Продавец

— Немного жутко смотрится, правда? — сказал подошедший Сергей.

— Что есть, то есть… — честно отвечаю я.

Сергей смеется.

К вечеру мне нет дела, красивы ли женщины семьи Егора, потому что к красоте привыкаешь так же быстро, как и к некрасивости, и на первый план выходят привычки человека.

Анжела, проходя мимо своего мужа, задевает его рукой, плечом или попой.

У Насти удивительно живая мимика, в процессе разговора она изображает хомяка, ленивца и порой хищную кошку, потом смеется и не перестает спорить с братом, разговаривая слегка свысока, несмотря на то, что он всегда во всем с ней соглашается.

Антонина, та, что Петровна, шевелит ушами. Это кажется забавным, даже отчаянно смешным, когда женщина элегантного возраста вдруг подмигивает правнучке и начинает шевелить ушами, отчего Вася сначала смотрит, открыв рот, а потом взрывается смехом, прыгая у меня на коленях, и я опасаюсь, что она отдавит их. Все же она довольно рослая девочка, и теперь я точно знаю, что она вырастет с такими же стройными клонированными ногами.

Но главное — Егор шепчет мне на ухо: «Давай потанцуем».

И мы танцуем. Босиком. На мягкой траве.

Не обращая внимания на его семью, потому что я ни на что не могу обращать внимание, когда меня окружает кокон из рук продавца, я слышу размеренный стук его сердца, и тихое шептание «спасибо, что поехала со мной, Василина».

Я уже достаточно утомлена и, по большей части, возбуждена. Скорей всего, это эффект от травы под голыми ногами. Вася спит, и Егор сказал, чтобы я поднималась в комнату, его бывшую комнату, но которая до сих пор «числится» за ним, как моя комната в квартире родителей «числится» за мной, и выложила вещи из сумки в комод. Мне кажется вполне уместной такая просьба, ведь чем раньше я доберусь до тела своего продавца, тем лучше. Егор также уточнил, на всякий случай, что в доме отличная шумоизоляция, а на втором этаже только мы и Настя, но она вряд ли будет ночевать дома, «соскучилась по подружкам».

Бывают странные моменты, когда ничего, кроме как «ничто не предвещало» сказать нельзя. Открывая верхний ящик комода, я увидела много фотографий, очень много, фантастически много. Наверное, если распечатать все мои фотографии за всю мою жизнь, включая случайные и общие — такого количества не наберется.

Не надо сильно всматриваться, чтобы понять, кто на этих фотографиях. Вася сильно похожа на свою мать.

Фотографии, где совсем юная, невероятно стройная девушка стоит на фоне зелени и неба, где Егор обнимает её, где держит на коленях, где целует в шею, где кружит её на руках, где она в свадебном платье и, несмотря на свой очевидный живот, она всё еще невероятно стройная, фотографии, где их губы переплетаются… Где малюсенькая Вася сидит на руках все так же стройной девушки…

Это похоже на подглядывание в замочную скважину, я не могу отделаться от ощущения, что увидела то, что не должна была видеть, как если случайно прочитать чужую переписку или стать нечаянным поверенным тайн… От этого странный холодок бежит по позвоночнику, но руки перебирают фотографии отдельно от моего мозга. Кинопленка… Это не должно меня удивлять или злить, ведь я каждый день вижу итог этой связи, я учу этот итог читать и разрешаю откусить кусочек теста на вареники.

Именно этот итог целует меня обязательно на ночь, даже если я ночую одна дома, придя за руку с Настей. Именно глаза этого итога смотрят с фотографий, оставленных в верхнем ящике комода…

— Прости, — слышу над своей головой.

Меня одергивает. Есть правило: никогда не разговаривать с человеком о том, о чем он не готов говорить. Егор никогда не рассказывал о своей жене и почему он остался один с Васей, я не спрашивала… Не то, чтобы я не задавалась вопросом… Просто — высшая степень непродуктивности задаваться вопросами, на которые тебе не спешат ответить — так всегда говорит мой папа. Он, чаще всего, прав.

Быстро одернув руки от фотографий, я говорю быстрое:

— Прости, прости, я… я… я должна была сразу закрыть… мне жаль, правда, — мой голос звучит как-то странно, но я же не собираюсь заплакать… наверное… просто мне стыдно… отчего-то.

