Lurk

Они ведь уже проходили через это.

— Обещаю, — когда пронзительный взгляд Лидии наполняется боль, Стайлз тут же добавляет: — Обещаю, что не оставлю тебя, Лидия.

Потом он поворачивает голову в ее сторону. Нет, это не тот Стайлз, которого она когда-то знала: нет прежней теплоты во взгляде, нет этого румянца на щеках. Есть только холодность и степенность, есть выверенность, точность и… проницательность. Никакого бешенного потока чувств, никакой щенячьей преданности — ничего.

И Лидия соглашается и на этот минимум.

— Но и ты должна пообещать мне, — он снова выдерживает краткую паузу. — Что не будешь пытаться меня изменить.

Стилински моментально вспоминает слова Лидии. Она говорила ему, что он может быть плохим, хорошим — да каким угодно. Лишь бы он просто был. Рядом с ней.

Его воспоминания моментально улавливает Мартин, через их упрочившуюся ментальную связь, и поэтому в воздухе снова повисает молчание. Ответных слов не требуется, все сказали ее глаза.

— Спокойной ночи, Лидия, — произносит он, снова устремляя взгляд в никуда. Лидии недостаточно этих его слов, ей хочется заполучить всего Стилински, но она утратила эту возможность. Какая-то часть Стайлза досталась Кире, а Лидия теперь должна довольствоваться лишь этими ошметками.

И пусть. Это лучше, чем ничего.

— Спокойной ночи, — она целует его в щеку, а ее все еще съедает ощущение того, что ничего не закончилось. Паранойя шепчет, что от Киры просто так не отделаться, но Лидия почему-то сразу испытывает и уверенность.

Потому что Кира лишь эксперимент.

Кира — вспышка, но Лидия — тот самый дождь, что разрушит возгорающееся пламя.

Девушка открывает дверь и выходит на улицу, снова промокая до нитки. Если честно, ей хочется снова согреться в холоде нового Стайлза, но Лидии ничего другого не остается, как пить по глоткам это вино.

Стайлз провожает ее взглядом, и его тоже беспокоит тянущее предчувствие, что это — не конец.

3.

Предчувствие оказывается вполне не беспочвенным, когда Стайлз, подъезжая к своему дому, замечает машину Киры. Вообще-то Юкимура все время передвигалась со Стайлзом на его старом и пыльном джипе, так что формально Стилински видит ее кроваво-алый автомобиль только сейчас.

Но он знает, что это авто Киры.

Потому что он чувствует Киру.

Ментально.

Он выходит из машины, даже не беспокоясь о сигнализации, и почти в считанные секунды преодолевает расстояние. Дом встречает его ярким светом, теплом и… запахом сигарет. Таким едва уловимым, но таким знакомым, что чувство ностальгии понемногу прокрадывается в израненное сердце. Стилински отмахивается от нахлынувшей меланхолии и возвращается к себе прежнему: он делает глубокий вдох и вытягивает из недр своей души всю тьму, которая может помочь ему совладать с этой ситуацией. Получается почти моментально: собственные эмоции подавляются, сознание выходит на новый уровень восприятия: на Стилински обрушиваются мысли не только его уже бывшей подруги, но и собственного отца. Открывается и доступ в сознание Лидии, которая под теплым душем отдается дождливым воспоминаниям, но Стилински ставит ментально блок от всех, кроме Киры.

Он направляется на кухню медленным почти чеканным шагом. Открывает двери и застывает на пороге, испытывая уже не столько ностальгию, сколько дежа вю. Вот она Кира, во всем ее шарме неприступности, вот он отец, усталый и не вполне трезвый после тяжелого дня. Они оба переводят взгляд на Стилински. Кира смотрит внимательно и будто снисходительно, отец — с любовью и заботой. Такое чувство, что времени, разделявшего этот день и день, когда Кира рассказала ему о барьерах, не было.

Но оно было.

И подтверждение тому — изменившийся Стайлз. Он грозной, почти угрожающей скалой стоит в проходе, с него стекают тяжелые капли дождя. Бледность кожи, круги под глазами, стеклянный взгляд говорят не о том, что Стилински нуждается в насыщении (честно сказать, энергия Айзека в нем плещется через край), а в том, что перед ними стоит новый Стайлз.

Стайлз без прежних эмоций.

Стайлз, любящий скорее по инерции, чем от всего сердца.

— О, сынок, я принесу полотенца.

— Все в порядке, пап, — он тут же обращает колкий взгляд на отца, а потом говорит медленно и внимательно: — Отправляйся спать и не беспокойся ни о чем. К утру ты забудешь и о Кире, и о моем состоянии.

Отец застывает, поддаваясь трансу, а потом кивает и молча покидает кухню, погружаясь в собственное сознание. Стайлз моментально переводит взгляд на Киру. Он (как и в тот раз) не может подойти к ней, но теперь уже не потому, что боится, а потому, что их разделяет пропасть. И название этой пропасти — предательство.

Нет, что-то человеческое в нем все-таки осталось.

Двери захлопываются. На плечи обрушивается непомерная тишина. Капли все стекают и стекают, падают на паркет подстреленными ангелами, а зрительный контакт с Кирой остается неразрывен.

— Тебе лучше уйти, — цедит Стайлз, глядя на девушку из-подо лба. О да, Юкимура почему-то знает этот взгляд: взгляд загнанного в угол зверя. Стайлз доверился, но узнал, что его использовали. Ему больно. И Кира почему-то… хочет забрать его боль. Как тогда, когда она нашла его на парковке.

— Хорошо, — она соглашается, — но прежде я попрошу тебя сесть и выслушать меня.

Стилински усмехается и остается стоять на месте. Теперь Стайлз не подчиняется никому.

Даже своему создателю.

Юкимура сама поднимается и почти мгновенно преодолевает разделяющую их пропасть. Стайлз слишком увлечен собственными переживаниями или предельно бесстрастен, раз игнорирует тот факт, что в Кире исчезла былая плавность, уступив место вполне человеческой неуклюжести.

— Это было два года назад, в… в одном лагере. МакКолл скверно со мной обошелся, ты же сам все видел. У меня не получилось его… обезвредить в первый раз, но вполне получилось во второй.

Стайлз знал эту историю: разум Киры был для него открыт. Скотт пошел на эти чудовищные поступки потому, что оказался в дурной компании, а Кира оказалась объектом издевок. Стилински не копошился во всех воспоминаниях двухлетней давности, не хотел вдаваться в подробности: что же такого мог сделать Скотт, раз Кира выжидала два года, чтобы остудить месть и подать ее холодной. Он не делал это потому, что оставшиеся соколки человечности все еще были преданы Скотту.

А еще Стайлз знал, что стоит принимать действительность такой, какая она есть, стараясь ее не осмысливать. Киру жестоко обидели, и Кира смогла ответить тем же. Лиам перевелся в другую школу, Хейден впала в депрессию, отношения с Айзеком безнадежно испорчены, да и с Эллисон больше ничего не получится. Лидия была обеспокоена отношениями в стае и с самим Стайлзом, а Малия оказался в коме.

Сам же Стайлз стал личной собачкой для Киры.

Скотт остался один.

Вполне заслужено.

Но не сказать, чтобы человечно. Впрочем, страдания, которые обрушились на Киру, тоже человечными назвать нельзя.

— Ты мне об этом не рассказывала, — произносит он. Кира делает еще шаг вперед, сокращая между ними расстояние до минимума. В ее взгляде нет прежнего глянца, они живые, они настоящие, в них плещется боль. — Ты использовала меня.

— Я и не могла рассказать. Ты был его другом. Я использовала твои слабости и желания против тебя, но… по-моему, ты остался в выигрыше.

Сочувствие, которое только-только стало прокрадываться в сердце, сменилось отвращением. Парень снова отступил назад. Оказывается, вот он — финал. И финал — это осознание того, что Стайлз своими же руками помог разрушить то, что у него было.

— Ты уничтожила нашу стаю.

— Она бы все равно распалась, — пожала плечами девушка, и к ней понемногу стала возвращаться былая расчетливость. — Сам посуди: Лиам подавал слишком большие надежды, а его связь с Хейден стала отличным фундаментом для новой стаи. Скотт сдавал позиции. Расставание с Эллисон и недоговоренность с Лейхи лишь ускоряли это процесс. А твой конфликт с Лидией и Эйданом становился все острее и острее. Это бы ни к чему не привело.