Золото Хравна

– Сядь. Если хочешь знать, сядь и дай мне руку.

Вильгельмина села, и Йорейд опустилась на скамью напротив нее. Вильгельмина протянула ей через стол свою маленькую ладонь, и старуха крепко сжала ее пальцы.

– Вспоминай его лицо, – приказала она. – Думай о нем, а я буду петь. Непрестанно думай о нем.

Вильгельмина послушно представила себе Стурлу, его широкое обветренное доброе лицо, его усы и коротко стриженную темную бороду. Его небольшие глаза, такие веселые, полные радости, когда он смотрел на свою единственную дочку. Она вспомнила его сильные руки, его объемистый живот, кафтан, в котором он уехал из дому, и теплую ольпу из пегой овчины – он всегда надевал ее в дорогу. И тут Вильгельмина стала точно погружаться в сон и увидела край фьорда и море. Она стояла на высоком берегу. Далеко внизу холодные волны с шумом перекатывали ледяную кашу по гальке и валунам. Потом она увидела густой еловый лес и высокую скалу, нависающую над бездонной пропастью. Внизу бурлила река, над ней клубился белый туман. Огромный камень на вершине скалы походил на голову ётуна, дожди и ветры вытесали черты каменного лица. Кусты и маленькие деревца усиливали сходство – точно волосы, в беспорядке растущие на лысеющей макушке великана. Щели глаз будто приглядывались к Вильгельмине.

«Где это?» – подумала она. Небо было смутным, сумеречным, снег слетал на странный незнакомый лес. Скала была изборождена множеством шрамов и сколов. Снег выделил их, словно начертал белые неразборчивые руны на ее темной поверхности. Вильгельмина так отчетливо видела эту скалу, что, казалось, могла бы дотронуться до нее; она протянула руку – но видение исчезло.

Теперь она стояла рядом с высокой каменной башней, к подножию которой лепилась бревенчатая пристройка. Из отдушины на ее крыше сочилась тонкая струйка дыма, светлея против ночного неба. Горели редкие холодные звезды. За молодым ельником кто-то быстро скользил на лыжах. Она приблизилась и с удивлением поняла, что это Торлейв. Нет, нет, подумала она, это всё не то. Она слышала, как где-то заунывно поет Йорейд, выговаривает слова своей странной песни.

«Я должна думать об отце», – напомнила себе Вильгельмина – и сразу оказалась в каком-то новом месте. Дорога вилась меж высокими холмами. Была поздняя осень, листья почти все облетели. Вильгельмине место показалось знакомым: они с отцом проезжали мимо него на пути к Нидаросу. Вон с того поворота уже должен быть виден и сам город, изгиб Нидельвы и два колокольных шпиля Святого Олафа.

Было утро, лил дождь, по лужам на размытой дороге прыгали крупные пузыри. Трещали ветки, слышался звон и скрежет металла, люди кричали столь яростно, что заглушали шум дождя и пение Йорейд. Это была битва, и там был отец. «Стурла!» – хотела крикнуть Вильгельмина, но песня Йорейд запрещала ей говорить. На Стурле висели двое, а третий, человек в алой рубашке, вязал ему руки.

– Стурла! – в отчаянии закричала Вильгельмина и широко распахнула глаза.

Она была в доме у Йорейд, и старуха держала ее за руку. Торлейв сидел на краю скамьи и смотрел на нее с такой болью, нежностью и страхом, что комок, стоявший у нее в горле, разошелся, и она заплакала.

– Я видела! – сказала она, всхлипывая, и взглянула в горящие синие глаза Йорейд. Они показались ей не менее странными и дикими, чем песня, которой старуха погрузила ее в сон.

– Я видела все, что видела ты, – проговорила Йорейд.

– Что это значит, бабушка? Стурла жив?

– Он жив.

– С ним какая-то беда? Что это были за люди?

– Нельзя доверять целиком тому, что явилось тебе. Все эти видения – лишь отраженье твоих чувств. Будь он мертв, ты бы увидела его мертвым, но этого не было. Возможно, виденье достоверно, возможно, нет. Может, ты видела прошлое, а может, будущее. Это лишь чувства, не более. Те силы, что вызвала я своим пеньем, никогда не обманывают, но наше воображение строит вокруг то, что нам вздумается, и иногда наша память подсказывает нам не то. Но смерть не умеет лгать. Отец твой жив.

– Я ничего не понимаю! – сказала Вильгельмина с отчаянием.

