Искра

Сквозь свист вьюги услышали всё это соседи. Прибежали. Увидали, что лежит Железный Топор головой в очаге, волосы тлеют, а жена его у полога сидит, прядки своих волос на пальцы наматывает и выдирает. Так и пришла первая серьёзная беда. И оттого решились дети Ворона позвать Гнуса - пусть будет какой-нибудь шаман, всяко лучше, чем совсем никакого.

А Гнус не особенно торопился. Но всё же приехал. Приехал - и тут же всем детям Ворона напомнил, что с Тихой Птицей не ладил и стойбище его не любит.

- Жадные вы, Вороново отродье, жадные, - сходу сказал. - И несправедливые. Заставили меня от устья Песцовой реки сюда добираться в самую метельную пору - а что за это дадите? Оленя? Стоило мне трудиться из-за оленя! На похороны Тихой Птицы не позвали меня, подарков не прислали, да и сейчас жмётесь - а я должен всё бросить, вас спасать? Хорошо придумали, хорошо!

Тальник заикнулся:

- Дык это... Перемогались, сколько могли... И это... найдём, что подарить.

Гнус у костра уселся, большой, косматый, коса поверх парки, одна сторона лица - в чёрно-синих змеях татуировки, щурится недобро. Могучий шаман, все говорят. И все боятся - но, быть может, и твари из Нижнего мира боятся его?

- Устал я, - сказал, - и медведи мои устали. Накормите их. Тогда говорить буду.

После сидел, юколу ел, жир тёк по подбородку. Дети Ворона смотрели на него с надеждой. Гнус поднял глаза, усмехнулся:

- Вокруг тордоха Железного Топора - следы видел. Знакомые следы. Брошенные духи Тихой Птицы вашего дурня сожрали - нечего было за бубен хвататься. Они же и по стойбищу рыскают. Добрый был Тихая Птица, а духов своих вам на память оставил. На долгую память.

Кто-то из стариков спросил - и голос сорвался:

- А Ранняя Заря-то?..

- Владыку Верхнего мира молите, чтоб девка родилась у Ранней Зари, - хохотнул Гнус. - Потому что парня бродячие духи в колыбели удушат. Чтобы вы не думали, будто невесть какой герой может родиться у жалкой бабы из захудалого рода. И видеть на камлании её не хочу - медведи Тихой Птицы её запах ищут.

Плечи у стариков опустились, спины согнулись. Погасла надежда, как искра в снегу.

Только Тальник снова подал голос:

- А ты - ты-то бродячих духов не отгонишь? Не придушишь? Чтобы младенцев наших не трогали?

Гнус глянул насмешливо:

- Сами вы на Тихую Птицу полагались - сами и разбирайтесь. Или шамана с берега моря зовите, может, согласится он за бешеными медведями гоняться. А я ради вас в Нижний мир спускаться не стану - обидели вы меня.

И больше старикам уж сказать было нечего. Только Брусника, крепкая старуха, сильная, с жилами, как у оленихи, старуха, что отродясь никого не боялась ни в Срединном мире, ни в Нижнем, затаила мысль.

Это она, потом, когда подарок собирали для Гнуса, ничего не дала и мужу своему, Бурому Моржу, не позволила, хоть и были у того припрятаны песцовые шкурки. Не дала, да ещё сказала:

- За что бы? Приехал Гнус, ткнул словами в Нижний мир, как палкой - в муравейник, а собирать мурашей нам оставил.

Камень на это только головой покачал:

- Дык, беды бы от Гнуса не было...

А Брусника только фыркнула:

- От всех бед не откупишься! - и в тордох к Ранней Заре пошла. Одна.

Сидела Ранняя Заря у еле тлеющего очага - и капельки слёз на её малице повисли, как бисер. И Брусника в спину её ткнула:

- Ты плачешь - дитя плачет. Не годится.

Ранняя Заря лицо подняла:

- Пропадать будем.

Сморщилась Брусника:

- Э, глупо! Ты меня послушай, я всё знаю. Родится у тебя сын - спрячем мы его от бродячих духов. В белую шкурку завернём, ручку красной ниточкой обвяжем - как девчонке. И всем скажем, что дочь у тебя родилась - Искра так Искра, так назвать её ещё Тихая Птица велел. И слух пустим, что ничего не сбылось. Духи от тебя и отвяжутся.

У Ранней Зари взгляд просветлел:

- А поможет?

