Страница 14 из 16
Хозяин молча ушел в избу.
Молодой казак отобрал и другую лошадь и повел за ворота.
За воротами толпился народ. Пешеходы-стрельцы, казаки и посадские люди шли от собора и в собор. Много шло всякого люда по улице, не видно было только бояр, приказных и служилых людей.
Неподалеку от ворот молодого верхового казака с другой лошадью встретил второй казак, с длинными усами.
– Откуда раздобыл коней, Ивашка? – крикнул он молодому казаку.
– У боярина какого-то отобрал, – отвечал тот.
– Уступи одного коня мне?
– Изволь, бери.
Длинноусый казак вскочил на лошадь, и оба поскакали по улице.
– Сейчас выехать нам из города нельзя, – сказал Александр, когда они въехали в глухую улицу города и остановились у небольшой избы, выходящей окнами прямо на улицу.
Александр начал барабанить в ворота, ответа не было.
– Гей, кто там? Пускай казаков на квартиру, – закричал Александр.
Вышел старик посадский.
– Что нужно вам, атаман? – спросил он слабым голосом.
– Пускай на квартиру, мы не атаманы, а казаки, атаманы на большой улице стоят. Мы тебя не обидим.
Старик отпер ворота.
– Давай особую избу.
– Фатеру то есть? Изволь вот в переднюю иди: там никого нет. Когда был жив сын, то он жил, а теперь пусто.
Лошадей убрали под навес не торопясь, чтобы не вызвать подозрения, а сами вошли в переднюю избу.
На восходе солнца въехали еще три казака.
Александр вышел им навстречу. Превосходно разыграл он перед ними казака, даже выругал хозяина за то, что горилки до сих пор не дает, и сказал, что квартира занята пятью казаками.
Казаки уехали.
– Теперь отдохни, Анжелика, а часов в восемь мы выедем из города, – сказал он.
Анжелика бросилась на лавку и закрыла глаза. Не до сна было в эту минуту, но она устала и была взволнована, и если не сон, то отдых был ей необходим.
Белый клобук митрополита резко обозначался среди бегущего по улицам разного люда. Все давали дорогу святителю. Мятежные стрельцы и посадские не смели ни словом, ни делом оскорбить его.
Когда он пришел в собор, там было уж много народа. Все толпились ближе к иконостасу, как бы прося защиты у святых икон.
Князь Прозоровский, этот важный вельможа, окруженный громадным войском и царскою пышностью, теперь лежал беззащитный на полу собора. Перед ним стояли его сын Борис и верный слуга Васька. Раненный в живот воевода очень страдал, но был в полном сознании. Дьяк приказной избы Табунцев стоял около левого клироса, возле него жались только что прибежавшие в собор его жена и две дочери. Рядом с ними стоял другой дьяк, Фролов с женою, державшей на руках грудного ребенка.
Два стрелецких старшины, Полуэктов и Соловцев, стояли у правого клироса с своими семьями. Они были в полном вооружении.
Старушка, мать помощника дьяка Федорова, опираясь на костыль, стояла перед иконою Богоматери и складывала свои сухие пальцы, крестилась на иконы. Она забралась с другими стариками и старухами в собор еще с вечера. И что ей было делать дома? Ее единственный сын ушел с ратью воеводы, а ей оставалось только молиться.
В другом углу толпились жены и дети иностранцев. Тут была и жена Ружинского с двумя маленькими сыновьями. Она в отчаянии ломала руки и плакала. Все вторили ей. Только одна женщина, средних лет, высокого роста, с бледным лицом, окутанная в плащ нерусского покроя, не падала духом и ободряла других.
– Чего нам плакать, – говорила она, – мы уже потеряли все! Наши братья и мужья умерли, наше состояние уничтожено, нам остается только хладнокровно ждать смерти.
Это была жительница холодного севера, дочь Альбиона, жена англичанина Бойля.
Старый боярин, Петр Васильевич, сидел на полу, недалеко от воеводы. Горячие слезы падали на его седую бороду. Он плакал не о себе, он плакал потому, что дома осталась семья, а дом был далеко, в той части города, откуда начался бунт, он не может дойти туда, чтобы умереть, защищая свою семью. Он ранен в ногу. Остается плакать и молиться.
Митрополит обнял воеводу и сам заплакал, прильнув седой головой к его груди.
Он не утешал воеводу, утешать было нечем, он только пришел разделить с ним горе и приготовить его к смерти. Он исповедал и причастил воеводу.
