Страница 21 из 22
…Били безостановочно в душную пасть подвальной темноты, чуть подсвеченной керосиновыми лампами, почти наугад пытаясь поймать с одномоментным нажатием курка мечущиеся тени. Среди них разнесчастная мать пятерых детей, убитых на ее глазах, Александра Романова, низвергнутая российская императрица.
Увы, ей не суждено будет узнать, что с убийством ненавистного престолу Столыпина, Россия откроет эпоху неудержимого потока массового самоуничтожения, где последнее слово долго-долго будет оставаться за «товарищем Маузером» и другими убойными огнестрелами.
Мое детство прошло в том самом Екатеринбурге, тогда уже Свердловске, переименованном по предложению Ленина в честь ближайшего соратника Якова Свердлова, отдавшего указание о безотлагательной казни царской семьи. Ровно через девять месяцев, день в день, он скончается в возрасте 34 лет. Тайна его смерти так и не раскрыта. Официально вроде бы от испанки, то есть гриппа, а по слухам, на вокзале в Орле жестоко избит местными антисемитами, после чего так и не оправился.
Современный историк Юрий Фельштинский, живущий в Америке, вообще утверждает, что Свердлова отравили по приказу Ленина. Скорее всего это вранье, подтвержденное самой известной его книгой «ФСБ взрывает Россию», о которой даже такой отвязанный оппозиционер как Сергей Ковалев говорит, что все опусы Фельштинского набиты «невероятным количеством фантазий».
А если еще взять во внимание его сотрудничество в качестве главного советника с другим «фантастом», Борисом Березовским, то становится понятно, почему тот повесился, выбрав для столь неблагородного конца английский сортир в старинном загородном доме, где по Конан Дойлю обычно селятся привидения. Очень романтично для вечных выдумок на эту тему. Для собственного куража и фантазирует на уровне бреда.
Но так или иначе мрачная история, случившаяся в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, привлекла, привлекает и будет привлекать любителей и профессионалов исторических исследований всех уровней. Это как многосерийное кино, где каждая часть заканчивается на самом интересном, но до поры до времени малопонятном. В том и интрига…
Уральское детство мне запомнилось и тем, как нас, четвероклассников железнодорожной школы № 2 города Свердловска принимали в пионеры в том самом дворце Расторгуевых (тогда уже Дворец пионеров), что как раз напротив дома Ипатьева. Галстуки повязывал один из участников расстрела царской семьи, мрачный старик с пепельным щетинистым лицом и густым запахом крепкого табака.
Что он говорил при этом, не помню, но хорошо помню, что наша звонкоголосая вожатая, рыжая, как огонь, Шура Обухова, восторженно вещала о замечательном везении, что пионерские галстуки нам повязывает один из самых ярких борцов за народное счастье. Уже много позже, в том же Свердловске, будучи студентом исторического факультета местного университета и посещая городской архив (он находился в том самом Ипатьевском особняке), я пытался вычислить, кто же тот старик, что кропил наши вытянутые шеи красным цветом?
В итоге пришел к выводу, что это был Ермаков, который при жизни на всех углах заявлял, что именно он руководил расстрельной командой. Хотя это не так. Всего лишь жестокий исполнитель, через годы пожелавший прославиться исключительностью. К тому же единственный, кто продолжал жить в Свердловске, системно множа репутацию «бойца революции» активной общественной деятельностью. В основном, конечно, устными раскрасками расстрела царской семьи и личным участием в умножении рядов юных пионеров и комсомольцев, с изрядно запудренным сознанием о решимости большевиков при выполнении заданий партии. Казнь царской семьи в те времена трактовалась как закономерная месть за вековые народные страдания. Чего греха таить, мы верили и хлопали дедушке, не жалея ладоней, с криками «Всегда готов!»
Петр Ермаков дотянул до старости, пережив венценосную семью почти на полвека. В семидесятые годы торжественно похоронен на почетном месте главного кладбища Свердловска, Ивановском. Рядом могила автора «Малахитовой шкатулки», замечательного уральского сказочника Павла Петровича Бажова, прадедушки Маши Гайдар, той самой современной оторвы, что куролесит нынче на Украине, отринув не только российское гражданство, но и своих предков, выдающихся борцов с самодержавием – Аркадия Петровича Гайдара и Павла Петровича Бажова. Их в первую очередь. Ни в каких сказках прадедушки и придумать такого не смогли бы.
