Потрошитель

— Я никогда не интересовался криминальными сводками, но даже я знаю, что Потрошитель орудует уже больше месяца. Как сильно полиция старается, если он до сих пор на свободе? Если бы вас это действительно хоть немного коснулось, вы бы никогда не раскидывались пустыми шаблонными словами!

Акасуна не видел перед собой ничего. Слезы застелили взор, и все, что он ощущал — это как под кулаками приятно хрустят кости. И как другие руки пытаются оттолкнуть его от себя. Он не мог прийти в себя, его охватила необузданная ярость. И самое отвратительное, что он понимал, что злится на самом деле на себя. Он почувствовал, как его подхватили за шкирку, после чего по телу прошелся эклектический ток и картинка перед глазами пропала.

Тело жутко ломило, не говоря уже о головной боли, которая в тиски сжала черепушку. Сасори скривил лицо, попытавшись подняться, но новый приступ боли заставил парня опять опуститься на подушку. Он обвёл комнату взглядом, отметив, что уже наступил вечер, потому что свет едва пробивался в палату.

— Очнулся наконец-то? — с надменной насмешкой прозвучал вопрос.

Сасори, прищурив глаза, едва уловил силуэт, приближающийся к койке. Рядом остановился следователь, у которого под глазом красовался синяк, лицо изрядно припухло, да и весь вид его был помятым и побитым. Акасуна смутился и одновременно удивился собственной агрессии: он понимал, что это его работа.

— Успокоился хоть? Я дал тебе выпустить пар, правда напарник мой зашел как нельзя кстати и вырубил тебя электрошокером. Уж прости его, нервный он жутко.

Мадара подошел к подоконнику, открыв окно и удобно устроившись, принялся шарить по карманам.

— А еще к тебе приходила истеричка с розовыми волосами. Грозилась меня побить, если я не пропущу её к тебе. С трудом удалось уговорить эту милую леди прийти завтра. Хотя тебя уже сегодня выписывают.

Мужчина вытащил сигарету и, зажав её между губ, принялся щелкать зажигалкой, которая не желала обжечь края своим теплым огнем.

— Сасори Акасуна, — сделав затяжку, выдохнул дым мужчина. — Студент художественного факультета. И угораздило же судьбу именно тебя сделать свидетелем. Какая насмешка, ты ведь, кажется, говорил, что совсем не интересовался темой Потрошителя?

— Я так понимаю, что меня уже выписали, и я могу идти домой? — Сасори проигнорировал его монолог, головокружение постепенно проходило.

— Ясно, злишься на меня, значит. Хорошо. Тогда позволь тебе кое-что объяснить. Ты обвиняешь мир в его безразличии, что, конечно, с одной стороны, верно, но в то же время и не совсем так. Да, меня нисколько не удивляет человеческая смерть, ведь я уже на стольких трупов насмотрелся, что для меня это подобно тому, что тебе писать картины у себя на парах. Но, знаешь, полиция была бы просто не в силах проверять абсолютно все запросы. В курсе ли ты, что в день в участок приходят сотни «свидетелей», которые утверждают, что видели Потрошителя? Что они переспали с Потрошителем, что они беременны от Потрошителя, что Потрошитель их сын и внук. На ТВ десяток фриков приходят на передачи, утверждая то, что Потрошитель - инопланетянин, то, что он пробрался в их квартиру и ограбил. Улавливаешь мысль? Отвратительно не то, что этот мир безразличен к твоему маленькому горю, страшно то, что людей мысль о Потрошителе не пугает, а возбуждает. Для них это новая сенсация, способная хоть немного потешить эго.

Мадара выпустил сигаретный дымок в окно, смотря далеко за вечерний горизонт. Он стряхнул пепел на землю и погасил сигарету о лицевую стену, выкинув окурок.

Сасори внимательно слушал каждое слово, наблюдая за движениями следователя, который приближался к его койке.

— Этот мир действительно сошел с ума. Прими это как есть. Тебе просто не повезло. На твоем месте мог оказаться каждый. Мы проверили твое показание и нашли тело, спрятанное в мусорном баке. Дата смерти как раз приходится на позавчера. Из-за сильного ливня следы убийства были смыты, поэтому мы и не нашли улик. Мы признаем свою ошибку и надеемся на твое содействие. Поэтому попрошу еще раз: расскажи, что произошло, и, главное, опиши внешность убийцы.

