Лорд Хорнблауэр

Уже почти рассвело.

– Будьте добры, мистер Фримен, прикажите свистать всех наверх. Я обращусь к команде.

Засвистели дудки; сонные подвахтенные высыпали из люков. Бедолаги недобрали час сна из-за того, что солнце встает не точно по расписанию вахт. Хорнблауэр огляделся, ища место повыше: на гладкопалубной «Порта Цёли» не было высоких шканцев, чтобы обратиться с них к собравшимся матросам. Придерживаясь рукой за бакштаг, он вспрыгнул на наветренный фальшборт.

– Матросы! Хотите ли вы знать, зачем вас сюда отправили?

Если они и хотели, это никак не отразилось на сонных лицах незавтракавших людей.

– Хотите ли вы знать, зачем с вами отправили меня?

О, да! Наверняка они ломали голову и строили догадки, чего ради коммодора – и не просто коммодора, а легендарного Хорнблауэра – отправили в море на восемнадцатипушечном бриге. Лестно было видеть, как они оживились, как вскинули головы, хотя Хорнблауэр и проклинал судьбу, вынуждающую его прибегать к риторическим уловкам, а уж тем более – апеллировать к своей славе.

– Совершенно ужасное преступление, – продолжал он. – Британские моряки покрыли себя позором. Они взбунтовались перед лицом неприятеля.

Не было никаких сомнений, что Хорнблауэр завладел вниманием слушателей. Он произнес слово «бунт» перед рабами боцманских дудок и кошек. Бунт – лекарство от всех их бед, от тягот матросского быта, опасностей и жестокого обращения, плохой кормежки и запрета на все жизненные удовольствия. Одна команда взбунтовалась – отчего бы не взбунтоваться им? Он должен будет рассказать о «Молнии», напомнить, как близко они от берегов Франции, где Бонапарт радостно осыплет благами любого британского моряка, который добровольно сдаст британское судно. Хорнблауэр продолжил, стараясь вложить в голос побольше презрения:

– Команда «Молнии», точно такого же брига, как наш, совершила это гнусное предательство. Теперь бунтовщики укрылись здесь, в заливе Сены. Против них ополчился весь свет. Французы мятежниками брезгуют, а наша задача – вытащить этих крыс из норы. Они предали Англию, забыли свой долг перед королем и Отечеством. Полагаю, в большинстве своем это честные, однако недалекие люди, сбитые с толку несколькими подлыми мерзавцами. Эти мерзавцы должны ответить за свое злодеяние, и наше дело – не дать им уйти от кары. Если они настолько обезумели, что решат драться, мы захватим корабль с боем. Если они сдадутся добровольно, то заслужат смягчение приговора. Я хотел бы избежать кровопролития – вы не хуже меня знаете, что ядро убивает человека, не спрашивая, негодяй он или просто глупец. Однако, если они выберут бой, мы дадим им умыться кровью.

Хорнблауэр закончил речь и взглядом показал Фримену, что можно отпустить матросов. Мало радости ораторствовать перед голодными людьми на серой заре, но Хорнблауэр, глядя на матросов, видел, что за них можно не опасаться. Они, конечно, возбужденно переговаривались, но любая команда будет судачить о мятеже, как деревня будет судачить об убийстве. Все говорило, что это именно праздные пересуды, что матросы не делают опасных выводов из его слов. Он явно показал, что ждет от команды исполнения долга против бунтовщиков, и не выказал страха, что она последует дурному примеру. Такая мысль матросам еще не пришла, но может прийти, если дать им время на раздумья. Надо проследить, чтобы они были постоянно заняты. Впрочем, сейчас думать об этом не было нужды, поскольку всякий корабельный день начинался с работы – еще до завтрака им предстояло отдраить палубы.

– Земля! – раздалось с мачты. – Земля справа по курсу!

Утро было туманное, как всегда в Ла-Манше в это время года, но в брезжащем свете Хорнблауэр различил темную полосу между серым морем и серым небом. Фримен изучал землю в подзорную трубу.

– Южный берег залива, – сказал он. – Вон река Кейн.

До Хорнблауэра только начало доходить, что это искаженное на английский манер «Кан», как Фримен огорошил его еще двумя примерами того, что англичанин может сделать с французскими названиями:

– Да, а вот мыс Евы и Харбор-Грейс[9].

В свете наступающего дня стала ясна позиция ««Порта Цёли»», ближе к южному берегу эстуария Сены.

– Вы весьма похвально вели корабль этой ночью, мистер Фримен.