Но это к слову о некой закономерности житейских зигзагов, в том числе и у Ермакова. После смерти одна из улиц Свердловска была названа его именем, а пионеры разных поколений до поры до времени носили на могилу цветы. Во вновь переименованном Екатеринбурге улицы такой нет, а заброшенный памятник регулярно обливают черной краской. Думаю, сейчас это не столько по признакам классового негодования, сколько хотя бы так заявить о себе, любимом. Ради публичности, да еще на телеэкранах, чего не сотворишь…
Что касается других мест упокоения участников того «экса», то лучше всех при советской власти устроился тот самый Миша, что с двойной фамилией, усердием и преданностью без всякого образования достигший звания полковника в системе НКВД. Да и прожил дольше всех, скончавшись в полном пенсионном благополучии буранным январем 1964 года, за полгода до отставки обожаемого им Хрущева.
Никиту Сергеевича боготворил еще со времен, когда тот возглавлял довоенный Московский горком партии. Этим, видимо, и объясняется довольно странное завещание передать знаменитый браунинг в ЦК КПСС, конкретно его первому секретарю. А Фиделю Кастро, как бы от бойца бойцу, подарил кольт, из которого (скорее по им же придуманной версии), расстреляли адмирала Колчака, раздражавшего большевиков еще и тем, что тот первым организовал расследование убийства царской семьи и в ходе подверг репрессиям сотни крестьян, безуспешно искавших захоронение. До Ганиной Ямы, где тайно были закопаны обезображенные трупы, дошли только через пятьдесят лет…
Вот такие забавы были у «товарищей» из отрядов пролетарской революции. Да и у колчаковцев стрельба по живым мишеням оставалась основным способом возвращения отечества в «светлое прошлое». У каждого успешность выглядела в собственной трактовке, где одинаково было только одно – невиданная жестокость при достижении заявленных целей.
Медведева-Кудрина, по личному указанию Хрущева, погребли на Новодевичьем в полном соответствии с траурным торжеством воинского ритуала: гимн, ружейный залп, полусотня венков, в том числе от ЦК КПСС, прохождение почетного караула.
Более того, учли пожелание покойного и могилу втиснули рядом с Маяковским. С ним Медведев-Кудрин многие годы дружил, иногда живописал подробности екатеринбургской бойни. Может быть, те рассказы как раз и навеяли лучшему советскому поэту свести счеты с жизнью с применением им же воспетого Маузера. Подаренного, кстати, видным чекистом Яковом Сауловичем Аграновым. Придет время, и того тоже расстреляют, даже вместе с женой.
Годы были воистину сучьи, поэтому впоследствии предать их забвению хотелось многим. Придя к власти, Хрущев сталинское прошлое изрядно разворошил, но факты личного участия в репрессиях, тем не менее, попытался скрыть. По его указанию архивы перетрясли, да так, что пропало многое из того, чего опасался Никита Сергеевич. Прежде всего, личных резолюций на расстрельных списках. А их было так много, что до сих пор жуть берет…
В этих делах Хрущев был очень активен, хотя гнусности те трактовал как большевистскую принципиальность. Время все равно кое-что сохранило. В частности, снимок в мемуарах его зятя Аджубея, на котором первый секретарь Московского горкома партии Хрущев рассказывает коллегам и близким друзьям нечто веселое – второму секретарю горкома Марголину и завотделом Крымскому.
Вскоре с подачи Никиты Сергеевича их объявят врагами народа и расстреляют, как Агранова, как сотни других на заброшенном полигоне «Коммунарка». Это совсем недалеко от Москвы…
– У него рыло не в пуху… В перьях! – услышать такое в шестидесятые годы было еще страшновато. Никита Сергеевич уже вовсю сиял цветами радуги, с репутацией освободителя страны от сталинского гнета. Подобные высказывания мы слышали, пожалуй, только от Блудника, с которым спорили до пузырей у рта, особенно Корсун, снимавший Хрущева во время его визита к Майстренко.