Искра

Улыбнулся Искра еле-еле:

- Силу дал. А взамен слово взял, что в родное стойбище вернусь. Видно, дед мой, Тихая Птица, чьи-то следы на берегу Круглого озера увидел. Поедем туда, Копьё!

Ответил Копьё хмуро:

- Поедем, когда в себя придёшь. Не то улетишь по дороге - где стану душу твою ловить... Мясного отвара тебе выпить надо и выспаться без шаманских чар - а без того не повезу я тебя.

- Правильно ты говоришь, - прошептал Искра и провалился в сон - снилось ему, как неистовая метель по лицу его режет и сечёт, боль снилась, ледяная и раскалённая.

Только на следующий день заглянул Искра в плошку с водой. Лицо своё увидел - наполовину в чёрных перьях шаманской татуировки. В чёрных перьях Ворона.

Два лица у шамана: одно - чистое, для мира людей, второе - отмеченное клеймом Нижнего мира. Два пути у шамана - на свет и во тьму.

Есть, из чего выбирать.

***

Вернулся Искра домой вместе с солнцем - новая весна начиналась.

Смотрел вокруг - и дивился: в памяти тордохи концами жердей в небо упирались, вешала облака цепляли - а нынче... "Как же, - думал, - вырос я. И как был мал, раз камешек горой мне казался, а евражка - медведем".

Увидали упряжку Копья дети Ворона, сбежались. Спрыгнул Искра с нарты - мать увидел, а она - его.

Подбежала, обняла, нюхать стала - глаза, волосы:

- Вернулся, мой оленёнок, мой огонёк, мой желанный, светлый, тёплый, вернулся! - и отстранилась. - Уже не младенцем - юношей пахнет от тебя.

Тронула пальцами татуированную щёку, подняла голову за подбородок, заглянула в глаза:

- Ты ли это, Искра? Ворон тебя отметил, огонь отметил - глаза отца у тебя, повзрослел ты. Помнишь ли меня, шаман?

Искра руки её взял, прижал ладони матери к своим щекам:

- Почему так говоришь, мама? Каждую минуту о тебе помнил. Очень хотел домой, только ведь нельзя было мне - сама знаешь.

Смотрела на него Ранняя Заря гордо и грустно:

- Смотришь, как взрослый, говоришь, как взрослый. Вырос. Без меня вырос.

Улыбнулся Искра:

- С тобой. В снах приходил к тебе.

Тёрся щекой о ладонь матери, пальцы её обнюхивал - и думал печально: "Тяжело будет мне дома свой путь в серых снегах протаптывать. Копьё не любит камланий, боится полётов - а что же с мамой будет? Улечу - перепугаю её, от страха она мешать будет мне, себе повредит, мне повредит... Как же помощи ждать от мамы, от доброй женщины, от слабой женщины?"

Руки её отпустил, с нарты мешок взял, развязал:

- Подарок тебе, мама.

Вздох прошёл по толпе детей Ворона - и ахнула Ранняя Заря: на руки ей легли невесомые шкурки, драгоценные шкурки. На белый туман песцового меха - главное чудо, чёрно-серебряное, мерцающее, переменчивое, невероятное - бесценный мех седой лисы. Окунулась Ранняя Заря лицом в мех, как в облако:

- Неужели ты их добыл, Искра? Ты - настоящий охотник, Искра!

Усмехнулся Искра чуть заметно, тихо сказал:

- Настоящий шаман, мама. Совсем не охотник. Шаман.

И тут же рядом рассмеялся старый Тальник сухим смешком:

- Что ж, Искра, значит, не самоловом поймал песцов и лису, а люди тебе шкурки принесли? Дело шамана - читать следы во тьме да лучший мех требовать за это!

Слова эти бросили Искру в жар - стыда, только другого стыда. Стыда за чужие дела.

- Келе мне указали, где самоловы насторожить, - сказал Искра горько. - Чем я тебя обидел, Тальник, что ты в моих словах, будто в бисерном шитье, узелки ищешь?

Прищурился Тальник:

- Сам ты себя шаманом назвал. Ждали мы защитника и богатыря из огня и солнечного света, а явился шаман, что сам, по доброй воле, в темноту ушёл едва ли не с младенчества. Сколько не рисуй перьев на себе - до солнца тебе не подняться, шаман, и рядом с Вороном не летать. Чему же учил тебя Копьё? У Гнуса бы поучиться тебе.

Вздохнул Искра - и обиду вдохнул, так глубоко, как мог:

- Деда моего, Тихую Птицу, видно, забыли уже?

