Страница 17 из 22
Мне тогда показалось, что Визбор, по своим глубинным качествам, самой природой определен как человек-удав. Одну из первых он заглотил нашу очаровательную спутницу. Слепо преступая через тела, руки и головы, она приблизилась к нему и уселась прямо на пол, чуть ли не в ногах. Осторожно трогая гитарные струны, он тихо пел:
Тишина стояла, как в вакууме Марианской впадины, хотя помещение было забито поклонниками и поклонницами барда.
Ну какая устоит? Рядом с Визбором сидела броская шатенка в роскошном гарусном свитере с напряженным медальным профилем. Она меньше слушала, чем смотрела, внимательно отслеживая ситуацию, сразу отметив, что Визбор тут же остановил взгляд на Ленке, расцветавшей на глазах, как розовый бутон.
На Корсуна было страшно глядеть. Почерневший от накатившей ревности, он забился в угол, а потом резко поднявшись, стал судорожно протискиваться сквозь спрессованные тела и ушел, хлопнув дверью, в рубашке на ночной мороз.
Безжалостный столичный искуситель, нащупав очередную жертву с восторженно распахнутыми глазами горной серны, обращался уже прямо к ней под криво снисходительные усмешки своей спутницы, у которой, тем не менее, фас и профиль пошли темными пятнами. Он же вечный покоритель, с улыбчивым и радушным лицом, все настойчивее звенел струнами и обволакивающе звал:
Понятно, что домой мы возвращались уже без Ленки. В тот вечер Корсун напился в умат, потом рвался разыскать ее, чтоб «отмстеть», как Дон Хозе беспутной Кармен. Что там испанский вояка с ней сделал, я уже и не помню. По-моему все-таки зарезал. Единственно знаю, что где-то в лесу прикопал несчастную любовь, благодаря великому Александру Сезару Леопольду Бизе (проще говоря, Жоржу), прозвучавшей на весь мир.
– Нам этого еще не хватает! – гундел в нос, поскольку опять простыл, Архангельский. – Я вчера на этюдах видел ее среди этих… певунов-лыжников. Помахала издали ручкой, езжайте, мол, без меня… Вот чучело! Хотя, че мы ей? Я и сам после этого Визбора слюни распустил. Талантлив, собака, хотя и мерзавец. Взял в полон нашу золушку. Так, знаете ли, про между прочем… Да и меня, признаюсь, сильно взволновал…
И вдруг затянул тихим и хриплым голосом, чего мы никогда от него не слышали и даже не подозревали о таких способностях:
– Я тут, братаны, замыслил одну картинку, прямо по оной балладе. Уж так она через меня прошла, – непривычно торопливо, словно боясь упустить что-то важное, заговорил наш красноголовый друг.
– Вален! – Мишка снова перешел на прозу. – Да очнись ты! На фиг она тебе нужна. Ты же творец, значит страдать должен… Страдания художника – это… это… Это энергия для вдохновения. Ты вслушайся, как тот злодей излагает, – и он снова запел, на этот раз громко:
Валька забился в угол кровати, прямо на смятую подушку, подобрав под подбородок ноги, и тупо смотрел в одну точку.
– Слушай, Вален, – менторски вступил я, – че бы тут не пели, лучшее лекарство от неразделенной любви – новая любовь… Я на той вечере присмотрел одну барышню, тоже, кстати, из Краснодара…
Мишка захохотал.
– Че ты смеешься? – Корсун зло посмотрел в его сторону.
– У-у-у… – завыл наш общий друг, – я ее знаю. Стрептоцид на моей башке – просто лютики степные. Но я, думаю, тебе понравится… Как ты, Волоха, считаешь?..
– Валь! – заговорил я. – Та барышня тебе подойдет, хотя бы потому, что она единственная, кто способен ехать с нами в обратный путь на мотороллере.
– Тем более в краснознаменной овчине, – Мишка потряс ленкиным тулупом. – Ей, видать, сам Визбор куртец подарил. Японский, по-моему? Сплошные молнии и карманы, хоть сегодня на Эверест…
– Значит так! – решительно продолжил он, – я сейчас пойду разыщу ее…
– Кого? – проскрипел Валька.
– Ну, подружку твою новую… Она с ранья чаще всего в баре ошивается. Да! Немножко выпивает, но создание прелюбопытное. В училище у нас пробовалась натурщицей, раздевалась, как солдат по сигналу «Отбой». Правда, мечтает о журналистике. Калугин, куратор нашего курса, не захотел брать, объясняя, что она первую и вторую древнейшие профессии быстро объединит с нашей. А у него, видите ли, «партейный» билет один… Так что, вести?..
– Веди… если хочешь, – неуверенно всхлипнул Корсун. – Только я небрит…
– И не надо! – воскликнул «Сальвадор». – Она как раз из тех, кому нравятся небритые, лохматые, нечесаные, страдающие по утрам похмельем… Сейчас увидишь! – и он скрылся за дверью.
Минут через десять появился вновь в сопровождении барышни, заставившей Вальку впасть в еще более ступорное состояние. Несмотря на холод, девица была в шортах, майке, при полном отсутствии лифчика и с гигантским начесом на голове, выкрашенным в сине-зеленый цвет. К тому же в эту копну было воткнуто радужное перо неизвестной нам птицы. Как потом объяснила, тайского петуха. Где взяла – не помнит, кто дал – тоже…
– Этот, что ли? – спросила Мишку и рукой с гигантским перстнем показала на Вальку, который по-прежнему сидел на кровати, хотя обалдев от увиденного, начал уже медленно спускать босые ноги.
– Да! – подтвердили мы.
Барышня неопределенно хмыкнула и, подойдя к Вальку почти вплотную, протянув узкую ладонь, замотанную шпагатом, сказала:
– Ну, давай знакомиться, одинокое чмо!
– Кто чмо? – еще более опешил Вален.
– Ну не я же! Ты, конечно! – улыбнулась барышня, обнажив зубы как у кролика, к тому же крашеные охрой, – а я Наташка-замарашка…
Впоследствии мы часто вспоминали (но так и не вспомнили), кто первым перепасовал ей то «чмо», ибо более подходящей «кликухи» для нее трудно даже себе представить. Она якобы училась на филолога, но сразу пожаловалась, что ее собираются отчислять за непотребный вид и такое же поведение.
К вечеру друг наш ожил, а утром следующего дня, уезжая, мы имели за спиной Валена новую приятельницу, предварительно погасив ее долги в баре. Оказалось, немалые…
Одинокое чмо
О том, что она с серьезным вывихом, поняли, как только двинулись за пределы Домбая, на Теберду. Во-первых, заявилась в лохматой папахе погонщика овечьих отар (говорит, подарил старый чабан) и, напяливая на себя ленкину овчину, вывернула ее наизнанку. Во-вторых, всю дорогу визгливо вопила в валькин затылок одну и ту же песенку того же Бизе.