Lurk

— А ты попроси, — он хватает ее за талию. Нет, не хватает — вонзается, как ястреб в жертву. Лидия вздрагивает, но делает глубокий вдох и внемлет каждому слову. — Попроси, — цедит сквозь зубы и раскаленным шепотом произносит в самую шею: — Попроси, Лидия. Попроси!

Она чувствует, что он привлекает ее к себе, что его боль становится ее болью, его страхи — ее страхами. Его разум открыт, ее — тоже. Их воспоминания за прошедшие два месяца сливаются, выстраиваются в хронологическом порядке и становятся единым фильмом. Их фильмом об их одиночестве друг без друга.

О черт, кажется, фильм прошибает их насквозь.

— Попроси! — приказывает, чуть отстраняясь (будто через силу) и заглядывая девушке в глаза. Ее волосы уже мокрые от дождя, а взгляд — испуганный, но именно тот, которого он ждет: влюбленный и отчаянный. — Попроси о большем!

— Влюбись в меня. Еще раз. Или всколыхни это чувство в себе. Или позволь мне его всколыхнуть. Только больше не…

Она не договаривает, потому что боль вытекла вместе с дождем и собственными слезами, потому что раскат грома, последующая за этим молния — это озарило и заставило молчать. Это заставило прижаться друг к другу и поцеловать друг друга. Страстно, бешено, с каким-то нечеловеческим страхом потерять, с каким-то ненормальным желанием ощутить каждый отток, ощутить каждое прикосновение, каждое малейшее движение губ друг друга.

Мгновения — это резкие повороты, которых ты не увидел в темноте, и из-за которых тебя вынесло на встречку. Или в кювет — в зависимости от случая. Мгновения решают все, мгновения показывают тебе — и всем остальным — тебя настоящего. Просто всего лишь одна пятисекундная запредельная ситуация — и ты становишься для себя совершенно незнакомым человеком.

Секунды — и ты себя не контролируешь.

Секунды — и ты уже совершенно другой человек.

Секунды — и он прижимает ее к своему джипу, собственным телом вдавливая в машину и вонзаясь пальцами в мокрую кожу под футболкой. Ее мысли, ее воспоминания, ее желания оглушают его. На миг он отстраняется, пытаясь справить с потоком ее чувств, а Лидия в это время целует! Целует, припадая к шее, как вампир. Ему нравятся ее попытки оставить засос — отметку, благодаря которой они смогут убедиться, что все происходящее реально. Ему нравится ее отчаяние, ее скачущие хаотичные мысли и холодные пальчики, цепляющиеся за ворот футболки.

Секунды — и они оба понимают, что их боли нужен отток.

Кажется, мир бесится где-то за пределами их реальности, и все краски — только темные, но это лучше, чем ничего — становятся ярче. Кажется, дождь превращается в настоящий ливень, прошибающий холодом насквозь, и Стайлз знает, как этот холод трансформировать в жар. Ему не нужны слова — его намерения уже звучат в ее голове. Ее руки уже сами цепляются за края его футболки в каком-то отчаянном, полном страхе, движения. Мокрая вещь падает к ногам, а Лидия тут же никнет к этой обнаженной груди, пальцами исследуя неизвестное ранее, но такое желанное сейчас тело.

И пока Стайлз поднимает края маечки Лидии вверх, его собственная боль сама отступает. Может, это энергия Мартин, может — возбуждение, но из памяти вылетает Кира, Скотт и все произошедшее. Стилински снимает эту ненужную вещь и тоже кидает на раскаленный асфальт. Он целует губы Лидии с какой-то былой нежностью, Лидии не хочется думать о том, что она — лишь обезболивающее, поэтому девушка подавляет эту мысль и вздрагивает, когда руки Стайлза пробираются под юбку.

Фактически, он укладывает ее на лопатки в третий раз, но в действительности — это первый. Прикосновения отличаются от ментальных — прикосновения уверенные, жесткие, но причиняющие что-то среднее между болью и удовольствием. Лидия чуть отстраняется, смотрит на парня испуганно, но он улыбается, хватается за лямки ее трусиков и тянет их вниз.

Кажется, теперь поздно останавливаться, да? Кажется, они оба в ловушке.

Белье тоже упало к ногам, а Стайлз улыбается и снова припадает к губам любовницы.

