Квантун

Вторая половина дня началась с визита очередного свидетеля. Свидетель этот прибыл несколько раньше положенного, чем вызвал некоторое неудовольствие его высокородия. Гнев Воскресенского был связан исключительно с отсутствием письмоводителя, Антона Горского. Антон Федорович зарекомендовал себя человеком весьма пунктуальным и в высшей степени ответственным, поэтому к означенному времени начала допроса, безусловно, явится, думал Кондратий Яковлевич. Тут не может быть и сомнений. Иначе кто будет записывать? Но и заранее, скорее всего, ожидать коллежского секретаря не стоит – у этого молодого человека всегда находится масса дел, каждая секунда для него на вес золота.

Свидетелю ничего не оставалось, как смиренно дожидаться начала допроса. Впрочем, сам виноват. Судебному следователю за неимением занятия более важного, чем чаепитие, пришлось имитировать работу, просматривая и перекладывая старые показания.

Видавшие виды незамысловатые настенные часы мерно отстукивали секунды. Время – наше четвертое измерение. Оно всегда сопровождает нас по жизни то замедляясь, словно уставший скакун, то ускоряясь, будто курьерский поезд. А в камере судебного следователя Бульварного участка оно и вовсе приобрело стихийный характер.

Отрезок до означенного срока пролетел для Кондратия Яковлевича мгновенно. Подняв глаза и обратив их на стену, статский советник к своему глубочайшему удивлению обнаружил, что минутная стрелка приблизилась на критическое расстояние к римской двойке. Брови Воскресенского поползли вверх, от растерянности раскрылся рот. Горского отчего-то всё еще не было.

Боявшийся сказать слово свидетель, воспользовавшись конфузливым состоянием судебного следователя, осмелел и пошел в наступление:

– Прошу прощения, ваше высокородие. Не пора ли начинать?

Кондратий Яковлевич нервно дернул уголком рта, неохотно повернул голову в сторону ожидавшего господина.

– Сейчас начнем, – холодным тоном произнес Воскресенский перед тем, как выйти из камеры. Он отправился в полицейский участок (то есть в соседнее помещение) просить пристава позволить ему воспользоваться услугами полицейского письмоводителя за отсутствием своего собственного.

– Не жирно ли вам, Кондратий Яковлевич, держать в письмоводителях коллежского секретаря? – донельзя саркастически и едко бросил пристав. – Теперь вот пожинаете плоды.

Необоснованный укол в свой адрес статский советник пропустил мимо ушей. Ни о каком высокомерии Антона Федоровича не могло идти и речи. Ну и что же, что письмоводитель – чиновник X класса? В Окружном суде еще и не такое бывает.

«Но где, черт возьми, Горский??»

Воскресенский начал допрос при содействии полицейского чиновника. Ждать более не было никакой возможности. Очень уж неловко выходило перед свидетелем.

Между тем Антон Федорович как в воду канул. Кондратий Яковлевич забеспокоился: хорошо ли с ним всё? Быть может, что стряслось… Быть может, несчастье… То и дело терял нить разговора, забывал вопросы, которые собирался задать. Судьба Горского была ему отнюдь не безразлична.

Допрос с горем пополам кончился. Еще никогда судебный следователь Воскресенский не терпел подобных фиаско. Итог беседы с заранее прибывшим господином оказался неутешительным: ничего стоящего узнать не удалось. Честно признаться, Кондратий Яковлевич не шибко и стремился узреть правду, ибо его мысли витали если не в облаках, то где-то рядом. Отсутствие письмоводителя не давало ему покоя.

Антон Федорович откинул серебряную накладку и поглядел на эмалевый циферблат карманных часов «Павел Буре». Времени до начала допроса оставалось намного меньше, чем он рассчитывал, однако его вполне хватало на неблизкую прогулку до Бульварного полицейского участка, в котором держал камеру судебный следователь Воскресенский. Чтобы уж точно не опоздать, коллежский секретарь решил подъехать на трамвае с пересадкой у нового Оперного театра, открытого в сентябре прошлого года. Трамваи ходили от Андреевской церкви, поэтому молодому человеку достаточно было подняться обратно по спуску. Путь наверх он преодолел за считанные минуты.