Подкинула Брусника горсть прутьев в огонь.

- Не обижай защитника-то, корми. Поможет. Волосы ребёнку не обрезай, на малице белых куропаток вышей, смейся громче - и обманем мы злую погань. Дай ему только младенчество пережить - а уж там...

Кивала Ранняя Заря, чайник на крюк над огнём вешала. Лишь бы сыну огня младенчество пережить, а уж там...

А злая погань - глупая погань.

***

Долгую ночь пережили дети Ворона, тяжёлую ночь - как дурной сон. Но солнце вернулось - и надежда вернулась. И никто, даже Тальник, даже Камень и Высокая Сосна, с Брусникой спорить не стали: у Ранней Зари родился сын, а все сородичи друг другу подмигивали: "Девка, девка!" - красную ниточку младенцу на ручку привязали, завернули в белую шкурку, водку лили в огонь - выпей, мол, за новорождённую. И никакая нежить в тот день у стойбища не бродила, зато Ворон на шест у могилы Тихой Птицы сел. Посмотрел на тордох Ранней Зари. Может, что-то сказать хотел - только услышать его было некому.

Не позвали шамана к сыну Ранней Зари. Кого звать? Гнуса звать? Так решит, что насмехаются над ним - и Брусника бы сказала, что правильно решит.

А у младенца личико светлое, а в глазах небесные сполохи плещутся. И взгляд смышлёный - ну, да это всегда у младенцев, младенцы Верхний мир видят.

Никакая тварь не приползла, чтобы предсказанное дитя сожрать, поверила нечисть в обман - и сородичи успокоились. А какая разница, в какую там шкурку младенец завёрнут, что у него на малице вышито! Чтобы стать ребёнку мужчиной, столько зим пережить надо - как семь тундр пройти из конца в конец. Всё ещё переменится; глядишь, не помешает юноше-воину белая шкурка в младенчестве, амулет от злой порчи.

Только Ранняя Заря знала, что путь от младенчества до странной силы, что Тихая Птица предсказал, у Искры куда короче, чем сородичи думают. Видела Ранняя Заря, как смотрел Искра на солнце и на костёр - не щурясь и не мигая. Едва научился ползать - полз к огню. И видела Ранняя Заря, как сжимал её сын в кулачке ещё полыхающий пламенем уголёк - и светилась ладошка изнутри, рдела, как облачко на закате.

Не Хромой Волк ему отец - огонь.

Но об этом Ранняя Заря молчала. Со всеми, даже с Брусникой.

А ещё знала Ранняя Заря: дети растут быстро. Только-только в белую шкурку заворачивала дитя - глядь, он уже из малицы вырос, и ножка в плеку не влезает, сколько ни суй. Только-только лишь смотрел на мир удивлёнными глазами - глядь, уже по стойбищу бегает, а то и в тундру уйдёт вместе с другими детьми. Бруснику собирают да морошку, грибы разыскивают да пугают мышат и евражек.

Всего лишь третья зима Искре пришла, когда и сородичи начали что-то замечать. А Брусника и раньше заметила, когда предсказанное дитя в малице с белыми куропатками повадилось сзади к ней подходить и ладошками в спину упираться.

Горячие ладошки. Словно два камешка из раскалённого очага вынули и к пояснице прижали. И сквозь одежду жар доходит. Едва ходит младенец, спотыкается, едва говорит - лепечет без смысла, как листва на кривой берёзке под ветром - но от жара его ручонок выпрямилась у Брусники согнутая спина, к вьюге ныть и ломить перестала.

А то пришёл к Ранней Заре Тальник. Кусок оленины принёс и игрушку ребёнку - аркан из сыромятного ремешка, коротенький, но как настоящий. В стадо с таким дети играют: ловят обломанные прутики, что из наста торчат, а то и настоящие оленьи рога на высохшем черепе - весело.

Обрадовался Искра подарку - но взглянул Тальнику в лицо и опечалился. В сторонку отошёл, глядел, как Тальник к огню садится - медленно, будто в ледяную воду опускается - и как Ранняя Заря чаю ему наливает. А потом подобрался тихонько, осторожно, как песец - и ладошку на колено старику положил.

Жаром того прошибло, по всему телу жар разлился - вскочил Тальник от неожиданности, как молодой. А Искра в сторону шарахнулся, арканчик к себе прижал и улыбнулся смущённо.