Лорд Хорнблауэр

– Нам его не догнать, он успеет укрыться в Харбор-Грейс, – пробормотал Фримен.

– Не будем его преследовать, – произнес Хорнблауэр громко. – Наш долг – прежде разобраться с «Молнией». Вот уходят по десять фунтов призовых денег на брата.

Достаточно матросов слышали эти слова – они разнесут их остальной команде. Мысль об утраченных призовых деньгах не добавит симпатий бунтовщикам.

Хорнблауэр вновь повернул подзорную трубу к «Молнии»: она по-прежнему держала курс на Орнфлёр. Глупо вынуждать бунтовщиков сдаться французам, остается лишь проглотить горькую пилюлю.

– Пожалуйста, мистер Фримен, положите судно в дрейф. Посмотрим, что они сделают.

«Порта Цёли», повинуясь парусам и рулю, встала против ветра. Хорнблауэр поворачивал подзорную трубу, наблюдая за «Молнией». Как только стало очевидно, что ««Порта Цёли»» легла в дрейф, «Молния» повторила ее маневр. Теперь она покачивалась на волнах, и Хорнблауэр отчетливо видел в трубу светлый крест заплатки на ее марселе.

– Попробуйте сблизиться еще, мистер Фримен.

«Молния» мгновенно развернулась к Франции.

– Что ж, мистер Фримен, намек понятен. Положите судно в дрейф.

Очевидно, бунтовщики не намеревались подпускать ««Порта Цёли»» ближе, чем на теперешнее расстояние, много превышающее дальность выстрела. Они скорее сдадутся французам, чем позволят британскому кораблю приблизиться еще.

– Мистер Фримен, сделайте одолжение, прикажите спустить шлюпку. Я отправлюсь к этим мерзавцам.

Вступить с бунтовщиками в переговоры – значит обнаружить свою слабость. Однако бунтовщикам и без того известно, как сильна их позиция и слаба его. Они не узнают ничего, кроме того, что знали и раньше: что держат Хорнблауэра, лордов Адмиралтейства и всю Британскую империю на рогатине. Фримен не стал протестовать, что неразумно ценимому капитану подвергаться такому риску. Хорнблауэр спустился в каюту и взял приказы – быть может, надо будет подтвердить свои полномочия. Впрочем, он собирался сделать это лишь в крайнем случае: незачем бунтовщикам знать, что пишут лорды Адмиралтейства. Когда он поднялся на палубу, шлюпка уже была на воде, Браун сидел у румпеля. Хорнблауэр перелез через борт и устроился на кормовой банке.

– Отваливай! – крикнул Браун. Весла коснулись воды, и шлюпка поползла к бригу, приплясывая на невысоких волнах.

Хорнблауэр разглядывал «Молнию»: она лежала в дрейфе, но пушки были выдвинуты, абордажные сетки натянуты. Бунтовщики явно не собирались допустить захвата. Матросы стояли на боевых постах, с марсов наблюдали дозорные, на баке расположился уорент-офицер с подзорной трубой под мышкой – никаких признаков, что на корабле бунт.

– Эй, на шлюпке! – разнеслось над водой.

Браун поднял четыре пальца – универсальный жест, означающий, что в шлюпке капитан. Четыре пальца соответствовали четырем фалрепным, необходимым для церемонии встречи.

– Кто вы? – крикнул голос.

Браун взглянул на Хорнблауэра и, получив кивок, проорал:

– Коммодор сэр Горацио Хорнблауэр, кавалер ордена Бани!

– Мы впустим коммодора Хорнблауэра, но никого больше. Подойдите к борту и не вздумайте шутить шутки – у нас тут приготовлены ядра, чтобы на вас сбросить.

Хорнблауэр выбрался на грот-руслень, матрос приподнял абордажную сетку, чтобы он мог под нее подлезть.

– Будьте любезны, коммодор, прикажите шлюпке отойти от греха подальше.

К Хорнблауэру обращался седой старик, судя по подзорной трубе под мышкой, вахтенный офицер. Его белые волосы трепетали на ветру, пронзительные голубые глаза, обрамленные сетью морщин, смотрели из-под белых бровей. Необычным было только одно – заткнутый за пояс пистолет. Хорнблауэр повернулся к шлюпке и отдал требуемый приказ.

– Позвольте спросить, что вам тут надобно, коммодор.

– Я хочу поговорить с главарем мятежников.

– Я капитан этого корабля. Можете обращаться ко мне. Натаниель Свит, сэр.

– Мне не о чем с вами говорить, если только вы не главарь мятежников.

– Коли так, сэр, можете подозвать свою шлюпку и покинуть судно.

Патовая ситуация. Хорнблауэр пристально смотрел в глаза старика. Рядом стояли еще несколько человек, но в их поведении не чувствовалось неуверенности – они были готовы поддержать своего капитана. И все же попробовать стоило.

