Страница 7 из 19
– Дело в том, что всегда, когда я… Нет, остальное, дитя мое, я скажу тебе на ушко: благопристойные люди всегда краснеют, когда говорят о таких предметах. Надо будет ватой, которую ты возьмешь из этого ящичка, подтирать… ну убирать, очищать те следы, которые остаются после некоторых необходимых отправлений.
– О, как! Я сама, мадам?
– Да, ты, собственноручно. Твоя предшественница выполняла это необычайно ловко, но я так уважаю тебя, ты так невинна, что будешь делать это только рукой.
– А как же это делала моя предшественница?
– Своим языком…
– Ох, мадам…
– Милочка, я понимаю, что это уж слишком для тебя. Вот куда заводит нас роскошь, изнеженность, забвение всех своих общественных обязанностей! Мы привыкаем смотреть на все, что нас окружает, как на вещи, предназначенные для всяческого нашего услаждения. Тысячи ливров ренты приводят нас к самым последним ступеням распущенности, но теперь я исправлюсь… Я обращаюсь в истинную веру! И твой высочайший пример укрепляет меня в этом решении… Вы будете кормиться вместе с моими женщинами, будете получать сто экю в год, устраивает вас это?
– Мадам, – ответила Жюстина, – несчастье никогда не торгуется, оно соглашается на все, что ему предлагают. Но признательность зависит и от рода службы, которая предложена, и от той манеры, с которой эту службу предлагают.
– О, всем этим вы будете довольны, Жюстина, клянусь вам, – успокоила Дельмонс. – Есть у меня, однако, привычки, от которых, умоляю вас, не заставляйте меня отказываться… Ах, я же забыла показать вам вашу комнату. Она сразу же за этими двумя кабинетиками, но прочно от них отделена… Взгляните… Настоящая крепость… А какая кровать… вот мой звонок, если вы понадобитесь. Ну вот, моя радость, я оставляю вас в ваших владениях и удаляюсь, поздравляя себя с тем, что могу хоть чем-то быть для вас полезной.
Оставшись одна, Жюстина не могла удержаться от слез. Она ясно увидела унизительность своего положения. «Как, – произнесла она про себя, – эта женщина, позвавшая меня к себе как будто бы из уважения к моим достоинствам, могла предложить мне столь унизительное занятие, даже не заметив, как это оскорбительно для меня. Еще бы! Она ведь настолько выше меня! О Мать-Природа, почему равенство не царствует среди людей?!»
Жюстину позвали к столу. Она познакомилась со своими тремя компаньонками. Все три были сущими ангелами небесными. Вечером она приступила к своим почетным обязанностям: сначала туалет, затем биде. Жюстина брала губку, смачивала, мыла, вытирала, и все это в полном молчании: казалось, что достоинство графини Дельмонс будет скомпрометировано беседой со служанкой. Впрочем, возможно, что госпожа молчала, чтобы не выдать тайных намерений относительно своей скромной рабыни.
Однако наблюдательной и сообразительной сиротке не потребовалось долгого времени, чтобы убедиться, что примеры добродетели еще не оказали никакого благотворного влияния на ее достойную хозяйку. Пользуясь отсутствием супруга, она предавалась развлечениям без всякой предосторожности. Оргии, происходившие в роскошном будуаре по соседству с комнатками, вверенными попечению Жюстины, доказали ей, сколь неискренним было обращение мадам Дельмонс в новую веру. Однажды трое молодых людей ворвались в эти кабинетики чистоты и приступили к Жюстине с недвусмысленными намерениями. Бедняжка подняла крик, но никто не пришел к ней на помощь… В конце концов она решила, что придется отказаться от гостеприимства госпожи Дельмонс, но не сразу, а спустя несколько дней.
И вот как-то Жюстине послышался за стеной, в будуаре, голос Дюбура. Она прислушалась: несомненно, это был он. Однако предпринятые заговорщиками предосторожности были столь надежны, что Жюстине так и не раскрылись тайные намерения ее хозяйки и престарелого сластолюбца. Завеса осталась опущенной.
Около двух месяцев прожила Жюстина таким образом, столь же спокойно, сколь и монотонно в этом доме, пока огонь, пожиравший госпожу Дельмонс, не вырвался наружу. Однажды вечером Дельмонс, разгоряченная вином и скабрезными шутками, вошла в уборную. Тон ее был не столь серьезен, как обычно.
