Золото Хравна

– Нам надо идти, чтобы успеть засветло, не то, боюсь, нам придется самим убедиться в том, что у волка, кроме хвоста и ушей, есть зубы, – сказал Торлейв.

– Да хранит вас Господь, дети, я же стану петь за вас. Волков не бойтесь: от этого-то зла есть кому вас защитить.

На дворе Торлейв глубоко вдохнул холодный воздух. Интересно, что бы сказал брат Мойзес? Когда-то он так бережно разворачивал перед Торлейвом истлевшие пергамены, приносил деревянные таблички, на которых едва проступали очертанья рун. Где кончается простое знание, и где тот миг, когда оно врастает в тайное, запретное? «Деды считали колдовством любую поэзию, и, возможно, они были правы», – так говорил брат Мойзес; он, знавший наизусть множество стихов, сказов, песен, поэм, баллад. Что бы теперь сказали вы, отче?

Глава 4

Дорога домой казалась бесконечной. Они бежали вперед, скользя с пологих откосов, Вильгельмина привычно правила путь своих маленьких лыж. Торлейв старался держаться с нею рядом; иногда он касался ее руки – тогда Вильгельмина поднимала усталые глаза и невесело улыбалась.

Небо над головой было ясным, облака ушли далеко на юг. В воздухе, еще задолго до сумерек, появилась твердая, колючая свежесть. Снег жестко засвистел под лыжами, запел на поворотах; он уже не был так пушист и нежен, как утром.

– Подмораживает, – сказал Торлейв, когда с вершины холма они увидели березовую рощу и колеи санного тракта.

– Будет холодная ночь, – отозвалась Вильгельмина. Это были первые слова, произнесенные ими с тех пор, как они покинули дом Йорейд.

Они выехали на тракт и понеслись по нему рука об руку. – Как ты думаешь, что это было – то, что ты видела? – спросил на бегу Торлейв.

– Не знаю. Я слыхала, что бабушка умеет ворожить, но я никогда не видела, как она это делает.

– Ты полагаешь, это всё правда?

– Ох, Торве, не знаю!

– Я не верю, что со Стурлой что-то случилось, – решительно сказал Торлейв. – Я, конечно, люблю Йорейд, но – ты не обижайся – в ее годы у стариков с памятью бывает и хуже. Стурла просто задержался в Нидаросе. Скоро он вернется, и все твои страхи рассеются.

– А что же тогда я видела?

– Ты волнуешься за него, и эти разговоры о варгах тебя расстроили. Ты уснула под пение Йорейд, и тебе привиделся сон.

– Возможно, но тогда это был очень странный сон. Сначала мне привиделся какой-то фьорд, высокий обрывистый берег. Я могу поклясться, что никогда не видала его прежде. Потом – еловый лес, там была скала, похожая на ётуна: казалось, протяну руку – и смогу коснуться этих холодных, иссеченных ветром камней. Потом я увидела тебя. Ты шел на лыжах, была ночь, какое-то странное место, башня, ельник. Поблизости тоже было море – я это чувствовала, хоть и не видела его. Я вспомнила, что должна думать об отце, и сосредоточилась, и в этот момент увидела изгиб дороги. Это была Дорога Конунгов в том месте, где она сворачивает к самому Нидаросу. Там шла битва. Отец оборонялся от нескольких человек, сверкали мечи, осенняя грязь на дороге была перемешана с кровью. Они выбили меч из руки Стурлы, схватили и связали его. Я не знаю, кто они такие, я не видела их лиц.

– Ты просто разволновалась! – с болью глядя в ее испуганное лицо, произнес Торлейв.

Обогнав его на спуске, Вильгельмина развернулась поперек лыжни – так резко, что Торлейв едва успел затормозить, чтобы не сбить ее с ног.

– Торве! – вскричала она. – Не разговаривай со мной так, точно я ребенок или точно я больна!

– Ну что ты, Рагнар Кожаные Штаны, – проговорил Торлейв. Переведя дыхание, он вернулся на лыжню. – Какой же ты ребенок? Ты великий воин, викинг и берсерк[76].

Вильгельмина, как ни была огорчена, подняла глаза на Торлейва и, встретившись с его улыбкой, невесело рассмеялась в ответ.

– Прости, – сказала она, и они помчались дальше.

Вечерело, морозные сумерки постепенно заполняли заснеженный лес. Становилось всё холоднее. Тени деревьев понемногу скрадывались синевой наступающей ночи, и в потемневшем небе заполыхал над горами яркий колючий Аурвандиль[77].

Впереди в пологой ложбине за холмом зачернели дома и ограды усадеб.