– Отче, тебе поручаю свою семью, – сказал воевода митрополиту.
– Княгиня уже у меня, – утешал митрополит.
– Благодарю, – отвечал воевода. – Борис, – продолжал он, обращаясь к сыну, – иди со святителем к матери.
– Я останусь около тебя, встану в дверях с Фролом и буду биться, – сказал Борис.
– Иди, успокой мать, это моя воля. – И воевода благословил и поцеловал сына. Слезы отца и сына смешались.
– Вася, иди и ты к княгине, – сказал воевода холопу.
– Позволь, боярин, остаться около тебя, – отвечал верный слуга.
– Нет, уж мне не нужно ничьих услуг, и меня спасти никто не может, а там ты будешь полезен княгине: спасай и береги ее и детей, если можно. Иди: это последняя моя воля. – И гордый воевода поцеловал своего холопа.
Плача навзрыд, Борис и старик последовали за митрополитом.
Выйдя на крыльцо собора, митрополит взглянул на защитников.
– Только-то вас? – проговорил он с грустью.
– Только, – отвечал Фрол и, склоняясь на колени, попросил благословения.
Другие защитники последовали его примеру.
– Да будет над вами мое и Божие благословение, – сказал митрополит, ограждая крестом голову каждого. – Вы поступили как честные воины, вы до конца хотите защищать церковь. Я буду молиться за вас. Да поможет вам Господь и пошлет венец в своем царствии.
Уже совершенно рассвело.
Передовой казачий отряд подъезжал к собору. Фрол с защитниками стоял в дверях. Казаки подошли к воротам. Фрол с товарищами выстрелили – и пятеро казаков упали мертвыми.
– Ага! Вы еще защищаться! – крикнул начальник казаков Черноярец. – Вперед, за мной, покуда они не зарядили ружей! На саблю!
Под церковными сводами, где вчера только раздавалось хвалебное псалмопение и с верою молились астраханцы, началась рукопашная резня. Недолго она продолжалась: скоро все защитники легли на месте, один только неустрашимый Фрол еще рубился. На нем была кольчуга – подарок воеводы, и он храбро отражал атаки казаков.
– Стой! – закричал казак Топорок, есаул Уса. – Отойдите, казаки, я его из пищали прихлопну.
Казаки отступили. Топорок схватил пищаль и взвел курок.
– Стой! – закричал Черноярец. – Разве у вас в воронеж-ских лесах такой порядок? Он храбрый воин, – сказал он, указывая на Фрола, – и драться с ним казаки будут один на один, иначе я не позволю. Не бабы мы, чтобы толпой нападать на одного.
– Послушай, смельчак! – обратился Черноярец к Фролу, который, судорожно сжав в руках свой меч, стоял, опершись спиной о дверь. – Сдавайся, ты один не устоишь. Сдайся, и за твою храбрость я обещаю тебе именем атамана жизнь и чин есаула: такие храбрецы нам нужны.
– Не купишь меня, – отвечал Фрол. – Вы не пройдете в церковь, не перешагнув через мой труп!
– Пусть будет так, коли тебе охота. Ну, друзья, на единоборство! – призвал Черноярец своих казаков.
Крайний казак кинулся на Фрола, но повалился мертвый. Бросился Топорок, но скоро отскочил, раненный в руку. Бросился один стрелец, но, раненный, отбежал прочь и повалился в ограде.
– О, да это ловкий воин, – заключил Черноярец. – Дай я сам попытаю. – И он с длинной саблей бросился на Фрола.
Два льва сошлись. Два ловких воина скрещивали свои мечи. У обоих были свои выгоды: Фрол был в кольчуге, но с коротким мечом, Черноярец без кольчуги, но с длинной саблей. Бойцы были равные: оба неустрашимы, оба храбры, оба жизнь ценили ни во что. Минут пять продолжалась битва.
Черноярец не мог разрушить брони, Фрол не мог достать его коротким мечом. Но вот Фрол уже поддается, и сильнее напирает Черноярец. Кольчуга Фрола ограждала его от сабельных ударов, но с непривычки сильно утомляла своей тяжестью и не позволяла действовать с такой ловкостью, с какой дейст-вовал Черноярец. Вдруг Фрол, не выпуская из рук меча, упал на одно колено. Черноярец ранил его в ногу, не защищенную броней. Этого момента было достаточно ловкому казаку, чтобы ударить саблей по голове, и неустрашимый защитник собора упал мертвый.