Ответил Камень, хмуро:

- Отчего - забыли? Хорошо помним - не даёт он забыть о себе. Обещал медведей своих к нарте привязать, а сам отпустил. Рыщут медведи его по тундре, наших оленей давят - только и ждём, что за людей примутся вот-вот. Добрый шаман, говоришь? При жизни. Если нам повезёт.

Поразился Искра:

- Как же так? Я же сам видел...

И Высокая Сосна хмыкнул:

- Вот где беда. Ты видел одно, Гнус видел другое, Тихая Птица видел третье... Бродите во мраке, шарите ощупью - а кто из вас видит правду? Тихая Птица был белый шаман, Гнус - чёрный, и скрыть этого не хочет, а нам-то какая разница? Если келе Тихой Птицы на оленей нападают, а Гнус их отгоняет - кто тут прав? Гнусу уже последнее отдали мы - лишь бы повального мора оленям не было... но долго ли он будет медведей Тихой Птицы на привязи держать?

Оглянулся Искра потерянно.

Вот же они, у нарты, медведи Тихой Птицы. Громадные тени вьюги, на солнечном свету их еле видно: один сидит, лапу с железными когтями вылизывает себе ледяным языком, второй прилёг, как уставший пёс. Оба - кровь Искры пробовали, оба - на него взглянули покорно. И медвежонок-метель у ноги жмётся - всегда его Искра чувствует, или совсем рядом, или за стенкой тордоха. При нём ведь, при Искре, дед медведей своих от последнего своего жилища отвязал. Или у Тихой Птицы ещё медведи были?

А люди увидали, что растерян Искра, почти испуган. Растерялся - значит, виноват?

Мама, ворох шкурок прижав к себе, взглянула на Тальника умоляюще, на Камня - беспомощно. Тоже вину чувствует?

- Ты сходи, Искра, - Камень сказал, - к стойбищу Чёрной Скалы, богатого человека. Что увидишь? А чаек увидишь. Чайки над дохлыми оленями кружатся. Но Чёрная Скала голодать не будет, даже если сотня оленей падёт у него. А мы?

Поднял Искра голову:

- Беда, - сказал тихо. Но твёрдо. - Беда, конечно. Но почему ты в этой беде деда моего обвиняешь?

- И тебя, - сказал Высокая Сосна. - Послушали мы Тихую Птицу - зря, тебя от келе прятали - зря. Беду вы принесли. Если бы не Гнус, была бы нам всем погибель.

Стоял Искра в кругу родичей - один, только медвежонок ему ногу и бедро холодил. Стоял Искра, смотрел в лица - и не знал, что сказать.

Прав был дед - беда. А что Искре теперь делать с этой бедой?

И тут сказал Копьё:

- Враньё это. Искра жизнь мне спас, смерть прогнал от меня. И вам беды не будет от него. Забыли уже, как Искра от вас боль отводил?

И на Тальника посмотрел - а Тальник голову опустил:

- Дык это... есть скоро нечего станет нам...

- Ну да, - Копьё бровью повёл. - А виноват в том шаманчик, которого семь вёсен в стойбище не было. Умно говоришь ты и дельно, старик.

Тут Брусника толпу растолкала, пробилась. Искре улыбнулась, по чистой щеке погладила его - и повернулась к родичам.

- Эх, вы, - фыркнула, - старые олени! Келе вместе с оленьими душами и разум у вас сжевали? Тут дело - три старика не разберут, а вы хотите, чтобы мальчишка немедленно всё разобрал и распутал! Виноватого нашли! Что ты на снегу потерял, Тальник? Ты на меня погляди! И на Гнуса прямо погляди, его в лицо спроси!

Тальник головой мотнул, проворчал:

- Прилетела куропатка, крыльями захлопала... - а только заметно, что стыдно стало ему.

- Раз вы, олени, языки свои проглотили, я, куропатка, сама у Гнуса спрошу, когда приедет он, - Брусника ответила. - А Искре надо время дать. Пусть он следы разберёт. Пусть посмотрит сам. Может, шаманское зрение поможет ему.

Слушал всё это Искра и думал. Печально думал.

Забыли деда его, совсем забыли. Гнус о Тихой Птице дурные слова говорил - старики и поверили. Может, не сразу, но за семь вёсен поверили. Его, Искру, тоже забыли - а помнили только тайныкут, счастливый амулет: ждали, что вернётся прекрасный юноша, солнце над стойбищем остановит, чтобы всегда здесь весна сияла, а всё зло тут же прочь сгинет без следа. А появился мальчишка, с татуировкой и бубном, с клеймом Нижнего мира, с тёмными шаманскими тайнами... Кто им докажет, что сам Ворон отметил его? Копьё? А почему они должны Копью верить? Копьё - не герой, не богач и даже не шаман...