Страница 18 из 22
В предвкушении обещанного Валька давил «на всю железку», поскольку время от времени «чмо» осторожно пыталась укусить его за ухо и шептала, перекрывая встречный ветер:
– Учти, в любви я тигрица…
На посту ГАИ, где-то возле Армавира, нас остановили. Усатый старшина, проверяя документы, спросил, показывая глазами на Наташку: «Кто это?»
– Снежный человек! – бодро ответил Мишка. – Приобрели по случаю на карачаевском базаре… Везем в зоологический сад юных натуралистов города Краснодара для всеобщего обозрения.
Сержант хохотнул: «Такую только там и показывать! Езжайте, хлопцы, а то умру от впечатлений. Конец рабочего дня все-таки…»
Как ни странно, но больше нас никто и нигде не задерживал. По приезду в город Корсун повел подружку к себе домой, поскольку по дороге призналась, что из общаги ее уже выгнали.
Примерно через неделю он пошел на прием к ректору мединститута, заслуженному-перезаслуженному профессору Илье Парамоновичу Лапышеву, попросить, чтобы тот похлопотал перед сановным коллегой в университете за его забавницу, Наташку-таракашку.
Лапышев к Корсуну относился хорошо, ценил его как прекрасного специалиста, «поставившего фотодело в вузе на непривычно высокий уровень» (так говорилось в докладе ректора по случаю какого-то праздничного торжества), но, тем не менее, поинтересовался:
– Кем она вам, голубчик, приходится?
Тогда не существовало понятия «гражданский брак» и Валька, как трактовал Гражданский кодекс, брякнул:
– Сожительница!
Профессор относился к числу людей возвышенной нравственности, тем более, что супруга его, необъятной толщины Адель Вартановна, похожая на бочонок, что царь Салтан кинул в «море-окиян», читала лекции в краевом Доме санпросвещения об улучшении семейной гармонии в свете решений последнего съезда партии. От такой откровенности «пророк Илья» (так его заглазно называли в институте) слегка дрогнул:
– Дорогой коллега, уважаемый Валентин Илларионович! Мне кажется, все-таки неловко ходатайствовать за девицу, дерзко преступающую нормы коммунистической морали… – И понес, понес, понес «царя в солдаты»…
Валя опустил голову. По счастью, он уже неплохо владел системой лицедейства и чуть слышно пробормотал, что тогда будет вынужден покинуть стены мединститута, поскольку не может оставить близкого ему человека в беде. Тем более что Наталья Георгиевна обещала исправиться.
Лапышев, как старая лошадь в стойле, тяжело вздохнул и, напустив на чело хмарь, поднял телефонную трубку.
– Хорошо, уступаю вашим доводам… Только из искреннего уважения лично к вам, дорогой Валентин Илларионович… Исключительно по этой причине.
Позвонил, но ректора не застал, и после переговорил с его замом, судя по всему, крайне нервной дамой. Трубка сотрясалась неразборчивым монологом, очень похожим на собачий лай, и от его потока «Илья-пророк» все более и более впадал в постное уныние. Время от времени, глубоко вздыхая, поддакивал: «М-да, м-да, м-да…Я понимаю, ой, как я вас понимаю!» – а потом сказал:
– Жанна Михайловна! Ну давайте дадим девочке шанс. Тем более она намерена создать семейный союз с человеком крайне положительных характеристик, нашим сотрудником, заведующим фотолабораторией, прекрасным фотохудожником, активным журналистом. – Я думаю, – говорил убежденно и возвышенно, – это разбудит в ней достоинства молодого строителя коммунизма… Я такие факты знаю, тем более супруга моя, достопочтимая Адель Вартановна, проводит сейчас очень интересный эксперимент по возвращению оступившихся молодых людей в здоровое лоно нашего социалистического общества… Ну, что вы? Конечно, будем признательны. Вы же знаете о степени моей деликатности в подобных делах… Спасибо, спасибо от всего нашего большого и дружного коллектива…
Положив трубку, опять глубоко вздохнув, сказал:
– Шанс дают… К сожалению, последний. Девочка на беду очень экзальтированна. Очень! К тому же на занятия практически не ходит. Окружение эпатирует внешним видом. Да! – вдруг вскинулся. – Что у нее за прическа, которая так нервирует Жанну Михайловну? Ну подскажите вашей подруге, что зеленый цвет для женщины, ну, просто, просто… Просто неприличен…
И вдруг восторженно вспыхнул, словно пересохшая спичка:
– Вспомните, как Пушкин обожал женский профиль! Как украшал рукописи изображениями прелестных дамских головок! Много-много лет назад я как мальчишка влюбился в его рисунок девичьей шейки, которой великий поэт украсил стихотворение «Адель». Да-да! – и Лапышев расцвел, как маков цвет.
– Когда второкурсником я познакомился со своей будущей женой, то покорил ее сердце именно этими пушкинскими строками. Вскинув лысую дынеобразную голову, он стал вдохновенно декламировать:
– Он, по-моему, спятил, – вечером делился впечатлениями Корсун, – представить Адель Вартановну свирелью то же самое, что увидеть Карла Маркса на субботнике в Кремле…
В разгар разговора заявилась Наташка, вызвав приступ очередной массовой оторопи.
– Ну вот, гляди, дорогой, как ты хотел! – не обращая на нас никакого внимания, сразу скакнула к Вальке. Широким мушкетерским жестом дернув с головы дырявую дачную панаму, обнажила абсолютно лысую башку, стриженную под ноль. Причем не машинкой, а ножницами. Получилось что-то похожее на оболваненного барана, которых скубут на отгонных пастбищах впопыхах и по пьяни.
– Знаете ли, – ухмыльнулась умиротворенно, – очень хочется после этакого вступить в комсомол, – добавив с неподдельной грустью, – вот сейчас видно, что я действительно одинокое чмо. Уверена, примут даже без прохождения кандидатского стажа, как борца за идею…
– Ну, твари, держись! – внезапно изменив интонацию, прорычала куда-то в пространство, злобно пригрозив кулаком. Впоследствии это стало ее профилирующим качеством. Что странно, именно оно привело «Чмо» к немалому жизненному успеху, когда демократические силы назначили ее главной в какой-то разудалый телерадиоколлектив. Там лютой мстительностью она заставила всех трястись до коллективного паралича, особенно когда стала требовать публичной похвальбы ее эротических романов.
С Валькой, конечно, ничего не получилось. И слава Богу! Как многие подобные эпатажницы, в личных отношениях очень скоро становилась невыносимой, особенно вспышками разудалого идиотизма, частотелесного свойства. Вдруг внезапно хватала бедного Валена в укромном уголке городского парка и со страстным стоном требовала: «Давай прямо здесь!..»
Однако, благодаря лапышевской протекции, историко-филологический таки вымучила, где истории оказалось на три копейки, а вся филология сводилась к куплетам, что после третьей рюмки любила декламировать кому попадя: