Страница 45 из 55
Про дорожных работников у него немало специфических историй:
– Дядя Вася (на Менкуле) говорит: «Я деньги кладу на спирткнижку». Рубаха и чёрный кот – вот всё его имущество… А Руль Иванович выпил с кем-то тормозной жидкости. Стало ему плохо. Эх, говорит, помирать жалко: не всё выпил. Нашли у него только оставшиеся от получки 76 рублей. Был он когда-то шофёром, офицером штаба, задавил кого-то, посадили…
Мы в шоферской на Улахе. Одна комната, пять коек, аккуратно заправлены. Чистые, белые простыни и наволочки. Одеяла – так себе. Печка. Жарко натоплено. В баке – вкусная вода. Со льдом. Стол. Две голубые лавки. Умывальник. Керосиновая лампа под потолком.
9 февраля.
Зимовье Менкула (Мен-Кюель). В избе – печка, столик, топчан на четверых, за ширмой – койка без простыней, портрет Косыгина, фанерный ящик-тумбочка, «Спидола», чёрный котёнок с беленьким «бантиком».
У кого-то выходной, а мы встали утром пораньше. Хотя вчера мы приехали сюда в полночь. Дядя Вася приглашает:
– Сегодня – воскресенье, грех работать. Давайте на рыбалку.
«Хозяин» зимовья в «калошах» – обрезках от резиновых сапог, в клетчатой рубахе – ковбойке, шароварах. Русый. Хохолок. Носатый. Худой. Лицо морщенное, как мочёное яблоко. Здесь с 1937 г. Ясно, как попал сюда бывший офицер. Петли ставит, капканы – на зайцев, горностая, соболя. Есть, говорит, сохатые, и много волков.
Приглашение на рыбалку никто не принял. Режутся в карты. В тысячу.
На «Урале» приехал дорожник Михаил Большедворский. В почтенном возрасте, седой. Моет руки:
– Корреспондента не видели?
Кто-то предупредил о моём передвижении по трассе. И по такому случаю на нескольких крутых подъёмах подсыпали песок.
– Не помню, чтобы здесь так делали, – отметил Анатолий, когда выруливал на дорогу.
…Над рекой – лёгкий туман. Это парят наледи. Но – маленькие. Большие – старые, уже замёрзшие.
«Ворота» – две чёрные скалы. Река здесь абсолютно без снега – ветер сдувает. Лёд – бирюзовый, как чистая вода в здешних горных реках.
Лёд покатом от берега – как уровень воды падал, так и замёрзло. Первым спускается Алексей. Не рассчитал, его машину развернуло. «Сложился»: кузов и прицеп борт о борт. Анатолий попытался расцепить их, дёрнул тросом, прицеп опрокинулся. Лопнула рама, треснули доски. Вывалились тракторные гусеницы. Что делать? Вызывать техничку, чтоб на месте сварить раму? Решили оставить гусеницы. И с пустым прицепом Алексей опять вернулся в Хандыгу. В первый раз – из-за двигателя. Теперь вот из-за своей ошибки. Мы остались на трёх машинах.
…Томпо – на высоком берегу домишки, пекарня и т. д. Мусор, ящики под обрывом. Река всё очистит весной.
Машина – в кювете. «ЗиЛ» застрял капитально. Остановились, осмотрели: не нужна ли помощь? Грузовик холодный. Никого нет. Дорога ошибок не прощает.
…Тополиное. Здесь строится новый центр совхоза. Но никто не живёт. Хотя уже есть и школа, и прочее. Медленно строят.
На АЗС нет бензина. Сварщик ремонтирует бульдозер. Новый «Урал» с ласточкой-снегоочистителем – два крыла из металла. В столовую не пошли. Белый объяснил:
– Потом два дня будешь вздрагивать. И таблеток не напасёшься…
Разожгли керогаз. Сварили пельменей. Умывальники не работают. Потоп. Газет нет. Приёмник молчит.
Дорога по Делинье гладкая, как полированный стол. Лёд не покрыт снегом. Свистун. Позёмка. И стали появляться заносы. Пока небольшие.
Под скалой заметили труп снежного барана – чубуку. Остановились. Увидеть его в горах сложно, очень осторожный зверь. Видимо, сорвался со скалы и разбился. Почему? Может, заболел, обессилел и упал. Или от хищников спасался… Погиб сравнительно недавно – труп никто не тронул…
На перевале – встреча с бульдозером, который был с прицепом-санями. Бульдозер под углом 300 залез на склон. Сняли у прицепа борт. Проскочили…
Николай отстал. Его даже не видно. Вернулись. У него ремень на генераторе слетел. Поправлял. Провозился с полчаса.
