Из жизни облаков

- Прекратите стрелять! - что есть силы закричал в мегафон Артур.

Но браконьеров уже охватил азарт. Крика они не услышали, понеслись за нами, паля на ходу.

Тогда разъяренный Артур выдернул из наших узлов ружье "Барс", вогнал в ствол патрон и выстрелил.

- Дай-ка мне! - Как на состязании, я положил ружье на бортик корзины, повел мушку за мотором "уазика", попридержал дыхание и спустил курок.

Машина торкнулась, будто влетела в колдобину. До браконьеров дошло, что на шаре вооруженные люди. Развернувшись, они дали тягу. Мы издали вопль восторга, однако Сенечка был удручен: стараясь уйти от огня браконьеров, он выбросил двадцать килограммов балласта:

- Хочешь не хочешь, а вечером придется садиться...

- Поставь в известность землю, - распорядился Артур.

Вызвать ближайшую станцию труда не составляло, диспетчер откликнулся тут же. Я назвал квадрат, сказал, что аэростат обстрелян тремя неизвестными, вооруженными карабинами или винтовками, просил принять меры.

- А теперь, братцы, давайте решать, когда будем садиться, - произнес Артур.

Я прикинул по карте, куда нас вынесет к вечеру. Получилось - в степь северней Балхаша. Больших населенных пунктов вблизи не было. Неприятностей никому не доставим, хотя помощи ждать придется долго. Стали упаковывать вещи, снимать приборы, вкладывать в спальники жесткую и хрупкую утварь, бинокли и аппараты. В свой мешок я засунул десятилитровый термос с кагором, к которому мы так и не притронулись.

Митька с курткой освоился как со своей и выказал недовольство, когда я распорол стежки на спине и вытряхнул его из тепла.

Артур составил для штаба телеграмму. Я запросил местные станции о силе ветра у земли. Передали - с порывами до двадцати метров в секунду. Сенечка почесал затылок. Аэростат будет мчаться у земли со скоростью грузовика - километров шестьдесят в час. Гондола, понятно, побьется, не говоря уж о нас, грешных. Неспроста же посадку на аэростате остряки прозвали "управляемым несчастным случаем".

Вечерело. Шар понемногу начал снижаться. Чтобы он не набрал ускорение, Сенечка сбросил песок из Прошкиной выгребной ямы. Я запросил пеленги у всех станций, находящихся в зоне радиообмена. О приблизительной точке приземления передал в штаб и республиканское управление гидрометеослужбы в Алма-Ату. Закончив передачу, упаковал рацию, вытянул антенны.

- Придется в поле под шапкой ночевать, - озабоченно сказал Артур, поглядывая на пустынную степь и завязывая тюки со своими приборами.

Сеня старательно стал отмерять совком последние дозы песка, затем потянулся к стропе, ведущей к клапану аэростата. С кротким всхлипом сработала заглушка, прижатая пружинами. Газ устремился наружу. Навстречу понеслась земля. В последних лучах уходящего солнца мелькнуло вдали несколько небольших поселков с глинобитными овчарнями на околице. Артур отвязал конец гайдропа. Вниз, разматываясь, полетела бухта тяжелого и толстого каната. Из красного мешочка над головой Семен достал стропу разрывного отверстия. Стрелка высотомера приближалась к нулю, хотя конец гайдропа еще болтался в воздухе. Артур сбросил тюк с парашютами, чтобы замедлить спуск.

Теперь важно было дернуть в нужный момент разрывную уздечку: не слишком рано - иначе корзина сильно ударится о землю, и не очень поздно в этом случае оболочку, из которой не полностью вышел газ, вместе с гондолой будет долго тащить по степи, наставляя нам синяки и шишки.

Я вцепился в стропы, обхватив запеленатый в спальник термос с кагором. Неотвратимо приближалась земля в кочках колючего верблюжатника. Только сейчас, на посадке мы почувствовали, как сильно дул ветер. Гайдроп поднял пыль, вызвав сумятицу у сусликов и сурков.

- Двадцать... Пятнадцать... - начал считать Артур, определяя расстояние на глаз, потому что высотомер давно показывал ноль.

Гайдроп извивался змеей, тащась по земле. Почуяв нашу нервозность, забились в угол Митька с Прошкой.

- Десять... Пять...

Чтобы водород не мог взорваться от трения, надо поскорей расстаться с газом. Так поступает парашютист, торопясь погасить купол. Рука Семена с намотанной красной стропой дернулась. Затрещала приклеенная к оболочке сверху и снизу лента разрывной щели. Выдох - как у кита-финвала. Газ рванулся из оболочки, точно узник на волю. Гайдроп начал таскать корзину из стороны в сторону.