— Василина, прости, я забыл про них.

— Ничего… — я все еще не собираюсь плакать, просто мне стыдно, как бывает стыдно, когда увидишь что-то, что не предназначалось для твоих глаз.

— Дай пакет, я сожгу их, — и я наблюдаю, как фотографии безжалостно отправляются в большой полиэтиленовый пакет, лишь изредка серые глаза скользят по ним, а иногда и пальцы.

— Подожди, подожди, — вдруг вспоминаю я. — Ты не должен! Василиса, она начнет спрашивать… понимаешь? Это важно… мне кажется, верней, я не уверена… оставь их тут, где они лежали… это не имеет значения… да, это не имеет значения для меня… — я же не собираюсь плакать.

— Уберу их на чердак, — кидая последнюю фотографию в огромный пакет, разворачиваясь спиной ко мне.

Выглядывая в окно, я увидела силуэт продавца и огонек сигареты в беседке. Ситуация стремительно выходила из-под контроля, я не видела, что бы Егор курил до этого… Все это довольно неприятно и сюрреалистично, но думаю, что для Егора это не менее странно, а, скорей всего, даже больше, ведь это не я осталась одна с ребенком…

В моей голове начинают стремительно крутиться вопросы, я совсем не уверена, что смогу их не задавать, но так же я уверена, что мне обязательно нужно спуститься к Егору.

— Почему? Почему ты остался один? — не выдерживаю я, — Я имею ввиду твою семью… и жену, конечно же…

— Я не уверен, что тебе захочется это знать, Василина.

— Может… все же?

— Ты же все равно будешь задаваться этим вопросом, не так ли?

— Скорей всего, — признаю я.

— Лёльке… я так называл Алёну, не было шестнадцати, когда мы познакомились.

— Шестнадцати? — кажется, мне не удается скрыть удивления.

— На самом деле, ей только исполнилось пятнадцать… — сглатывая, произносит продавец.

В моей голове судорожно отсчитывается счетчик времени… Егору 27, Васе почти 5, значит на момент рождения ему было 22…

По сравнению с пятнадцатью — это пропасть, хотя… ну, не сразу же у них появился ребенок… я имею ввиду… Но пятнадцать лет? Ради бога. Это же ребенок!

Я молчу…

Я молчу… Не мне судить, к тому же, я не знаю всей истории.

— Я увидел Лёльку на генеральном прогоне, она шла ровно на меня, потом подмигнула и… в общем, потом я уже мало что понимал. Все были в ужасе, в шоке… Мне было все равно… Я слетел с катушек… бросил академию… Все, что я хотел, быть с ней…

— Академию?

— Я учился в ветеринарной академии… неважно… Она не хотела принимать таблетки, боялась потолстеть, а я… был идиотом, мне нужно было во что бы то ни стало чувствовать… Она забеременела, я не знал, я не знал, пока это не стало очевидно и слишком поздно… я отвез её к врачу, договорился… она несовершеннолетняя… но я договорился, но было уже поздно.

— Ты хотел, то есть ты не хотел…

— Я не хотел ребенка. Мне нужна была Лёлька, а не ребенок. Потом я нашел другого врача… Лёлька из неблагополучной семьи… знаешь, формально… у неё только мать… так что несовершеннолетняя мать-одиночка из неполной семьи вполне подходит под социальные показания… и приличная сумма денег, конечно же… Но она не захотела.

— Она хотела ребенка?

— Нет, она просто боялась… просто боялась, это больно, преждевременные роды больно… словно от этого ребенок рассосется, и роды в срок не будут болезненными… Ей не было шестнадцати… так глупо… И я, как честный человек… хотя никогда им не был.

— Не был?

— Эм… у меня были проблемы с моногамностью… понимаешь? У неё тоже, но я Это начал. И мог бы остановить, наверное… мог… не стал…

— Проблемы с моногамностью?

— Я не хотел быть с одной женщиной, даже с Лёлькой… — и это «даже» мне совсем не понравилось. Я имею ввиду, о таком же предупреждают, или нет? Например, «Привет, меня зовут Егор, и я изменяю своим женщинам». Мы никогда не обсуждали этот вопрос, отчего-то это казалось очевидным, но очевидно только то, что это не всем очевидно.