнел. С задрожавших губ его сорвались гневные слова:
— Государя поносить!.. На государя клепать!..
Надвое разодранная грамота полетела к ногам рязанцев. Те оторопели.
— Что? О чём писано? — встревожились все вокруг.
Скопин не отвечал. Он низко склонил голову, унимая гнев или устыдясь вспыльчивости, всполошившей окружающих.
Делагарди мягко тронул его за плечо, но отдёрнул руку — плечо было неподатливым, окаменевшим, и он стиснул рукоять шпаги. Лыков с Куракиным пристально разглядывали рязанцев, не знавших куда деваться. Шереметев был невозмутим. Лишь отважный усач Зомме отличился проворством, сбежав с крыльца и прикрыв собой полководца.
28
Вперёд!.. Назад!.. Направо!.. Лево! Дистанция!., (нем.).