Чудна̀я пятиглавая церковь, построенная по проекту архитектора Растрелли, чем-то отдаленно напоминала магометанскую святыню с высокими минаретами. Своей оригинальностью она вносила необходимый колорит в плеяду схожих киевских храмов, при этом отнюдь не вызывала брезгливости среди православного люда. Эффектно возвышаясь на берегу Днепра, она хорошо просматривалась с Подола и имела еще несколько особенностей. Во-первых, фундаментом церкви служил белый двухэтажный дом, уходивший по спуску вниз, а во-вторых, у церкви отсутствовала колокольня. Доподлинно неизвестно, что̀ стало тому причиною, но существует поверье, что коли ударил бы колокол на «Андрее», то непременно вызвал бы волнение на Днепре, способное затопить весь город. Так вот.

Барышни порою остроумно шутят, назначая свидания у Андреевской колокольни. Это значит, что ни на какое свидание навязчивый кавалер может не рассчитывать.

К Андреевской церкви вела широкая лестница. А так как самая церковь располагалась фактически на двухэтажном доме-фундаменте, то со стороны Большой Владимирской открывался невероятный вид: монументальная каменная лестница, ведущая на крышу. На первой ступеньке стояла очень молодая и очень симпатичная барышня с кремовым зонтиком.

Горский тотчас отметил ее прекрасное личико, тонкий стан и дорогой наряд. Легкое летнее платье из газа с муслиновыми рукавами жиго и шемизеткой всецело соответствовало моде начала века. Аккуратная шляпка подчеркивала утонченный вкус, а кремовый зонтик добавлял шарма.

Барышня обращала на себя внимание правильными чертами лица и выразительными голубыми глазами. Русые волосы, собранные в укладку, смотрелись бы много лучше в косе, как носят деревенские девушки. Но светские законы не терпят исключений. Noblesse oblige. Ей было никак не больше двадцати, но уже сейчас в этой прелестной особе хорошо просматривалась любовь к роскоши, следование модам.

Направляясь к трамвайной остановке, коллежский секретарь краем глаза поглядывал на барышню в белом. Ему безудержно захотелось завязать с нею разговор, прогуляться рядом, однако ни о каком общении, разумеется, не могло идти и речи. Давненько с Антоном Федоровичем не случалось ничего подобного, давненько не трепетало его сердце.

Горский стоял у трамвайного павильона и думал о том, что, быть может, вот его шанс, его судьба, от которой он бездушно отворачивается. Глядя на приближающийся вагон, он проклинал себя за излишнюю сдержанность, за упрямое рыцарское благородство, которое, возможно, никто и никогда не оценит и не поймет.

Взглянув в последний раз на лестницу Андреевской церкви, Антон Федорович едва не вскрикнул от неожиданности: барышня в белом платье неподвижно лежала на ступенях, рядом валялся кремовый зонтик.

Забыв о том, что до начала допроса оставалось совсем мало времени, письмоводитель мигом оказался возле потерявшей сознание незнакомки.

– Сударыня! Сударыня, с вами всё в порядке?.. – склонившись, взволнованно пробормотал Горский. Дотронуться до барышни казалось ему преступлением.

– Обморок, – как ни в чём не бывало констатировал прохожий господин с сединою.

– Что же делать??

– Да ничего, – пожал плечами мужчина. – Такое иногда бывает. Жара, нервы-с. Скоро очнется, вы так не волнуйтесь.

– Я и не волнуюсь! – буркнул Горский. Призыв «не волнуйтесь» или «не нервничайте» способен порою вывести из себя.

– А то можете искусственным дыханием барышню оживить, – подмигнул неизвестный господин и удалился, сотрясаясь от флегматичного сухого смеха.

– Мерзавец, – процедил сквозь зубы письмоводитель, наливаясь краской.

Требовалось что-то предпринять. Коллежский секретарь не нашел ничего лучшего, как похлопать несчастную барышню по щекам. Молодая аристократка приоткрыла глаза. Не голубые, а синие, будто сапфиры, очи ровно глядели на Антона Федоровича.

– Кто вы?.. – прошептала она удивленно. – Что со мной?..