– Жюстина, – сказала она, – место моей третьей горничной скоро освободится. Моя Сюзанна влюбилась в одного из наших лакеев, я решила их поженить. Но, дитя мое, на этом месте мне потребуются от тебя услуги, может быть, несколько противоречащие твоему воспитанию…
– О чем вы говорите, мадам?..
– Нам надо будет спать вместе, надо будет, чтобы ты меня ласкала…
– Как, мадам, это и есть ваша новая добродетель?
– Так ты еще не отказалась от этих химер, дурочка!
– Химеры, мадам? Добродетель – это химеры?
– Разумеется, мой ангел, и притом самые чудовищные и смешные. Добродетель, религия – это рамки приличия для простаков, над которыми смеются философы и играючи переступают их. Веление нашей натуры, зов природы – вот единственные законы, которые должны править нами, и если они противоречат добродетели, тем хуже для нее! Я думала, что смогу победить ту страстную любовь, которую ты внушила мне, я думала, что твое присутствие успокоит меня, погасит огонь, который зажгли в моем сердце твои глаза. Если я унизила тебя теми обязанностями, которые на тебя взвалила, то лишь потому, что мне было необычайно приятно, мне было радостно показываться тебе обнаженной. Но твоя бесчувственность возмутила меня, я больше не могу заглушить в себе голос страсти, его необходимо услышать и откликнуться на него. И я хочу добиться этого любой ценой. Идем со мною, счастье мое!
И, превозмогая сопротивление Жюстины, Дельмонс втащила ее в свой будуар. Ничем не пренебрегла соблазнительница, чтобы сломить упорство своей жертвы: подарки, щедрые посулы, неимоверная лесть – все было пущено в ход, и все напрасно. Дельмонс поняла, что предрассудки добродетели даже в столь юной девице могут выдержать все соблазны порока. И тогда обольстительница уступила место мегере. Похоть, как это часто бывает, обернулась жестокостью.
– А, негодница, – закричала Дельмонс, – так я силой добьюсь от тебя того, что ты не хочешь дать добром!
Она дернула звонок, и тотчас в спальне появились две ее горничные: они были заранее предупреждены. Покорные рабы фантазий своей госпожи, они уже давно привыкли безропотно служить ей. Обнаженные, с распущенными волосами, все три женщины походили на вакханок Схватив Жюстину, они быстро раздели ее донага, и в то время, как обе служанки осыпали нечистыми ласками свою хозяйку, та, пав на колени перед алтарем наслаждений, забыв о всяком стыде, делала все, чтобы стыдливость бежала перед лицом разъяренного распутства. О ужас! О бесстыдство! Она вылизывала Жюстину, запустив одновременно свой палец в задний проход девочки. Одной из служанок было приказано щекотать нежный клитор, другая ласкала розы, едва расцветшие на груди юного создания. Но природа еще ничего не говорила наивному сердцу нашей прелестной сиротки. Бесчувственная ко всем изощренным уловкам мастериц сладострастия, она отвечала на их усилия только стенаниями и слезами. Тогда позиции изменились: бесстыдница Дельмонс села верхом на Жюстину, прижав к невинным устам свои нижние губы, одна из горничных обрабатывала пальцами свою хозяйку и спереди и сзади, а другая продолжала осквернять Жюстину. Прелестное ее личико было залито сразу двумя потоками – собственными слезами и тем, что вылилось из недр Дельмонс, которая излилась так, что ей мог позавидовать любой мужчина. Но ничто не могло возбудить Жюстину, все только отталкивало и вселяло ужас. Взбешенная Дельмонс схватила Жюстину за волосы, бросила ее в комнату и заперла там – несколько дней предстояло провести Жюстине на хлебе и воде.
Однако, помышляя до сих пор только об удовлетворении своей страсти, госпожа Дельмонс почти совсем упустила из виду то, о чем было условлено с Дюбуром, а тот, казалось, всецело занятый новыми беспутствами, тоже забыл об их договоренности.
Надежда на отмщение заставила Дельмонс вспомнить о своих обещаниях – ведь у несчастной Жюстины есть еще один враг, над ней довлеет еще одна угроза.