Горечь жестоких людей

А ещё у «сельских» была привычка ставить железные кровати, и я сразу поняла, что не смогу улизнуть – меня приковали не просто к койке, а к металлической трубе.

На тумбочке рядом с кроватью стояла тарелка, а на ней – свеча. Ещё несколько подсвечников были расставлены по всей комнате, но они не очень успешно боролись с тьмой, которая продолжала бесстыдно клубиться по углам.

Около кровати находилось кресло, оно было поставлено так, чтобы сидящий в нём человек мог наблюдать за мной. От мысли об этом мне стало не по себе, ведь неизвестно, сколько времени я провела в отключке.

Возможно, не так уж много, – пришла я к выводу, – если на улице по-прежнему ночь.

Сложнее всего оказалось просто ждать. Поскольку комната была небольшая, метрах в двух от меня находилась дверь, и я могла наблюдать за ней беспрестанно, опасаясь и ожидая прихода чужих.

«Чужой» появился быстрее, чем я думала. Дверь открылась, и в проёме возникла холёная фигура советника президента.

– Здравствуй, – прозвучал его спокойный голос.

Он был одет в обычную белую рубашку с закатанными рукавами и чёрные штаны, на ногах – высокие сапоги. Если б не они, в полумраке я бы приняла его за крепкого сельского мужчину. А так – не получалось, добротная кожа заламывала пламя свечей, напоминая, что Ревокарт очень любит дорогие вещи.

– Клара, – сказал он ворчливо, – зачем ты это сделала?

Таир подошёл ко мне и начал рассматривать порезы на руках, на которых к тому времени успели подсохнуть капельки крови.

Я, в свою очередь, не могла не поразиться ситуации: он заковал меня в наручники, чёрт знает куда запрятал, и при этом переживает за порезы на руках.

– Ревокарт, ты рехнулся! – закричала я, опомнившись от шока. – Что ты творишь?!

– Тихо, Клара, не стоит кричать, – сказал он спокойно, подходя к двери. Выглянул наружу и сказал кому-то: – Принесите полотенце и немного тёплой воды. И спирт не забудьте! – а затем вернулся в комнату.

Я старалась не паниковать, но у меня это чертовски плохо получалось. Я понимала: даже Ричард не всегда знал, каким маршрутом я ехала к сыну, а остановка близ Солоник вообще не планировалась. Ревокарт может меня убить, и никто так и не узнает об этом.

Небеса!

Он с лёгкостью считывал этот страх у меня в глазах, но не спешил раскрывать свои планы.

– Должен признать, мне потребовалось очень много времени, чтобы заманить тебя в эту ловушку.

Ревокарт подошёл к кровати и сел в то самое «наблюдательское» кресло. Из-за наручников мои руки были заложены за голову, и почему-то это вызывало во мне некий стыд.

– Зачем?

– Поговорить, – ответил он просто. – По-другому ты не соглашаешься, потому и приходится прибегать к импровизации.

– Тебе стоило попробовать, – посоветовала я, – вдруг я бы согласилась на разговор без предшествующего тому похищения.

Ревокарт рассмеялся – искренне, от души, мне же было не до смеха. Как я ни старалась бахвалиться, моё ускоренное сердцебиение было слышно, наверное, даже за дверью.

– Я не собираюсь тебя убивать, Клара, – сказал Таир.

– Тогда… что ты намерен со мной делать?

Он усмехнулся… и достал из кармана небольшой раскладной нож.

Я ощутила, как мгновенно увлажнились глаза, а тело буквально припечаталось к матрасу.

– Таир…

– Мне нравится, как ты произносишь моё имя. Раньше ты его избегала, предпочитая излюбленное «дорогой друг».

Он склонился ко мне, к самому лицу.

– Может, ты просто поняла, что сейчас мне будет мало «дорогого друга»? Не рыпайся, Клара, нам действительно нужно поговорить…

Ножом он прошёлся по моему телу, сделав дорожку от груди к животу.

– Это ты называешь разговором?! – закричала я, но он будто не слышал.

– Я и сам не понимаю, почему мне так хочется видеть твой страх. Именно твой, к другим я равнодушен…

– Я не…

– Да, согласен, тебе ситуация не по душе, – паясничал Ревокарт. – Но в этом вся соль: нравиться должно мне, Клара, не тебе.