Дождь все идет и идет, но шумит только он — гром стихает, а молния больше не вонзает свои копья в небо. Шум дождя нарушают только сбивчивые дыхание и ровный ритм сердец.

Эта успокаивает оголенные нервы и взбунтовавшиеся мысли. Вода остужает, прикосновения согревают, и это настолько гармонично и правильно, что с губ Лидии срывается необдуманное и молящее:

— Продолжай… — когда Стайлз отстраняется. Он как-то слишком уж нежно целует ее в щеку, а потом разворачивает к себе спиной, заставляя опереться о капот. И никаких долгих прелюдий, никаких пальцев, залезающих неизвестно куда и неизвестно зачем, никаких облизываний — ведь Лидия проходила все это тысячу раз.

Но впервые она познает самый настоящий, преисполненный чувств секс. Не слепую страсть, не острое желание, не какие-либо эксперименты, а обычную близость. Близость с человеком, который ей нужен, которому она нужна, с которым все происходящее — это правильно, это по-настоящему.

Она слышит, как Стайлз расстегивает ремень, а потом — молнию. И в следующую минуту девушка прогибается, чуть вскидывая голову и закусывая губу, боясь нарушить эту великолепную тишину. Он обнимает ее за талию, касается обнаженного живота — это приятно, это так обычно, но так… по-новому.

Мир теряет свою значимость. И вообще, ни прошлое, ни будущее больше не имеет значение. Важно лишь настоящее. А в настоящем они вместе. В настоящем руки Стайлза — сильные и крепкие, действия которых точны и уверены. Парень сжимает грудь своей любовницы, они оба получают от этого удовольствие. Лямка лифчика спадает с плеча, Лидия ощущает поцелуй парня на своем плече. Она кладет свою ладонь на запястье парня. Ей хочется большего — ей хочется повторения, ей хочется уверенности в следующем мгновении, но Лидия просто наслаждается моментом и тем, что они вместе.

У них теперь есть очень много времени и теперь, когда напряжение снято, боль обезврежена, а нужные слова сказаны, теперь можно все.

Даже самое плохое.

2.

Они едут домой, их одежда не просохла, а Лидия возвращается еще и без нижнего белья. Но благо у Стайлза есть теплый плед, чтобы согреться. А еще он позволяет прикасаться к себе, позволяет обнимать себя и отвечает взаимностью. И да, это согревает лучше какого-нибудь одеяла или даже горячего чая.

Дождь все еще льет как из ведра, а по радио играет какая-то приятная песня. И Лидии она дарит надежду. Ведь может же она в будущем оказать на Стайлза такое же внимание как Кира, но только не деструктивное, а положительное? Может она исцелить его раны? Ей хочется в это верить. Ей хочется думать о хорошем. Впервые за последние недели она нуждается в оптимизме.

Он везет ее до дома, не заводя больше тем для разговоров, и Лидия очень сильно хочет узнать, о чем он думает, испытывает ли то ощущение удовлетворения, которое испытывает она? Она считает преступлением залезть в его голову и уже тем более совершенно боится спрашивать, думает ли он о Кире сейчас.

Это кажется изменой.

Лидия даже успевает подумать о том, что будет, когда в себя придет Малия, но потом ощущает его руку на своем плече и переводит удивленный взгляд на парня. Он усмехается — уже без былой теплоты, но и без той холодности, на которую она нанизывалась в течение последних дней.

— Выкинь это из головы, — произносит он, поворачивая на улицу Лидии. Ей совершенно не хочется расставаться с ним до завтрашнего утра. Лидии хотелось бы провести с ним еще несколько часов, но она довольствует малым.

Он паркуется возле ее дома, заглушает мотор, и их обоих поглощает темнота и шум дождя. Руки Стайлза согревают озябшие плечи Лидии, в голове все мелькают и мелькают события прошлого, чувства быстро сменяют друг друга: спокойствие сменяется тревогой, тревога — ощущением неправильности, неправильность — болью и предвкушением чего-то нехорошего, опасения трансформируются в удовлетворения, что Кира все-таки осталась за бортом их действительности.

— Теперь ты пообещаешь мне, что не оставишь меня? — она хочет сказать, что теперь он должен пообещать, но Лидия осекается потому что знает, что ее требовательный тон не приведет ни к чему хорошему.