Страница 22 из 27
— Почему Коробченко собрался уезжать? — вклинился в паузу Антон.
— Говорю, от хронического выпивона — мания преследования. А может, тунеядец — мотается из города в город. Ну, переселишься ко мне?.. Давай — не пожалеешь! Мужик я компанейский, много интересного могу рассказать. Было время, работал начальником цеха в «Рембыттехнике». Вот когда в моем распоряжении спирту имелось, хоть ноги мой…
Краем уха слушая пьяную болтовню Тюрина, Бирюков старался мысленно представить Коробченко. Из всех свидетельских показаний выходило, что Жора — трусливый хвастунишка, рано пристрастившийся к спиртному. Такие люди обычно бывают слабовольными… А если трус завладеет оружием?..
— Макар Григорьевич, — внезапно обратился к Тюрину Антон, — Коробченко не хвастался наганом?
— Нет! От сырости у него наган заведется?.. — Тюрин уставился на Антона. — Ты, слушай, не из милиции?..
— С чего вы взяли?
— Очень занозисто про Жорку расспрашиваешь.
— Это из любопытства.
— Ну, да…
Бирюков улыбнулся!
— Если бы я сотрудником милиции был, разве опохмелил бы вас?..
Тюрнн задумчиво погладил лысину:
— Пожалуй, нет… Милицейские сотрудники сразу — под ручку и: «Гражданин, пройдемте в спецмашину!» Ты, наверно, боишься, что Жорка ночью ограбит? Плюнь! С твоей комплекцией можно щелчком его на лопатки уложить. Ну, если сомневаешься, чего еще об этом сверчке тебе рассказать?
— Как он одет?
— Говоря по-японски, кимоно-то плоховато. Старые джинсы с заплатанными коленками, рубаха синяя — так себе. Правда, куртка болоньевая и шляпа фетровая — ничего. И черные очки — тоже, видать, дорогие, в желтой оправе.
— Всегда в очках ходит?
— Очки у него вроде маскировки: то снимет, то наденет. Вот шляпу на улице не снимает — позорной прически стыдится. С другом, говорит, поспорил на коньяк и обкорнался наголо, как уголовник. Алкаш! На трезвую голову такую глупость не отмочишь.
— Почему он вместе с вами за переводом не пришел?
— Поехал к знакомой. Мы с ним договорились сойтись в семь вечера за рестораном «Садко», — Тюрин глянул на часы. — О-ей! Время-то седьмой час кажет. Надо пощекотать выдавальщицу переводов… — И, поднявшись с места, торопливо ушел к окошечку, где выдавались денежные переводы.
Несколько минут он что-то доказывал «выдавальщице», совал в окошечко паспорт с доверенностью, но в конце концов сердито махнул рукой и мрачнее тучи вернулся к Бирюкову. Возмущенно заговорил:
— Вот расплодилось бюрократов! До утра, мурлычит, ждать бесполезно. Извини, друг, не смогу долг отдать. Ну ты, правда, переселяйся из гостиницы ко мне. Запомни: улица Фабричная… — Тюрин назвал номер дома и квартиры и тяжело задышал. Видно действие «Агдама» внезапно иссякло. — Или заходи вечерком. Просто так. Бутылочку приноси, покалякаем…
Когда Тюрин, сгорбившись, вышел из почтамта, Бирюков подошел к телефону-автомату и набрал 02. Попросив дежурного передать трубку Шахматову, сказал:
— В семь вечера Коробченко наметил встречу с Тюриным за рестораном «Садко».
— Ух, вовремя позвонил! — облегченно сказал Шахматов. — Наконец-то появился Жора Коробченко. У макулатурного склада встретился с Анжеликой Харочкиной. Похоже, взял у нее сколько-то денег. После этого намеревался зайти в пункт междугородной связи, что на Восходе, но, вероятно, заметив там дружинников, направился к центру города. Сейчас пережидает ливень в кабине телефона-автомата рядом с автовокзалом.
— Там задержать нельзя? — спросил Антон.
— В кабинку никого не впускает. Правую руку держит в кармане куртки. Даже когда Харочкина передавала ему деньги, не вынул руку из кармана. Сторонится прохожих, особенно мужчин.
— Понятно. Одет Коробченко как?
— Желтые старые туфли, джинсы с крупными заплатами на коленях, коричневая синтетическая куртка с капюшоном и надвинутая на глаза зеленая фетровая шляпа. Без очков.
— Рост какой?
— От силы метр шестьдесят… — Шахматов помолчал. Вот подсказывают, на полголовы ниже Анжелики Харочкиной.