– Спасибо, сэр Горацио.

Хорнблауэр добавил бы более теплые похвалы, если бы Фримен ответил не так холодно, – что ж, можно простить ему некоторую утреннюю раздражительность. Всякий способный лейтенант убежден, что капитан – тот же лейтенант, только более удачливый: ему повезло однажды и продолжает везти дальше, его доход от призовых денег в три раза больше лейтенантского, он пожинает плоды лейтенантских трудов и спокойно глядит в будущее, зная, что рано или поздно получит адмиральский чин, в то время как повышение лейтенанта по-прежнему зависит от каприза старших по званию. Хорнблауэр отлично помнил, что сам в юности думал точно так же; поведение Фримена естественно, хоть и глупо.

Выкрики лотового на руслене указывали, что глубины вновь уменьшаются: срединная банка осталась далеко позади, а сейчас они пересекали южный фарватер эстуария. Впрочем, осадка «Порта Цёли» позволяла им двигаться свободно: бриг для того и сконструирован, чтобы проникать в устья рек и заливчики, угрожая Бонапарту у его собственных берегов. Власть Бонапарта заканчивается на расстоянии выстрела от береговых батарей, а за этой границей безраздельно властвует Британия.

– Парус на подветренной скуле! – крикнул впередсмотрящий.

Фримен с обезьяньей ловкостью взлетел по грот-вантам и, держась за выбленки, навел подзорную трубу.

– Бриг, сэр! – крикнул он Хорнблауэру несколько секунд спустя. – Это точно «Молния», сэр.

– Руль на ветер, мистер Фримен, будьте любезны, и попробуем к ней подойти.

«Молния» была ровно там, где он рассчитывал ее обнаружить, – в таком месте, где берег защитит ее от почти любого ветра, но достаточно далеко в море, чтобы в случае опасности ускользнуть и от британских, и от французских кораблей. Вскоре Хорнблауэр и сам смог увидеть ее в подзорную трубу: суденышко лежало в дрейфе у самого края мелей. Он не различал – по крайней мере с такого расстояния – признаков какого-либо беспорядка на борту. Интересно, сколько подзорных труб направлено сейчас оттуда на «Порта Цёли», как взволнованно переговариваются бунтовщики при виде брига – первого ответа лордов Адмиралтейства на ультиматум. Каждый из этих людей понимает, что его голова – в петле.

– Они от нас не убегают, – заметил Фримен.

– Посмотрим, как долго это продлится, – сказал Хорнблауэр.

– Что это вы вздумали языками чесать, других дел нет? – неожиданно взорвался Фримен. Он обращался к нескольким взволнованным матросам у фальшборта бака. – Старшина судовой полиции! Запишите имена этих людей и подайте мне список в конце вахты! Эй, боцманмат! Кольер! Займите их работой! Это военный корабль, не пансион для барышень!

Тонкий лучик бледного света пробился сквозь облака и озарил «Молнию» в объективе подзорной трубы. Хорнблауэр увидел, как ее реи поворачиваются. Бриг встал по ветру и заскользил в направлении Орнфлёра. На марселе «Молнии» была заметная заплата – светлый крест на фоне более темной парусины, словно это корабль крестоносцев.

– Решили нас не ждать, – сказал Фримен.

– Вижу парус! – крикнул впередсмотрящий. – Парус на подветренной раковине!

Подзорные трубы разом повернулись, словно приводимые в движение одной машиной. В дымке за срединной банкой появился корабль под всеми прямыми парусами до бом-брамселей. Он шел к берегу курсом, на котором расстояние между ним и «Порта Цёли» стремительно увеличивалось. Хорнблауэр тут же понял, что это, и не нуждался в подсказке Фримена.

– Французский вест-индиец, – сказал Фримен. – Идет прямиком к Харбор-Грейс.

Воспользовавшись тем, что шторм раскидал британские военные корабли, судно французской Вест-Индской компании прорвало континентальную блокаду и спешит к Бонапарту с зерном и сахаром. Груз, доставленный на Сену, в средоточие имперской власти, откуда расходится сеть дорог и каналов, стоит двух в какой-нибудь далекой Бискайской бухте. Маленькие военные суда, такие как «Молния» и «Порта Цёли», для того и строились, чтобы такого не допускать.

9

Харбор-Грейс (гавань Милости) – английское название Гавра, который по-французски именуется Ле-Авр-де-Грас (по названию церкви Нотр-Дам-де-Грас, Божьей Матери Милостивой).