Квантун

Сытый и довольный Антон Федорович лег спать. Дверь в купе на сей раз закрывать не стал, оставив узкую полоску света, сочившуюся из коридора.

Однако поспать коллежскому секретарю удалось недолго: в два ночи проснулся Унгебауэр и до самого утра курсировал по маршруту купе – уборная. По изможденным стонам, с которыми он всякий раз возвращался, можно было судить о его дурном самочувствии.

Под утро он, наконец, уснул, дав возможность отдохнуть и Горскому.

Ряжск проспали. Проснулись оба путешественника ближе к полудню. Унгебауэр уселся к окошку – ни жив ни мертв. Весь бледный, отекший он дрожал точно осиновый лист.

– Как же мне мерзко…

– Это называется абстинентный синдром, – ехидно уточнил Антон Федорович. – Токсины выходят из организма.

– Голова трещит… Сколько я выпил?

– Ты не помнишь? – удивился Горский. – Графин водки – полштофа.

– Как я добрался до купе?

– При непосредственной моей помощи, ибо идти самостоятельно ты к тому времени уже не мог.

– Каков позор!.. Все вокруг, вероятно, потешались?

– Разве что в ресторане. В салоне лишь трое господ играли в преферанс.

– В преферанс? Это я люблю. А еще больше люблю винт! Надо будет как-нибудь присоединиться. Ты играешь?

– Нет. Азартные игры не для меня.

– Не пьешь, не куришь. В азартные игры не играешь. Экий схимник выискался, – улыбнулся Унгебауэр.

– Каков есть.

– Раз ты меня выводил, значит, ты и расплачивался. Вот, возьми, – лейтенант протянул Горскому «красненькую».

– Это очень много, – запротестовал коллежский секретарь. – Мне лишнего не надо.

– Перестань миндальничать, я тебе говорю. Бери! – и сунул банковский билет Горскому в тужурку. – Будем считать, это с услугами артельщика: ты ведь меня словно багаж до купе нес, хе-хе.

Антон Федорович 10 рублей взял, но вернул «синенькую». Унгебауэр понял, что Горский человек принципов, и препираться не стал.

Весь второй день пути прошел под сенью лейтенантского похмелья. Намучался Демьян Константинович вдоволь. Поклялся даже водку не пить, но в это совершенно не верилось.

В тот день крупных городов не проезжали. Лишь к полуночи подъехали к Пензе. В двадцать минут первого кондуктор спустил лестницу. Горский с Унгебауэром еще не спали, поэтому сошли на дебаркадер. На сей раз поезд пришел на главный путь.

Пензенский вокзал откровенно разочаровал. Невзрачное деревянное строение слабо освещалось и всем своим видом показывало, что гостям не радо.

– Губернский город, а вокзал уездный… – расстроился Антон Федорович, точно от вокзала в данный момент зависела их судьба.

– Вокзал лишь недавно стал принимать пассажиров. До этого ориентировался на грузоперевозку, – поведал проводник. – Не сегодня завтра новый выстроят, не беспокойтесь.

Разносчиков можно было по пальцам пересчитать. Все какие-то вялые, сонные. Тем не менее пассажиров без внимания не оставили. Горский с Унгебауэром купили по бутылке сельтерской, отдав по пятиалтынному, тогда как в буфете вагона-ресторана точно такая же бутылка стоила в два раза дороже.

Антон Федорович намеревался вернуться к разговору о Дальнем, но, глядя на измученного Демьяна Константиновича, сжалился: оставил лейтенанта в покое. И более того, уступил ему на время свое нижнее спальное место, на котором, впрочем, тот уже ночевал. Унгебауэр выразил признательность и пообещал вскорости место освободить. Точно как Китай уступил России Квантун.

Оба путешественника долго не могли заснуть, ворочались. Как бы ни прекрасен был первый класс, но и он не мог обеспечить спокойного сна.

Провалявшись до полудня, они чуть было не пропустили мост через Волгу у села Батраки. В самом селе стояли с десять минут, но Горский отметился и там.

– Сейчас Волга будет! – предупредил проводник, выбрасывая на рельсы окурок.

Антон Федорович много читал и слышал о великой русской реке Волге, но и представить себе не мог, насколько она широка.