— Понятно. Опергруппа меня подстрахует?
— Обязательно. Будь осторожен, Антон Игнатьевич.
— Постараюсь…
Небольшой вестибюль переговорного пункта плотно заполнили укрывшиеся от дождя.
Через полчаса ливень утих и вестибюль опустел. Время приближалось к десяти часам, однако из-за пасмурной погоды казалось, будто уже наступила глубокая ночь. Поубавилось народу и в зале, появились свободные стулья. Бирюков выбрал место с таким расчетом, чтобы не выделяться среди ожидающих и в то же время видеть входную дверь. Раздражавший вначале скрипучий динамик со временем словно нейтрализовался, и Антон почти механически теперь улавливал только названия городов да номера кабин, в которые приглашались для переговоров абоненты. На освободившийся рядом с Бирюковым стул присела худощавая женщина с поблекшим лицом и, видимо, от нечего делать доверительно стала жаловаться на свою дочь Милочку. Окончив пединститут. Милочка в прошлом году уехала на Байкало-Амурскую магистраль, в Тынду, и не написала с той поры маме ни одного письма, вот только раз в месяц, регулярно, вызывает на телефонный разговор. Междугородная связь с Тындой, вероятно, работала не так хорошо, как с крупными городами Союза, и женщина дважды нетерпеливо уходила к окну заказов, чтобы «поторопить разговор». Вернувшись, она снова и снова начинала говорить о Милочке. — Не выпуская из вида входную дверь, Антон механически поддакивал женщине…
Почти интуитивно Бирюков узнал Коробченко — настороженного, в надвинутой на глаза шляпе, с правой рукой в кармане куртки. Около минуты Жора напряженно — изучал переговорный зал из вестибюля через стеклянную дверь. Затем исподтишка огляделся и, напружинясь, медленно вошел в зал. Направился к окну заказов. Облокотившись левой рукой на полированный барьер перед окном, он с напускным равнодушием еще раз огляделся. Не поворачивая головы к сидящей за барьером блондинке, о чем-то тихо спросил.
— В течение часа, — равнодушно ответили ему через микрофон.
Коробченко опять что-то сказал, и опять через микрофон послышалось:
— Если хотите раньше, разменяйте деньги на пятнадцатикопеечные монеты и сами набирайте Минск по автомату из восьмой кабины.
При упоминании Минска, как показалось Антону, Коробченко испуганно подался вперед, однако от окна не отошел. Что-то бубнила под ухо Бирюкову разговорчивая соседка. Бирюков машинально кивал ей в ответ. Краем глаза Антон видел, как Жора левой рукой протянул блондинке трехрублевую купюру, зажал в кулак полученную горсть мелочи и по-кошачьи осторожно, готовый каждую секунду среагировать на малейшее движение в зале, пошел к кабине №8. Боком протиснувшись в кабину, он плотно закрыл за собой дверь и немигающим взглядом исподлобья уставился через стекло в зал.
«Какую же еще беду ты хочешь сотворить на свою несчастную голову?» — с внезапной жалостью подумал Антон о Коробченко и заметил, как в вестибюль вошли два крепких парня из оперативников, подстраховывающих его. Главным сейчас было — не просчитаться ни на долю секунды, не замешкаться. Рано или поздно Коробченко станет набирать номер. Значит, волей-неволей он отвернется от зала, чтобы смотреть на цифровой диск телефона. «Только бы не упустить этот момент… Только бы Жора повернулся к телефону… Только бы не сунулись прежде времени в зал оперативники…» — озабоченно билось в мозгу Бирюкова, хотя со стороны, казалось, что он продолжает беседовать со своей разговорчивой соседкой.
Наконец Коробченко левой рукой опустил в автомат монету, снял телефонную трубку, поднес ее к уху и, по-прежнему глядя в зал, замер, как манекен в витрине. Бирюков ощутимо чувствовал пристальный Жорин взгляд — видимо, из всех посетителей, находящихся в зале, Коробченко с особым подозрением присматривался к его рослой фигуре.
— Тында по приглашению, двадцатая кабина, — без малейшей интонации, скрипуче разнеслось по залу из динамика.
Собеседница Антона резво вскочила на ноги, словно оглушенная, закрутила головой. Тотчас поднялся и Бирюков. Мгновенно заметив, что двадцатая кабина расположена почти напротив восьмой он еще толком не знал, каким — образом поступит дальше. Единственным стремлением Антона в этот момент было хоть чем-то притупить настороженность Коробченко.