Анатолий вновь настроился на разговор:
– Народ на Севере добрее. Вот был я в рейсе до Магадана. Кончился бензин. Думал, в бочке есть, а там пусто. Заглох. Едет один. Попросил у него. Дал только ведро – ему самому мало. Проехал восемь километров – опять заглох. Догнали свои. Дали восемьдесят литров. А в бочке оказался снег. Я эти километры чуть не сутки шёл. Приехал. Мне ремонтироваться надо, но в гараж не влезаю – пятнадцатиметровые трубы вёз. Что делать? Пальцы уже пообморозил. Сам – снежный. Подходит мужик: «В чём дело?» Так, мол, и так. «Слей воду, – говорит, – и иди спать. Мы последим. Откострим». Я зашёл в котельную. Сел за стол и уснул. Они будят, ведут в закуток. А пить не хочется, не могу. Сутки не спал… Меня трясло – намёрзся. Они повернули ко мне калорифер. Это и спасло. Не заболел. А от их заботы так приятно стало: ну, кто я им?
Зимовье Тирехтях. Одинокая избушка. Тусклый огонёк в окне… Крохотная точка опоры в этом безлюдном бескрайнем морозном крае…
Усть-Нолучу. Пять коек. Засмолённые матрацы и подушка. Без наволочек и простыней. В комнате грязно. В бочке воды нет. Но есть водяное отопление, тепло. Электрический свет. Книги в ящиках. Одна стена обклеена репродукциями. Портрет Ворошилова на жести. Говорят, сделано в лагере.
Шофёры не доверили машины прогревальщикам. Или, мол, закипит машина, или вообще случится, что хуже… Спят в кабине.
Виктор Белый видел следы волка:
– Да их дальше будет как кур нерезаных…
Гидрометеостанция «Иема». Едем по высокогорью. Здесь много живности. Лоси.
Стая птиц – маленькие птахи. Пуночки, что ли?
– Эх, если бы маскхалат был?
Куропатки. Далеко не улетают. Сами белые, а чёрный клюв и чёрные пятна на конце крыльев. Сова. Три оленя резвятся в низине.
Зимовье Дербеке. Кразисты-перегонщики попросили:
– Не рассчитали, понадеялись на столовые, на магазины. Нет ли чего пожевать?
Дали им буханку, две банки консервов. Один из них раньше был военным музыкантом. Потом в якутском театре работал. Уже много лет здесь…
В Алыс-Хая был лагерь. Зеки добывали касситерит. Остались брошенные дома и кладбище. В бывшем погребе зимовал медведь.
Нельгесе. Нет света. Мотор не работает. Семь кроватей. Матрацы в коленкоровом переплёте. Ни простыней, ни наволочек, ни подушек. Возле печки – лёд…
До следующей столовой 200 км…
Нолучу – здесь свежий горячий хлеб замораживают, и он всю зиму не черствеет. Угостили мёрзлым солёным хариусом.
Седой мужчина рассказал историю своего поседения. Геологический отряд остался без продуктов. Якуты то ли не догнали, то ли потеряли их. Уже пошёл снег. Ягоды накрыл. Неделя прошла. Все отощали. Начальник отряда: «Всё равно погибнем. Давайте съедим одного». Кинули жребий. Достался он рассказчику. На следующее утро повели его. Наставили карабин. И в это время появилась якутская упряжка. Он упал, как подкошенный. И поседел…
За две сотни километров до финиша мои дорожные записи оборвались. Поскольку записи делал на коротких стоянках, а то даже в пути, то некоторые важные события остались вне моего дневника. Но они врезались мне в память, и забыть их невозможно. Я испытал страх. Скорее даже не страх, а панику.
В дороге, на второй день, я почувствовал, что правый низ моего живота «горит». Я еле терпел этот «пожар», надеясь, что всё рассосётся. Но не рассасывалось. Это внезапное воспаление всё сильнее и сильнее давило на живот и на мозги. Неужели приступ аппендицита? А почему бы и нет – ведь у моей мамы вырезали аппендикс, причём в довольно солидном возрасте. До ближайшего аэропорта, то есть до конца моей поездки, несколько дней ходу. Можно и перитонит получить. Другой вариант – добраться до метеостанции, и оттуда по радио вызвать вертолёт. Но даже до метеостанции ещё два дня тащиться. Если не будет помех.