Присцилла из Александрии

– Вот уж благодарю! – сказала Ипатия.

Пошли гулять под платанами. Присцилла слышала утверждение Исидора, что, когда он выпустит свой трактат «О соответствии ночных снов», каждый сможет узнать свое будущее и вследствие этого лучше устроить свою жизнь. Она смотрела на него с ужасом, думая, что это один из тех магов, которых осуждала церковь.

Теламон, наклонясь к ней, указал ей на человека лет тридцати, который в это время разговаривал с Ипатией:

– Вот Прокл.

Но это имя было неизвестно Присцилле.

– Он был посвящен в халдейское таинство, – прибавил Теламон с восхищением. – Минерва три раза являлась ему в детстве.

Заходящее солнце разливало невыразимо нежный свет. Слышались доносящиеся с ристалища крики и смех юношей, и звонкие голоса их звучали музыкой. Другие, окутанные белыми плащами, вели диспут под портиками.

Группа, следовавшая за Присциллой, прошла в сад, аллеи которого, усыпанные песком, были окаймлены густыми зарослями бересклета, только что политого, где переливались сверкающие капельки, подобно маленьким жемчужинам.

Струи воды били из ониксовых фонтанов, окруженных белыми лавровыми деревьями.

Присцилла очень плохо понимала то, что слышала, и ее угрызения совести становились все мучительнее, потому что она сознавала, что испытывает удовольствие, встречаясь взглядом с Теламоном.

Лицо Прокла было полно энтузиазма. Ему были открыты тайны божества, и он жил в дивной атмосфере, которую его воображение создало вокруг него. Он был приглашен в Вавилон жрецом на мистериях в честь великой Гекаты. Он вступил в общение, благодаря интуиции, с гениями и духами высшего разума. Он совершал очистительные жертвы, практикуемые в орфических мистериях, он подразделял дни на присутственные и неприсутственные, подобно египетским священникам; он очищал себя в честь Весты, он постился в честь Астарты, он читал на восходе и на закате молитвы в честь солнца. Все виды священного служения были ему знакомы, все обряды – дороги.

– Иисус был не более, как посвященный в таинство, впавший в заблуждение, – говорил он Ипатии. – Он изменил мистериям. Он слишком рано раскрыл их, чтобы сделать полезными людям. Мы присутствуем лишь при начале печальных последствий его ошибки. Ибо мы не можем предвидеть всех гибельных последствий, какие будет иметь эта ненависть к культуре, это презрение к разуму и красоте, которое проповедуется его именем. Разумеется, он хотел не этого. Но не следует приводить в движение силы, употребления которых не знаешь, и низвергать на мир пламя, господином которого не являешься. Аполлоний Тианский поступал правильно, когда переходил из святилища в святилище, чтобы объединить религии и проповедовать, что один и тот же Бог находится во всех храмах. Он существует как для посвященных, так и для других людей в иных областях жизни. Никогда самый великий не приносит миру пальмовую ветвь. У славы завязаны глаза. Чтобы будить сердца людей, необходима даже некоторая доля народной посредственности.

– Разумеется, Аполлоний превосходил Иисуса величием мысли и поучениями своей жизни, – ответила Ипатия и обернулась, чтобы бросить долгий взгляд на Теламона, словно желая призвать его в свидетели. – Ему не следовало творить чудеса. Он исцелял больных, он пророчествовал, он становился невидимым, он воскресал из мертвых. К чему? Важна только истина. Недаром ее всегда представляли обнаженной, выходящей из источника. Горе мудрецу, который облекает ее одеянием волшебника и митрой мага. Его труд погибнет.

Глаза Прокла засверкали. Он смотрел на волосы Ипатии, тщательно завитые, на складки ее паллиума, артистически собранные, на гармонию ее движений, как будто личность Ипатии была живым противоречием ее же слов.

