Продавец

— Я был таким сладким красавчиком, а вокруг подруги Насти и Лёльки… После рождения Васьки стало еще хуже, я попросту не приходил домой… А должен был, ей было шестнадцать… она не понимала ничего… я тоже, когда потом видел её то с одним, то с другим… Потом она попросту ушла… а потом и вовсе уехала, подписав отказ от Василисы… Настя увезла нас в один день к родителям, но это мало помогло. Меня не было три месяца… Три… я ничего не помню из этих трех месяцев, только то, что мне было жаль себя, я не хотел ребенка, не хотел, и меня кинули с ним! А она мелькала и мелькала на страницах журнала… и это сводило с ума… Пока отец не сказал, что лишит меня прав на Василису, и он бы это сделал.

— Каак?

— Хм, достаточно было пары анализов, чтобы признать меня неблагонадежным. Он дал мне пару месяцев, что бы я разгреб все, что наворотил или убирался из их жизни с Василисой. А Васька… она маленькая… беспокойная была, она и сейчас бывает ночью плачет, ты знаешь, но тогда… я приходил домой, и бабушка укладывала мне на грудь Ваську, даже если я был в дымину… и сидела рядом, Васька засыпала, цеплялась своими ручонками за мои волосы… Мне некуда было идти… бабушка продала свою квартиру, отдав деньги нам с Настей, сказала, что вечно жить не собирается, а деньги нам нужны сейчас… так что большую часть времени она теперь живет на этой даче. Мы купили две квартиры и взяли в аренду два магазина. Настя передумала быть моделью после… после… неважно… Я бы не справился без Насти, никогда.

За время монолога Егор выкурил едва ли не пять сигарет, а сейчас смотрел в одну точку… Я смотрела в ту же точку, пытаясь найти там что-то.

— Эм, Егор… у тебя и сейчас эти проблемы?

— Какие именно, Василина? С алкоголем? Со съехавшей крышей?

— С моногамностью… для начала… — отчего-то хочется прояснить этот вопрос, другие вопросы тоже крутятся на языке, но это вопрос вылетает первым. Я взрослая женщина и должна знать правила игры, даже если после проигрыша, а в нем я уверена — пять выкуренных сигарет и целый ящик фотографий довольно красноречиво говорят об этом.

— Василина… Вася, — его руки на моих руках, — Вася, я не изменял тебе и не собираюсь, я знаю, что такое терять и боюсь потерять тебя… пожалуйста, останься со мной, Василина.

— Но ты же… ты… — а вот теперь я действительно плачу, — ты любишь свою Лёльку.

— Нет, Василина, нет. Не один наркоман не любит свой наркотик. Она не имеет значения для меня…больше никогда не будет иметь, мне страшно потерять тебя.

И хотя он не говорит слов «я люблю тебя» или «ты особенная», я верю ему… ведь в конечном итоге он справился. Егор не хотел ребенка, но теперь он души не чает в своей Ваське, и даже когда он приходил под утро, пьяный, Васька спала на его груди… а эта девушка, его наркотик… ведь излечиваются от любой зависимости, мне хочется так думать, поэтому я шепчу ему…

— Давно не танцевал? — и включаю музыку на своем телефоне, делясь с ним наушником, которого, конечно не хватает из-за разницы в росте, и он попросту поднимает меня, обернув свое тело моими ногами и отвечает:

— Давно…

Тот самый кусочек

Егор.

(через неделю после знакомства с родителями)

— Егор?

Черепно — Мозговая. Открытая.

Лёлька.

Все та же.

Её рука на моей руке.

— Дай ключ от машины.

Моё сознание — Крыса. Она — Нильс с дудочкой.

Иду.

Лобовое стекло.

Отражение.

Память.

Я вижу тебя в кремовом платье, ты кружишься на дорожке, освещенной одним единственным фонарем, завихрения мотыльков над головой. Она — мотылек. Я — её свет.

— Так будет всегда? — говоришь ты.

— Всегда, — вторю тебе я.

Мы курим одну на двоих. Блестки с твоих волос осыпались на лицо. Твой блеск для губ пахнет малиной. Она — малина. Я — её сорвал.

— Так будет всегда? — говоришь ты.

— Всегда, — вторю тебе я.

Ты запуталась в простынях. Сливочного оттенка. Как твоя прохладная кожа.

Твоя кожа — персик. Я — нож, рубанувший до косточки. Сладкий сок стекает мне в рот.

