Страница 27 из 75
- Я бы с таким решением не смирился, - подзадорил я офицера, чтобы толкнуть его на более откровенное признание. - Все, кто летают за кордон, не на шоколадки тратят марки. А наказали только одного. Это, по-моему, несправедливо. Почему? Может, кому-то более угодливому потребовалось место?
Я продолжал пристально смотреть на Скородумова, ожидая, что он раскроется, но опальный офицер молчал, глядя в землю. Лишь лицо из покаянного стало озабоченным, напряженным.
Я усилил нажим:
- Мне вообще непонятно поведение ваших летчиков: с ними хамят, а они посапывают в две дырочки... Запугали вас, что ли?
Скородумов поднял голову.
- Мы привыкли. - И с виноватой улыбкой дополнил: - Нормальный командирский язык...
Нет, подозревать далее Скородумова в авторстве письма после таких откровений мог только человек, потерявший веру во всем и во всех.
Я ещё пару часов послонялся по аэродрому, поговорил с рядовыми и офицерами и, не услышав ничего нового по письму, побрел в гостиницу: до возвращения экипажей можно было "добрать" недоспанные часы.
Настроение мое резко пошло на убыль: вместо интересного материала, похоже, я привезу в редакцию пустышку. Писать репортаж о том, как экипажи возят гуманитарную помощь, спасающую наш народ от голода и от возможных эпидемий, душа не лежала.
После обеда, отдохнувший и принявший решение завтра же возвращаться в Москву если не удастся раздобыть ничего нового, я снова отправился на аэродром встречать экипажи. Посмотрю, что они привезли "для народа" и для себя лично. Может, что-то и прояснит ситуацию.
Первым произвел посадку самолет майора Золотухина, лидера группы. Я направился к нему с таможенниками - капитаном и тремя солдатами-пограничниками.
Едва заглохли двигатели и открылся грузовой люк, как к самолету подъехала автомашина. Авиаспециалисты во главе с бортовым техником начали выгружать из чрева корабля в кузов машины картонные коробки с красивыми этикетками.
Двое солдат-пограничников полезли в самолет, капитан и третий солдат следили за разгрузкой и за членами экипажей.
Вот по трапу спустился Болтунов с небольшим чемоданчиком, какие принято брать с собой по тревоге. Увидел меня и поприветствовал помахиванием руки. Я подошел к нему.
- С возвращением. Что ценного привезли для нашего народа на этот раз?
- Все то же: макароны, печенье, медикаменты и... - Болтунов многозначительно поднял указательный палец, - конечно же, жевательные резинки, без которых наш народ давно бы протянул ноги... Туда драгметаллы: алюминий, молибден, золото, а оттуда - резиновые изделия, чтобы русские не очень-то размножались. Хочешь, подарю пакетик? С усиками.
- Спасибо. Прибереги для себя, на случай, когда силенок не хватит.
- Тогда возьми вот это, - Андрей достал из внутреннего кармана паркеровскую авторучку. - Чтоб хорошую статью о нас написал.
- А если расценю это как взятку? Или вон таможня так подумает, кивнул я на капитана. - Не боишься последствий?
- Боюсь. Боюсь, что вместе с гуманитарной помощью мы везем из Германии их скопидомство, и скоро, как они, будем в гости ходить со своей выпивкой и закуской.
Я взял авторучку и стал рассматривать её. Ярко-зеленая, будто из малахита, с золотистым наконечником и колпачком, она сверкала в руках, как красивая игрушка.
- Такой ручкой только фельетоны писать, - пошутил я.
- Пиши фельетон, - согласился Андрей. - А лучше напиши роман обо мне и Альбине, о нашей любви. Кстати, я завтра еду к её родителям делать официальное предложение. Приглашаю тебя сватом...
Ответить я не успел: к самолету подъехал на черной "Волге" Вайкулевич, и Золотухин, выскочив из кабины, подал команду экипажу строиться.
6
Воскресенье. Утро как по заказу: ночью отгремела последняя майская гроза, начался июнь; ливневой дождь омыл небосвод и землю; листва на деревьях и трава по обочинам шоссе сияют первозданными красками; солнце на лазурном небе слепит глаза. Хорошо, что у Андрея нашлись запасные темные очки, и мы, чисто выбритые и наглаженные, мчимся на такси в Кишинев навстречу Андреевой судьбе - мне не удалось отказаться от роли свата.
Из-за несостоявшейся статьи о мздоимцах я решил написать очерк об экипаже Золотухина, придется прожить здесь ещё несколько дней, чтобы собрать нужный материал.