– Вот это да!.. – изумился киевлянин, разинув рот, который и без того имел дурную привычку приоткрываться.

Поезд сбавил ход до скорости трамвая заворачивая на длинный мост из тринадцати пролетов (Антон Федорович успел сосчитать). Над мостом в червленом щите красовался золотистый двуглавый орел. Над щитом – императорская корона, вокруг щита – лавровые ветви.

– Грандиозно! Версты две, не меньше! – продолжал восхищаться коллежский секретарь. Проходивший мимо кондуктор усмехнулся.

– Давно ли мост строили? – воспользовавшись случаем, спросил Унгебауэр.

– Давно, – кивнул служащий. – Еще при Александре Николаевиче!

– Не опасен ли? – уточнил Горский.

– Да нет! Еще нас с вами всех переживет.

Темно-серые, тяжелые и неспокойные волны несли на юг несколько рыболовецких сойм. Морем раскинулась река посреди крутых берегов, олицетворяя могущество природы, величие русской земли.

– Неужто ни разу на Волге не бывал? – не верил Унгебауэр.

– Ни разу, – подтвердил Горский. – Летом девятисотого года должен был в Симбирск ехать. Сестра моя Манечка за местного чиновника замуж выходила. Да в тот год в Киеве продолжались забастовки среди рабочих и студентов, начавшиеся в девяносто девятом. Я как раз третий курс кончал. В сходках, разумеется, не участвовал, так как всегда придерживался монархических взглядов, но, тем не менее, наш инспектор отказался подписать мне увольнительный билет. А самовольная отлучка без разрешения инспектора даже в вакационное время лишала права на зачет полугодия. Как бы мне ни хотелось присутствовать на венчании младшей сестры, поступиться учебою я, конечно, не мог. Я всецело разделял позицию руководства нашего университета, потому что за то неповиновение и за ту дерзость, которую позволили себе радикально настроенные социалисты, следовало навести жесткий порядок и обуздать зарвавшихся «хлопцев». Что̀ не позволено одним, не должно быть позволено и другим. Последовательность была крайне важна.

Без двадцати пять пополудни доползли до Самары.

– Стоим полтора часа! – громко объявил кондуктор.

В Самаре сразу стал ясен масштаб: трехэтажный вокзал, толпы народу, в которых то и дело мелькали черные шинели городовых. Всё серьезно.

На сей раз, должно быть, половина пассажиров Сибирского поезда вылезла на перрон и устремилась в самое здание вокзала.

– Куда это они все?

– В буфет! Куда же еще? – пояснил проводник. – И вашему благородию советую волжской рыбки отведать. Не пожалеете!

Антон Федорович с Демьяном Константиновичем последовали совету проводника и слились с обезумевшей толпой, как Кама сливается с Волгой. Людское течение занесло путешественников к богатой витрине, за которой соседствовали расстегаи с осетром, расстегаи с шипом, кулебяка с сомом, соленая белуга, жареная севрюга с хреном, тельное из щуки, тельное из карпа, фаршированный судак с ореховым соусом, паровая стерлядь, стерляжья уха и, разумеется, бутерброды с банальной паюсной икрой, на которые, ввиду такого широкого ассортимента, никто и не зарился. Простояв не менее получаса в исполинской очереди, Горскому и Унгебауэру удалось-таки отведать волжских деликатесов. Будет, чем похвастать дома.

По окончании трапезы молодые люди совершили эскападу в окрестности вокзала. Заканчивался шестой час вечера, а уже практически стемнело. Благо вокзал в Самаре электрифицирован.

Перед самым зданием железнодорожной станции оказалось еще интереснее: всех прибывающих встречало огромное… православное кладбище. Оно вплотную подступало к привокзальной площади и вынашивало в планах интернировать прилегающие садики. Весь этот мрак и царство Аида, помимо выстроившихся на бирже извозчиков, разбавляли разносчики и торгаши вяленой и сушеной рыбой. Здесь вам и вобла, и тарань, и лещ, и чехонь, и синец, и окунь, и плотва, и прочая, и прочая. Как тут устоять?.. Унгебауэр взял тарани, Горский – воблы. По дороге на перрон купили в буфете знаменитого жигулевского пива (очередь заметно рассеялась – пассажиры занимали свои места). Куривший у вагона кондуктор одобрительно кивнул.