- Ноль! - Артур выключил барограф, лента которого невозмутимо записывала весь наш полет, и успел докричать последнее: - Держись!

Корзина с лета врезалась в землю. С терзающим душу скрипом спружинив от удара, она подскочила метров на пять, накренилась так, что посыпалась вся поклажа. Потом бухнулась вновь, опять подпрыгнула. Что-то тяжелое больно колотило по бокам и голове. По лицу хлестали стропы. Свободной рукой я попытался дотянуться до Митьки, чтобы удержать пса, но он уже был вынесен и повержен. За котенка я не волновался. Прошка при любой раскладке приземлялся на все четыре. Через минуту краем глаза я заметил Митьку. Он несся за нами по степи. Корзину, как перекати-поле, тащило до тех пор, пока не вышел весь газ и не улеглась оболочка. Гордое творение теперь съежилось, испустило дух, превратившись в бесформенную груду серебристой ткани. На карачках мы выползли на белый свет. У Сенечки заплыл глаз. Артур держался за щеку. Поднявшись на ноги, мы почувствовали, как качается и плывет земля. Ощупали ноги, руки - вроде целы...

Уже в затухающих сумерках мы стащили в одну кучу вещи, растерянные при посадке. Ни разбить палатку, ни залезть в спальные мешки не было сил. Дикий неодолимый сон навалился на нас. Артур и Сенечка подсунули под головы парашюты. Я повернул спальник мягкой стороной, поискал положение, в котором тело бы не болело, но, кажется, так и уснул, не найдя.

Жаркое солнце било в глаза. Я кряхтел, морщился, пытался повернуться на другой бок, но даже сквозь сомкнутые веки проникал яркий слепящий свет. Наконец собрался с духом и сел, охнув от боли. Болело все - от макушки до пяток, как после побоев. С усилием раскрыл глаза и заревел от страха. На меня смотрела дьявольская морда. В панике я треснул по ней кулаком, вскочил на ноги. И тут увидел, что нас окружает тысячная орава овец. Поджарые после летней стрижки, похожие на гончих, животные лезли на распластанную на земле оболочку, слизывали с нее влагу, которую мы стащили с холодного неба. Митька молча гонял овец, но отара, презрев страх, бросалась с другой стороны. Овцы хотели пить. Пинками я разогнал самых нахальных - острыми копытцами они могли порвать казенное имущество.

Артур и Сенечка проснулись уже после того, как оболочка просохла и овцы отхлынули. Мы еще раз прошлись по степи до того места, где корзина впервые встретилась с землей, подобрали утерянные экспонометр, патроны, Сенечкину запасную куртку, нож Артура в кожаном чехле... Потом сложили оболочку, в корзину упаковали вещи.

Я развернул рацию. Она, конечно, не работала после такой "мягкой посадки".

Стало припекать. Мы вылезли из меховых одежд, оставшись в свитерах и спортивных брюках.

- Где же все-таки люди? - недоумевал Артур, как бы спрашивая овец, безмолвным кольцом окружавших нас.

Развернув карту, Сенечка проговорил:

- В семи километрах к северу от нас Карабулак. Восточнее, в десяти, Джанысгой...

- Если из поселков нас не заметили, то чабаны-то должны увидеть! Может, прячутся?

- У нас рога, что ли? - сказал Артур.

Вдруг он замер. Мы оглянулись. Со всех сторон, обкладывая нас, как волков, мчались всадники. Из-под копыт летела густая пыль. Лавина приближалась. Донеслись воинственные крики, гиканье. Наездники мчались, держа наперевес ружья и вилы. Сенечка потянулся к "Барсу", но Артур одернул его:

- Не смей! Затопчут!

- И пойдем, как бычки, под кувалду? - огрызнулся Сенечка, хотя видел, что остановить выстрелами осатаневшую лавину уже было поздно.

Передние на всем скаку попытались затормозить, но налетели задние, образовалась куча мала. Я и рта не успел раскрыть, как кто-то заломил мне руки за спину, туго перетянул их веревкой. Рядом ожесточенно бился Сенечка. Артур кричал, однако его вопли не доходили до торопких, деловых степняков, привыкших укрощать не то что людей, но трехлеток-жеребцов. Дольше всех отбивался Митька, однако и он скоро исчез из поля зрения. Что стало с Прошкой, никто из нас сказать не мог.