– Матросы! – начал Хорнблауэр, возвышая голос.

– Отставить! – рявкнул старик. Он вытащил из-за пояса пистолет и направил Хорнблауэру в живот. – Еще одно слово в таком духе, и я выпущу в вас унцию свинца.

Хорнблауэр твердо смотрел на него и на дуло пистолета; удивительным образом он совершенно не испытывал страха, как будто наблюдает за ходами в шахматной игре и не помнит, что сам он – одна из пешек и на кону его жизнь.

– Убейте меня, и Англия не остановится, пока вас не вздернут на виселицу.

– Англия отправила вас сюда, чтобы вздернуть меня на виселицу, – мрачно ответил Свит.

– Нет, – возразил Хорнблауэр. – Я здесь, чтобы вернуть вас на службу королю и Отечеству.

– Мы получим полное прощение?

– Вас будут судить честным судом. Вас и ваших сообщников.

– Что означает виселицу, как я и сказал. Виселицу для меня, и это лучше того, что ожидает других.

– Честный суд, – повторил Хорнблауэр. – С учетом всех смягчающих обстоятельств.

– Я готов присутствовать лишь на одном суде, – ответил Свит. – Где я буду свидетельствовать против Чодвика. Полное прощение для нас, честный суд для Чодвика. Таковы наши условия, сэр.

– Вы глупцы, – сказал Хорнблауэр. – Вы отбрасываете свой последний шанс на спасение. Сдайтесь сейчас, выпустите Чодвика, передайте мне корабль в исправном состоянии, и суд все это учтет. Иначе вас ждет смерть. Вот и все. Смерть. Что спасет вас от возмездия? Ничто.

– Прошу прощения, капитан, но нас спасет Бони, – сухо возразил старик.

– Вы верите слову Бонапарта? – проговорил Хорнблауэр, в отчаянии парируя этот неожиданный выпад. – Да, он будет счастлив заполучить судно, но что ждет вас? Бонапарт не станет поддерживать мятежников – его собственная власть опирается на армию. Он выдаст вас Англии для острастки своим людям.

Это был выстрел наугад, и он попал в «молоко». Свит убрал пистолет за пояс, вытащил из кармана три письма и помахал ими перед Хорнблауэром.

– Вот письмо от военного губернатора Харбор-Грейс. Здесь всего лишь обещают, что нас примут. А вот от префекта департамента Внутренней Сены. Он обещает нам провиант и воду в случае нужды. А это из Парижа, доставлено курьерской почтой. В нем нам обещают неприкосновенность, французское гражданство и пенсию для каждого после шестидесяти лет. Подписано: «Мария-Луиза, императрица, королева и регентша». Бони не откажется от слова, данного его женой.

– Вы вступили в сношения с берегом?! – Хорнблауэр не мог даже изобразить спокойствие.

– Да, – ответил старик. – И вы, капитан, сделали бы так же, если бы вам грозила порка на всех кораблях эскадры[10].

Бесполезно было продолжать этот разговор. Бунтовщики не желали принимать ничьих условий, кроме собственных, и аргументов у Хорнблауэра не осталось. Он не видел признаков раскола на борту. Но, может, если дать им время на размышления… Если они хотя бы несколько часов подумают о том, что за них взялся сам Хорнблауэр, их решимость пойдет на убыль. Может, среди мятежников есть умеренные и они, спасая свою шею, отобьют корабль у главарей. Или команда доберется до спиртного (Хорнблауэр был совершенно ошарашен тем, что взбунтовавшиеся британские моряки не пьяны в стельку). Или произойдет что-нибудь еще. Однако он должен был удалиться гордо, а не поджав хвост.

– Так вы не только бунтовщики, но и предатели? Мне следовало об этом догадаться. Мне следовало знать, что вы за мразь. Я не желаю осквернять свои легкие, дыша одним с вами воздухом.

Он повернулся к борту и подозвал шлюпку.

– Мы такая мразь, – ответил старик, – что отпустим вас, хотя могли бы запереть в кубрике вместе с Чодвиком. Мы могли бы дать вам испробовать девятихвостую кошку, коммодор сэр Горацио Хорнблауэр. Понравилось бы вам это, сэр? Вспоминайте завтра: если ваша кожа по-прежнему у вас на ребрах, так это потому, что мы вас пощадили. Желаю здравствовать, капитан.

10

Вид наказания за особо тяжкие преступления (в частности, за бунт), когда назначенное судом число ударов (несколько сотен) делилось на число кораблей эскадры. Осужденного везли в шлюпке от корабля к кораблю, и на каждом ему наносили требуемое число ударов, покуда врач не приказывал остановить экзекуцию, – она возобновлялась, как только раны заживали, и могла продолжаться от нескольких месяцев до года.