– А и не надобно тебе ничего понимать. Лучше бы тебе, девочка, не ходить домой, а остаться у меня. Чую я зло, а как избыть его – не знаю.

– Не могу, бабушка. Как же там Оддню и Кальв вторую ночь без меня? Не волнуйся, сегодня Торлейв переедет к нам на Еловый Остров.

Торлейв решительно поднялся со скамьи.

– Тетушка Йорейд, нам с Вильгельминой пора в обратный путь. Темнеет рано, нам надо засветло оказаться на хуторе. Не хотелось бы разделить судьбу Клюппа.

– Ах да, волки, – усмехнулась старуха. – Волки, варги, оборотни. Этот морок не про нас, это пусть Финнбьёрн Черный Посох надеется убить варульва серебряным болтом из самострела с помощью сейда. Запомни мои слова, Торлейв, сын Хольгера: эти, как ты говоришь, сказки – совсем о другом. Финнбьёрн Черный Посох и то плохо понимает, с чем он имеет дело, а вам к этому и близко подходить не след. Хочешь скорее увести ее от меня, чтобы я, дура старая, не морочила ей голову своими бреднями? Да, может, ты и прав, сын Хольгера. Может, ты и прав. Держитесь друг друга. Вильгельмина, внученька, выйди-ка на двор, мы с сыном Хольгера сейчас догоним тебя. И ночь ли, день ли, нынче не стоит опасаться варга, нынче бойтесь человека. Голод у него волчий, ненасытный, но жестокость у него – человечья. Его бойтесь и при луне, и среди ясна дня, как говорит песня.

Вильгельмина кивнула и пошла в сени. Она так устала, что даже бояться у нее уже не было сил.

– Зачем вы так напугали Вильгельмину, тетушка Йорейд? – спросил Торлейв.

Йорейд посмотрела на него снизу вверх.

– Ты славный мальчик, Торлейв, сын Хольгера. Оба вы добрые дети, и ты, и она. Не оставляй ее. Для нее наступают трудные времена.

– Я не оставлю ее, можете быть уверены.

– Монахи из Нидароса неплохо научили тебя уму-разуму, – невесело усмехнулась старуха. – Одному только научить тебя они не сумели. И где же им тебя научить, коли они и сами не умеют?

– Сегодня вы говорите загадками.

– Приходи ко мне, когда наступят лучшие времена. Летом. Я сварю светлого пива: оно очищает разум. Я начертаю старший футарк на камнях, и разложу их пред тобою на песке, и научу тебя, чем «naudir», нужда, отличается от «winju», счастья[75]. Это понимать всякому резчику на пользу. Помнишь исландца Эгиля, сына Лысого Грима? Не умей он резать руны и не знай тайного их смысла – что стоило бы его мастерство скальда, когда враг его Бард велел подать Эгилю рог с ядом?

– Эгиль вырезал руны на роге, рассек себе ладонь ножом и окрасил их своею кровью, – сказал Торлейв. – Виса, сказанная им, привела в действие силу рун, и рог разлетелся на куски. Так говорят люди.

Торлейв уже наклонился, чтобы, выходя, не удариться головой о низкую притолоку, но внезапно выпрямился:

– Тетушка Йорейд, почему не расскажете нам с Вильгельминой всё, что знаете?

– Я знаю не больше того, что знаю, – отозвалась старуха. – Неужели ты думаешь, что я не сделала бы всё, что в моих силах, чтобы уберечь мою девочку от несчастья? Не ведаю, что ты думаешь обо мне, Торлейв, сын Хольгера; люди всякое про меня говорят. Я и впрямь имею некие знания… сверх тех, что даны людям из Городища. Но ежели мне и открывается что-то, чего не видите вы, то, поверь, это не то, что сага, где одно слово следует за другим и все они вместе складываются в повесть. Если ты возьмешь лист пергамена, исписанный сверху донизу, и, не читая, ножом изрежешь его в клочья, а после изымешь несколько обрывков, ты не поймешь всей саги; но отдельные слова и руны будут тебе ясны. Возможно ли по ним угадать общий смысл? Иногда – да, иногда – нет. Так же и то, что дано мне увидеть в будущем и в прошлом. Если слепец пощупает лишь волчий хвост, сможет ли он описать уши зверя? Я могу лишь с уверенностью сказать, что со Стурлой не всё ладно; но он жив… пока еще жив, раз Вильгельмина не увидела его мертвым.

75

Йорейд называет имена рун.