Сасори смерил брюнета, что включил диктофон и положил его на тумбу рядом с койкой, безразличным взглядом. Он посмотрел на гаджет и, подумав еще раз о том, что мир действительно сошел с ума, принялся за рассказ монотонным голосом:

- Позавчера я стал свидетелем убийства. Вчера я пришел в участок, где мое заявление не приняли всерьез. В этот день, возвращаясь домой, мы с Дейдарой поменялись толстовками. Я хотел отдать ему телефон, который он забыл, а, когда нашел его, Потрошитель уже убил его.

— Вот как, значит, он целился на тебя? А следует — уже выслеживал? Как он выглядит, ты видел лицо?

— Нет, вчера он был в бесформенной одежде, лицо закрывал капюшон, позавчера он был в черных лохмотьях. Рост 175-180. На лице безликая маска с черными точками вместо глаз в виде спирали, на месте рта есть отверстие. Носит седовласый парик длиной до бедер. В качестве оружия он использовал Нэкодэ и перчатку, напоминающую оружие Крюгера, и….

— Плохо дело. В маске, значит. Что ж, но все лучше, чем ничего. Мы подключим тебя к программе защиты свидетелей. Видимо, нападение было нацелено на тебя. Сегодня тебя уже выпишут, но сопровождать тебя будет охрана.

Мадара продолжал говорить, когда в глазах Сасори застыл ужас. В голове его прокручивались последние слова Дейдары: «Мы ведь, кажется, сегодня пересекались?».

***

Черная линия перечеркнула алый закат. Кисть безжалостно наносила истязающие мазки, за которыми меркли яркие краски вечернего Токио. Последняя линия, и холст разорвало пополам. Две половинки испорченной картины медленно летели вниз, достигая испачканного красками пола. Один удар ногой, и мольберт рухнул следом за ними.

— Все не то! Не то!

Сасори рухнул на колени, схватившись за голову. Боль съедала его изнутри. Самое отвратительное из всех чувств – душевная боль. Её невозможно заглушить. Она люто преследовала парня уже третий день, не позволяя покинуть пределы квартиры, не давая открыть занавески, что затемняли комнату, из-за чего её хозяин уже не мог понять: день сейчас или же ночь. Это все не имело значения. Сасори от отчаяния начинал крушить все, что попадалось под руку: глиняные и фарфоровые статуэтки, которые он сам когда-то создавал. Он надеялся, что, выпустив пар, сможет немного успокоить это колюще-режущее чувство в районе сердца, которое сжималось каждый раз, стоило ему услышать шаги за входной дверью. Но хуже всего были звонки. Точно так же, как и сейчас. Акасуна был не в силах подойти к двери, поэтому сидел в прихожей, прижавшись спиной к стенке, и слушал уже четвёртый раз подряд тщетные попытки его девушки:

— Сасори, мы все очень за тебя переживаем. Пожалуйста, впусти меня, я хочу убедиться, что с тобой все в порядке.

— Со мной все в порядке, — отвечал парень, пытаясь убедить самого себя в этом.

— Сасори, умоляю, просто отзовись, — молящим надрывным голосом просила девушка. А он знал, что сейчас она плачет. Но почему-то желания открыть дверь, показать, что он цел и невредим, совершенно не возникало. Ему было наплевать на это.

— Мы все очень тяжело переживаем потерю Дейдары. Поэтому тебе не нужно нести этот груз одному. Позволь мне разделить его с тобой.

И снова повисла тишина. Будто это было просто мимолетным видением, чертовой галлюцинацией. Сасори сжал кулак, прикусив костяшки на руках, из груди вырвался истерический хохот.

— Самое ужасное, что меня гнетет не боль потери друга, а страх за собственную шкуру.

— Вот ты всегда был таким: прятал свою трусость за красивой вуалью меланхоличности, — прозвучал насмешливый и такой родной до жути голос.

Сасори застыл в ужасе, распахнув карие очи, его затрясло еще сильнее. Прикусив костяшку до крови, Акасуна зажмурился в надежде, что он просто ослышался, однако голос не исчезал:

— Действительно, какая трагедия, мой милый друг. Тебя ведь меньше всего волновал Потрошитель, и, в конце концов, больше всего тебя он и коснулся.