Шофер открыл боковые форточки, и нас приятно обдает свежим, насыщенным озоном ветерком, бодрящим тело и радующим душу. Андрей сияет и улыбка не сходит с его лица. Он счастлив - знакомое мне чувство, - невольно вспоминается Дина... Давно ли это было, и каким коротким оказалось наше счастье. У Андрея совсем не так: невеста - учительница; судя по его рассказам, умная и серьезная девушка. Ее отец - известный и уважаемый в городе человек. Что ж, и среди красивых девушек (а что Альбина красавица Андрей мне уши прожужжал) встречаются умные и серьезные. Жаль, судьба меня пока не свела с такой... Возможно и к лучшему: вот я уехал в командировку и ничто меня не тревожит, ни по ком душа не болит. Вспоминаю иногда Дину все-таки она подарила мне несколько прекрасных мгновений, - но и те переживания, которые довелось претерпеть из-за её легкомыслия, забыть нельзя...
Вдали показывается столица Молдавии. Красивый, чистый город с цветущими акациями и каштанами вдоль улиц; малолюдный, спокойный (не то, что Москва!), располагающий к умиротворению и благодушию.
Шофер, почти не сбавляя скорости, доставил на центральный рынок - надо купить цветы, - и Андрей, расплатившись, отпустил его.
- Тут недалеко, пешком дотопаем, - пояснил он.
Я впервые попал на молдавский рынок. Прямо-таки цыганский табор: смуглолицые женщины в цветастых платках и широченных юбках со сборками, черноусые мужчины в сапогах и косоворотках. Шум, галдеж, выкрики на непонятном мне языке. И чем тут только не торговали! И японскими транзисторами, и итальянскими кожаными куртками, и финскими костюмами, и всевозможной обувью от модных туфель до самодельных постолов из сыромятной кожи. А от цветочных рядов в глазах рябило: пурпурные тюльпаны, белоснежные калы, темно-алые гвоздики.
Андрей выбрал букет роз, я - тюльпанов, и мы пошагали по улице Котовского к Ленинскому проспекту, где за частными домишками, крытыми черепицей, виднелись многоэтажки.
Замечаю: на лице Андрея веселости поубавилось, оно сосредоточено, озабочено. И понятно: женитьба, как утверждал чеховский герой, шаг серьезный. Спрашиваю у Андрея:
- Не передумал?
Он отрицательно мотает головой. И уточняет:
- Понимаешь, отец у неё какой-то непонятный: не пойму как он ко мне относится. Вроде бы уважает, а не уверен, даст ли он добро.
- Встречаться-то он не запрещал?
- Вроде бы нет... Но мы больше у подруги время проводили... И тянуть больше нельзя. Мачеха узнает - живьем съест. Не очень-то они дружат, хотя раньше, рассказывала Альбина, по танцулькам вместе бегали.
- Тогда можешь быть спокоен: мачеха уговорит отца побыстрее сбагрить падчерицу...
Вот и нужный нам дом, многоэтажный, из красного кирпича, с тремя подъездами, большими стеклянными дверями с кодовым замком. Андрей поочередно нажал на кнопки и дверь, пискнув, распахнулась. В просторном холле за небольшим столиком с телефоном сидел молодой мужчина спортивного телосложения, окинул нас пристальным взглядом и спросил на сносном русском:
- К кому пожаловали пане-офицеры?
- К Ионе Георгиевичу, - ответил Андрей.
- Он вас ждет? - Мужчина глянул на телефон.
- Да, можете не докладывать...
- Ничего себе порядочек, - восхитился я, когда захлопнулась дверь лифта. - Похлещи, чем в армии.
- А как ты думал - городские шишки проживают... Зря мы в форму вырядились, - запоздало посетовал Андрей. - Хотя я специально хотел подчеркнуть кто я и какая перспектива ожидает их дочь.
Мы поднялись на третий этаж. На звонок дверь открыла сама Альбина - по описанию Андрея я такой и представлял её себе: смуглолицая, с густыми черными, как смоль, волосами, спадающими на загорелые плечи и оттеняющими красивую длинную шею. Стройная, как южный тополек, с тонкой, прямо-таки "осиной" талией. Не случайно именно эти детали бросились мне в глаза - лицо её не вызывало такого восторга, как фигура. Оно, несомненно, было симпатичным: овальное и чистое, как яичко; брови тонкие, черные, почти сросшиеся у переносицы; прямой нос, сочные, чувствительные губы. А вот подбородок для женского лица был явно тяжеловат. В нем было что-то мужское, выдававшее сильную, волевую натуру, неприемлемое мною в женщинах. Твердый характер подтверждали и большие темно-карие глаза с огненными, будто лазерными крапинками, которыми она обожгла меня, проведя с ног до головы оценивающим взглядом, и улыбнулась Андрею.