Страница 18 из 25
Поток, все уносивший своим течением, образовал обвалы, обнажил новые пласты почвы и камни.
На дне впадины оставалось немного воды. Больной нагнулся, чтобы напиться, и испустил крик. Это был даже не крик, а ликующий рев животного.
Впадина имела дно странной формы, все покрытое углублениями и вздутиями и блестевшее металлическим блеском.
Жадность придала силы умирающему, и своей киркой он стал выкапывать блестящую массу. В первую минуту он даже не поверил своим глазам: на мгновение его охватило помешательство, и он начал приплясывать на месте, крича:
– Серебро!.. Серебро!.. Это серебро!
Действительно, углубление, из которого он пил, образовалось в серебряном самородке весом пятьсот килограммов!
С минуту он стоял как бы загипнотизированный видом этого сокровища, которое сулило ему в будущем еще и другие богатства, а затем принялся лихорадочно забрасывать серебряный слиток землей.
Джим вернулся в Нью-Йорк, собрал без труда капитал, и скоро серебряные рудники Рио-Хила стали давать громадные барыши.
Но этого было недостаточно для человека с ненасытной жаждой деятельности, являющегося до сих пор олицетворением «дельца».
Разбогатев и приобретя неограниченный кредит, он стал спекулировать хлопком, сахаром, землями, металлами.
Он основывал города, строил дома, железные дороги; его предприимчивость и смелость не знали границ. И ему всегда и всюду сопутствовала удача.
В то время, когда он держал пари с Бессребреником, он был одним из двадцати пяти самых крупных капиталистов Америки.
Ему было под пятьдесят, но, несмотря на все возрастающий объем работы, он обладал силой и крепостью, которым могли бы позавидовать многие молодые люди.
По наружности это был обыкновенный янки: высокий, костлявый, с большими руками и ногами, с серыми выразительными глазами, нечистым цветом лица и традиционным пучком волос на подбородке.
Его личный архитектор, который по обязанности должен был вместо него обладать изысканным вкусом, создал ему за многие тысячи долларов тот неслыханный комфорт, о котором не имеют даже понятия в других странах и которым американские миллионеры гордятся по нраву.
Роскошные дворцы, сказочные виллы, уникальная мебель, богатые картинные галереи, лошади, яхты – у него было все, но он не пользовался ничем, чувствуя себя по возвращении из конторы чужим среди всей этой роскоши, как ночная птица, вылетевшая на яркий солнечный свет.
Джиму Сильверу некогда было посещать общество, а между тем ему страстно хотелось жениться. Но он не знал, как приступить к розыску «родственной души», этого уж никак нельзя было поручить архитектору.
Как это обычно и бывает, ему помог случай, подарив знакомство с миссис Клавдией.
Первая встреча решила судьбу серебряного короля. На целые сутки он позабыл про свои доки, железные дороги, свои элеваторы, рудники и свой несгораемый шкаф, обшитый сталью, как монитор.
Он нашел впечатление, в первую минуту поразившее его как выстрел из пистолета прямо в грудь, в сущности, весьма приятным, и подумал: «Никогда не мог бы представить себе, чтобы общество женщины и воспоминание о ней могли быть столь приятны. Я женюсь на миссис Клавдии, хотя бы это стоило мне сто… двести миллионов».
Он отнесся к сердечному вопросу как к «делу» и объяснился по телеграфу.
Его предложение пришло в плохую минуту. Как нам известно, миссис Клавдия получила телеграмму как раз в тот момент, когда ковбои, накинув петлю на шею Бессребреника, поднимали его на вершину сикоморы.
В это мгновение, естественно, миссис Клавдия не могла серьезно обдумать предложение серебряного короля, и у нее лишь мелькнула мысль: «Стать миссис Джим Сильвер!.. Мечта!»
Но в то же время ее дружеское расположение и симпатии влекли ее к Бессребренику, который между тем продолжал подниматься, медленно кружась в воздухе, и вот уже повис…
Миссис Клавдия бросилась к сикоморе, размахивая телеграммой, казавшейся в ее тонких пальцах приказанием об отмене казни, присланным с курьером.