— Так будет всегда? — говоришь ты.

— Всегда, — вторю тебя я.

Центр города. Отель.

Лифт.

— Что мы делаем?

— Мы? Стоим… — пальцем по… действительно стоим.

Моё тело — Крыса. Она — Нильс с дудочкой.

Номер.

Глаза в Глаза. Тонкие пальцы. Холодные.

— Что ты хочешь, Алёна?

— Тебя…

— Меня?

— Тебя…

— Ты появилась через четыре года, и всё, что ты хочешь… это меня?

— Почему нет, Егор?

Губы.

На моей шее.

Прижимается.

Не такая…

Холод.

Прозрачные пальцы расстегивают мои джинсы.

Моё тело — Крыса. Она — Нильс с дудочкой.

Дергаю за волосы. Разворачиваю.

— Хочешь меня, Алёна?

В ухо.

Белья нет. И не было.

Ты не готова. Даже рядом.

Плевать.

Моё тело — Крыса.

— Хочешь? Бери…

Одним рывком.

Больно. Тебе больно.

С каждым толчком тебе больно.

Больно за каждый всхлип «мамочка».

Больно за каждое чертово восьмое марта.

Больно за каждый вопрос «почему»

Больно за каждый мой ответ.

— Хочешь? Бери…

— Мне больно, Егор!

— Хм…

— Перестань…

Слезы.

Щекой в стену.

Волосы на кулак.

— Ты можешь меня попросить, Алёна, я помню, как сделать тебе приятно.

Моё тело — Крыса.

— Пожалуйста.

— Пожалуйста, перестать?

Сильно за волосы. Сильные качки. Извращенный секс. К черту подготовку. Меня не готовили.

— Пожалуйста, сделай приятно…

Отлично.

Мое тело — Крыса.

Давится моими пальцами.

Пальцы знают, что делать. Помнят точки. Добавляют стимуляции.

Финиш. Вместе.

— Ты — дрянь, Алёна.

— Ты пожалеешь об этом, Егор!

Тебе больно. До сих пор. Тебе будет больно. Долго.

Я УЖЕ жалею об этом.

В пиве слишком много виски.

Такси слишком медленно едет.

— Настя…

— Мудак.

— Что это?

— Марганцовка, пей, я не хочу, чтобы ты сдох.

Не важно.

Я сдох.

Я уже сдох.

Для этого не нужно блевать желчью.

Глава 6

До того дня я не подозревала, что слово «прости» настолько бесполезный и ничего не значащий звук. До дня, когда выйдя из дома, я столкнулась со спиной Егора, который, даже оглянувшись на меня, покорно шел за свой Лёлькой. А в том, что это была именно она, не было никаких сомнений, даже если бы я не видела фотографий, на которые наткнулась не более недели назад. Вася очень похожа на свою мать.

Поднявшись в свою просторную квартиру, я дала волю своим слезам, своей обиде, своей злости, своему отчаянию, решив, что имею на это полное право, отмерив себе на эти эмоции ровно остаток дня и ночь. Так что к утру и своему первому бесполезному «прости», хотя мое лицо было опухшим от слез, я уже приняла единственное возможное решение, верней его приняли за меня, мне же осталось только согласиться с этим решением, что я и сделала.

Услышав поворот ключа, я напряглась, но не повернула голову в сторону двери — было очевидно, кто пришел.

— Василина, — сидя напротив меня, пока мои руки ищут что-то интересное в кружеве ночной сорочки, — Василина, — шепотом, — пожалуйста, прости меня.

Какая бессмыслица. Абсурд. «Прости». За что?..

— Отдай мне ключ, — было моим ответом, отчего-то осознание, что продавец может войти ко мне в любую минуту, не приносило больше радости.

— Что? Вася, прости меня, — тянет руку, я отпрыгнула дальше, чем могла предположить.

— Эй, ты же не левша, не протягивай ко мне свою правую руку!

— Василина, прости меня, прости.

Когда-то давно я смотрела фильм, в котором говорилось «тебе все равно, где до этого были его губы». В этот момент я поняла, что мне совсем не все равно, где побывала его правая рука, и я определенно не имею намерения мыться год с доместосом для туалета. Во-первых, я не унитаз, во-вторых, я не слишком в этом уверена, но почти наверняка от такого количества хлорки кожа облезет, а жить без кожи совсем некомфортно, как мне кажется.