Он застыл надо мной, рассматривая. Это продолжалось несколько мгновений, пока мужчина снова не нарушил тишину:

– Кто бы мог подумать, что неприметная, зацикленная на своих рисунках ученица может доставить столько проблем…

– Немедленно отпусти меня! – закричала я, понимая, что больше не выдерживаю напряжения. – Ты забыл, с кем имеешь дело! – орала я, изо всех сил пытаясь вырваться. Острые наручники впивались в кожу, делая новые надрезы. Они, наручники, так и были задуманы: внутренней острой стороной причинять боль, как только узник попытается освободиться. – Ты не смеешь!..

– Клара, прекрати истерику!

– Есть закон, который даже тебе не позволяет…

– Клара!

Ревокарт лёг на меня, придавил своим телом и зафиксировал руки, чтобы я невольно не продолжала наносить себе новые раны. Он просто ждал, пока я выдохнусь.

– Отпусти меня немедленно!

– Клара!

– Я – жена Ричарда Дегенериса, его правая рука! Ты не смеешь…

– Клара…

– Ты не смеешь!..

– Да успокойся же ты! – он тряхнул меня что есть мочи. – Успокойся!

К глазам подступила влага. Я пыталась держать себя в руках, но это было тяжело. Я верила: он может меня убить.

– Пусти меня!

– Сначала перестань дёргаться!

Успокаиваться я не желала, и Ревокарт продолжал лежать на мне, молча ожидая, пока я приду в себя.

– Ты не можешь! Есть законы, которые запрещают…

– Клара, я не собираюсь тебе вредить! Просто разговор!

– Похищение жены Дегенериса! Последствия не заставят…

И тогда он меня поцеловал! Грубо, ненасытно, затыкая мне рот, но, как ни странно, мигом выгоняя из головы истерику.

Я мычала и вырывалась, но он лишь распалялся и продолжал меня целовать.

Мужчина, не отрываясь от моих губ, достал из кармана ключ и отстегнул наручники. Теперь мои руки были свободны, но я понимала: встать с кровати у меня не получится. Его руки гладили меня там, куда могли достать, лаская, сминая, раздевая.

– Не хочу…

– За дверью – охрана, – предупредил он, пытаясь совладать с дыханием. – Выйти не сможешь.

– Пусти!

Он в несколько движений стянул моё платье до самой талии и взялся целовать грудь, спускаясь всё ниже и ниже.

– Я не хочу! – я положила руки ему на плечи, пытаясь оттолкнуть. – Пусти меня!

Он не слышал…

Там, в «Лакрице», я его хотела. Его прикосновения туманили сознание и заставляли желать большего.

Чего я не хотела – так это насилия. Череды воспоминаний, от которых придётся отмываться годами. Со мной это уже случалось, и подобная жестокость превратила меня из художницы-мечтательницы в беспринципное чудовище. Я боялась даже предположить, какая метаморфоза меня ждёт, если мне придётся пережить это унижение ещё раз.

– Я прошу тебя, пусти меня! – в этом крике проявились первые плаксивые ноты. – Пусти меня!

Зверь не слышал – зверь продолжал избавлять меня от остатков платья, стягивая его всё ниже и ниже, грубо разрывая ткань и оставляя на коже синяки.

– Клара, – он полез рукой под бельё, поглаживая внутреннюю сторону бедра, но возбуждая себя и только себя.

Я начала плакать. Как же дорого мне стоили эти слёзы, сдерживаемые много лет! Плакала не я, плакала наивная дура-художница, которой было противно. Настоящая Клара затаилась в углу, выжидая, когда сможет ударить в ответ.

Ревокарт не слышал ни слёз, ни мольбы, его губы целовали мой живот.

– Таир, я прошу тебя, – теперь я не требовала, но умоляла. – Не нужно… Ты не понимаешь… Мне противно! Пусти меня!

– Тебе противно, – рассмеялся он, кусая шею. – В «Лакрице» тебе не было противно.

Я бы могла сказать, что теперешняя ситуация – не такая, как в «Лакрице», она больше напоминает события в Древеснах. Могла бы кричать и требовать. Но я знаю точно: это бы не помогло.

– Таир… прекрати… я прошу… мне придётся убить либо себя, либо тебя, если ты сделаешь это.

И тогда он посмотрел на меня, прямо в глаза. Взгляд мужчины был затуманен желанием, а мой – страхом.