Несмотря на свое волнение, она заметила, что у старого индейца высунулся язык и лицо исказилось в ужасной гримасе. Бессребреник же, сохранивший до последней минуты самообладание, сжал челюсти и губы. Только лицо его начало синеть.
– Стойте!.. Оставьте! – закричала миссис Клавдия, не помня себя и не сознавая, что говорит.
Возбужденные и пьяные ковбои, сбившись в кучу, принялись хохотать.
– Негодяи!.. Разбойники!.. Это безбожно!
Смех становился все громче.
– Пустите, подлецы!.. – приказала молодая женщина, которой презрение и негодование придали величие.
Видя, что толпа не обращает ни малейшего внимания на ее приказания, она выхватила свой маленький револьвер Смита и Вессона и, направив в толпу, раз за разом нажала курок, даже не целясь.
Паф!.. паф!.. паф!.. – раздались три выстрела. Миссис Клавдия, любительница всякого спорта, прекрасно владела револьвером, и три человека повалились, даже не вскрикнув. Молодой женщине оставалось всего несколько шагов до сикоморы, когда она заметила, что Билли Нейф поднял свой револьвер, чтобы одним выстрелом покончить с джентльменом.
В четвертый раз послышался слабый звук маленького револьвера. Пуля попала Билли Нейфу в переносицу, и он упал на руки товарищей, которых начинала охватывать паника.
Паф! – вновь среди водворившегося молчания раздался сухой, короткий выстрел: миссис Клавдия прицелилась в ремень, поддерживавший обоих повешенных, с такой ловкостью и самообладанием, что пуля буквально перерезала лассо надвое.
Джон-индеец и Бессребреник тяжело упали на землю, не будучи в состоянии удержаться, так как руки их были связаны. Но неустрашимая молодая женщина уже подбежала к ним, и ни один из разбойников не посмел удержать ее.
Она поспешно нагнулась, схватила охотничий нож самого Вилли Нейфа и в одну секунду перерезала ремни, которыми был связан джентльмен. Он уже был близок к удушению и, жадно вдохнув воздух, проговорил:
– Благодарю!
Миссис Клавдия подбежала к трупу Нейфа, выхватила два длинных, оправленных в серебро револьвера, которые были у того за поясом, и передала их Бессребренику со словами:
– Защищайтесь!
Он ответил хриплым голосом:
– Еще раз благодарю… Постараюсь.
Он с трудом приподнялся на одно колено и поднял один из револьверов.
Взбешенные такой развязкой, ковбои, отступившие было после выстрелов миссис Клавдии, снова приближались.
Необыкновенное уважение янки к женщине не позволило ковбоям опуститься до насилия над неустрашимой защитницей Бессребреника, но последнего они намеревались заставить дорогой ценой заплатить за убитых из-за него товарищей.
– Сударыня, – крикнул один из них, – потрудитесь отойти, я буду стрелять!
– В женщину?.. Вы не посмеете…
К Бессребренику, несколько оправившемуся за то время, как он стал свободно дышать, вернулась вся его сила. Он дал волю своему презрению к негодяям:
– Вы подлецы, раз пятьдесят человек нападаете на одного! Вы – не мужчины!
Из толпы ковбоев послышались восклицания:
– Ты смеешь говорить это?.. Мы тебе покажем… Ты смеешь нас обзывать подлецами… У меня было пять дуэлей… У меня десять… Я убил семь человек!
Теперь они уже не хватались прямо за револьверы, не убивали без рассуждения, но вступали в переговоры.
Бессребреник между тем настолько окреп, что смог уже приподняться, и, не опуская дула пистолета, отвечал:
– Хвастуны!.. Лгуны!..
Джон-индеец, к которому тоже вернулась жизнь, гримасничал, как обезьяна, и беспрестанно чихал.
Он с трудом приподнялся на одно колено и поднял один из револьверов
Возглас Бессребреника вызвал новый взрыв ругательств у ковбоев.
– Попробуй-ка помериться силой со мной!..
– И со мной!..
– Нет, со мной первым.
Каждый готов был сейчас же вступить в драку.