– Не думаешь ли ты о том, что твоя красота придает силу твоему учению и делает более убедительными истины, которые ты выражаешь? Впрочем, она есть дар, данный тебе только для этой цели духовными силами, которые нами управляют. Но разве и чистые духовные силы не отливаются в материальные формы, чтобы воздействовать на грубый разум людей? Афина Паллада на самом деле существует и будет существовать, пока мы будем во власти нашей, столь требовательной, телесной оболочки. Не замечаешь ли ты непостижимой глупости людей, их низости, их безумной любви к материальным благам? Сколько времени требуется для созревания одной идеи? Какой океан мрака мы пытаемся осветить одной искоркой? Еще понадобится много времени для того, чтобы мудрец и шарлатан стали похожи друг на друга. Иисус хорошо сделал, публично воскресив Лазаря, Аполлоний хорошо сделал, возвестив о смерти Домициана в Эфесе… И я, я следую их примеру, собираясь изобрести магический шар, с помощью которого смогу своей волей ниспосылать дождь и тем повергать людей в изумление: после этого они должны будут поверить в мою мудрость.

Беседуя, они сделали круг по саду и подошли к воротам, выходившим на первый двор гимназиума.

Ипатия, задумавшись, на мгновение остановилась у порога.

– Да, Платон сказал, что последняя оболочка, которую сбрасывает с себя мудрец, и притом с наибольшим трудом, это – личная гордость. Я не льщу себя мыслью, что уже дошла до этого. Но я думаю, что если от магического шара будет падать дождь с неба, то не в его власти будет сделать так, чтобы исчезли заблуждения. Люди падки на фокусы, проделки, чудеса. Тем хуже! Разум должен представать совершенно чистым и обнаруживать свой блеск без всяких материальных доказательств. Пускай это будет для немногих! Истина опьяняет невежественных людей и вызывает в них вкус к убийствам. Недаром в храмах тайна была всегда главным принципом высших знаний. Мир будет страдать от заблуждений Иисуса и его гордыни.

Вслед за Ипатией и Проклом Присцилла собиралась пройти через ворота и удалиться из сада, теперь пустынного, где сумрак начал наполнять аллеи, накидывая покрывала на струи фонтанов и белизну лавровых деревьев.

Но вдруг Теламон с силой и вместе с тем нежно привлек ее к себе. Он обхватил ее за плечи и склонил к ней свое улыбающееся лицо. Неторопливо откинув руками голову Присциллы, он на мгновение нежно прикоснулся к ее губам.

Она не успела защититься от столь неожиданного поступка. Она обмерла, вдохнув из уст юноши легкий, пьянящий аромат меда и акации, который на миг лишил ее сознания.

Теламон смотрел на нее теперь без волнения, с выражением нежной иронии в глазах. Это был для него плод, который он надкусил, чаша драгоценного вина, из которой он отпил глоток, ничего больше.

Присцилла выпрямилась, дрожа всем телом, но при движении, которое она сделала, из-под ее туники выскользнул маленький золотой крест, висевший у нее на шее, подарок епископа Кирилла.

Теламон с удивлением посмотрел на эту драгоценность и даже коснулся ее, желая убедиться, что это действительно крест.

– Ты христианка! – сказал он.

Она не успела ответить ему утвердительно. Улыбка Теламона стала горькой. Он прижал девушку к себе бурным движением и снова поцеловал в губы. Но это был другой поцелуй: долгий, глубокий, он разжал ее уста, его она почувствовала на своих зубах, а руки Теламона сжимали ее груди и смело пробегали по всему телу.

Она отбивалась и вырывалась из объятий юноши. Она почувствовала ужас, тем более сильный, что сладострастие, доселе ей неизвестное, пронзило ее дрожью, и она испытала физическое страдание.

Она вспомнила вдруг, что ангел зла, желая ввести в соблазн, принимает образ прекраснейших детей человеческих. Сатана стоял перед нею в саду, исполненный очарования, с гибким станом, развратным лицом юноши, причесанный по моде греков эпохи Платона.

Все окружающее приняло для нее другой вид. За зарослью роз она читала надписи, более непристойные, чем в порту Киботос. В бассейнах лица демонов, ухмыляясь, разглядывали чувственные линии ее живота, которого, казалось, не скрывали больше складки покрывала. Волны живого зноя, подобно крыльям, скользили в воздухе и заливали ее вокруг бедер. Тела, трепетавшие в соитии, сотрясали белые лавровые деревья сада.