– Пока мы доедем до Острова, станет совсем темно, – сказал Торлейв. – Может, тебе лучше еще раз переночевать у тетки Агнед?

– Оддню сойдет с ума от волнения, – покачала головой Вильгельмина. – Сегодня праздник, и у Фриды нет особых дел. Если она приходила к нам поболтать, как она частенько делает, Оддню уж точно всё знает про Клюппа. И теперь они с Кальвом места себе не находят.

– Хорошо. – Торлейв прибавил ходу. – Я только заеду в «Лось», возьму факел и Задиру. Это не займет много времени.

– Ох, – сказала Вильгельмина. – Ты, кажется, собираешься защищать меня всерьез?

Задирой звали полутораручный меч, принадлежавший Хольгеру, отцу Торлейва: когда-то Хольгер сам купил его у оружейника в Бергене[78] и очень им дорожил. Задира был не из тех новых длинных мечей, что носили королевские дружинники в столице, и не считался особо ценным оружием. Хольгер говаривал, что Задира обладает довольно вздорным характером – за то и получил свое имя. Меч ни разу не подвел хозяина: это было добротное, надежное, мастерски выкованное оружие с хорошо сбалансированным клинком и широким долом[79]. Простая обмотанная кожей рукоять его, потертая еще отцовской ладонью, удобно ложилась в пальцы Торлейва, и меч точно срастался с рукою.

Стурла, знавший в оружии толк, говорил, что Задира, скорее всего, вывезен из Италии. Отличный меч доброй стали, хоть и без внешних украшений. Лишь на круглом навершии да на крестовине с загнутыми книзу дужками просматривался простой узор из черненых перекрещивающихся линий.

Торлейв знал, что отец заботился об этом мече, и считал его не простым оружием. Конечно, на первый взгляд, Задира сильно проигрывал рядом с мечом самого Стурлы, сверкающим сталью двойного дола и позолотой рукояти, – Надеждой Путника. Но Стурла и сам не раз говорил, что позолота – это не главное.

Они спустились с холма и бежали теперь меж усадеб. Запахло дымом, собаки встретили их лаем из-под плетней. Промелькнули изгороди, заснеженные крыши – несколько запоздавших прохожих с удивлением проводили взглядами лыжников, летевших по дороге сквозь сумерки.

Перед «Красным Лосем» толпились люди, горели фонари и факелы, бросая огненные отблески на сугробы, на лица, на плащи и капюшоны. Торлейв вспомнил, что в этот вечер в «Красном Лосе» должны были собраться охотники. Ему не слишком хотелось видеть Гудрика и еще менее – Бьярни, сына Грима.

Тени колыхались на снегу, голоса звучали возбужденно. Там была и Агнед – Торлейв издали узнал ее плотную фигуру, закутанную в подбитый мехом плащ. Она также увидела Торлейва и Вильгельмину и побежала навстречу – и Торлейв еще издали понял, что опять стряслась какая-то беда.

– Торлейв! – закричала она. – Вильгельмина, девочка моя! Крепись! Большое несчастье постигло тебя, очень большое!

– Отец?! – задохнувшись от страха, вскричала Вильгельмина.

– Бьярни, сын Грима, и с ним другие люди барона нашли в лесу останки Стурлы Купца и Кольбейна, – упавшим голосом быстро произнесла Агнед и вдруг порывисто и крепко обняла ее.

– Волки? – хрипло спросил Торлейв, не узнав своего голоса.

– Да.

– Нет! – сказала Вильгельмина, отстранившись от нее. – Нет, я не верю. Этого не могло быть. Они ошиблись! Стурла жив!

Торлейв молча взял ее за рукавицу – он не знал, что сказать. Толпившиеся перед «Красным Лосем» уже увидели их и расступились, пропустив вперед Бьярни, сына Грима. Он вышел навстречу Вильгельмине и развел руками.

76

Берсерк – так в древней Скандинавии называли воина, умевшего перед битвой вызывать в себе состояние боевого гнева – неконтролируемой агрессии. Берсерк становился сильнее обычного человека, был нечувствителен к боли и один стоил нескольких воинов. Берсерки очень ценились как воины, но их боялись не только враги, но и друзья, потому что берсерк в состоянии боевой ярости не всегда мог отличить своих от чужих.

77

Звезду, известную в древней Скандинавии как Аурвандиль – иногда Палец Аурвандиля, – отождествляют с вечерней Венерой.

78

Берген – город и порт в Норвегии.

79

Дол – выемка, проходящая посередине клинка. Служит ребром жесткости и уменьшает вес оружия.