Страница 37 из 53
Ее благодарность смущала меня безмерно. А она смотрела на меня своими голубыми, как весеннее небо, глазами и улыбалась. Я готов был вечно смотреть в ее глаза. И слушать ее голос. И любоваться ее улыбкой.
— А как Вы догадались, — спросила Анна, – что дуэль будет именно там?
И даже терпеть ее неистребимое любопытство!
Я улыбнулся ей:
— Слова Садковского помните? «Все закончится там, где и началось». В Военном архиве я узнал, что их батальон перед отправкой на фронт проходил сборы именно в том месте, на поле у Казачьего бора. Ну и логически рассуждая, там они и должны были встретиться в последней схватке.
Анна смотрела на меня едва ли не с восторгом:
— Какое счастье, что Вы обладаете этим даром.
— Это у вас дар, Анна Викторовна, — рассмеялся я в ответ. — А у нас полицейская рутина.
И я демонстративно прищелкнул каблуками.
Она рассмеялась от души.
Потом подошла ближе и взглянув мне в глаза, сказала очень искренне и проникновенно:
— Не скромничайте. Вы очень проницательны и…
— Оставьте, — перебил я поток ее комплиментов.
Что-то в ее взгляде, в том, как она смотрела на меня сейчас, слишком живо напомнило мне памятную сцену на складе. Все было позади и, как я надеялся, ею забыто. Мы снова могли дружески разговаривать, обмениваться шутками, смеяться. Наше вернувшееся общение было драгоценно для меня. И, ради нее самой, я не должен был позволить ее благодарности ко мне за спасение отца сделаться чем-то большим.
Поэтому я сменил тему:
— Как ваш батюшка?
— Слава богу, — кивнула Анна Викторовна. — Рука заживает.
— Передавайте поклон семье.
— Да, конечно, — она снова улыбнулась. — Всего доброго!
Я мог бы смотреть на эту улыбку до бесконечности.
— Всего доброго, Анна Викторовна.
И я аккуратно и скромно коснулся губами ее руки.
====== Пятая новелла. Семейные ценности. ======
Дни шли за днями, складываясь в недели. Зима постепенно поворачивала к весне, радуя нас солнечными денечками. Здесь в Затонске солнце было куда более частым гостем, чем мне было привычно по Петербургу. В делах полицейских наступило некоторое затишье, и, пользуясь передышкой, я позволял себе иногда прогуляться в парке, наслаждаясь солнечными деньками и свежим воздухом. Порой в парке я встречал Анну Викторовну, читающую или просто прогуливающуюся. И тогда мы бродили по аллеям вдвоем, разговаривая обо всем на свете.
Утро этого дня тоже выдалось ясным и солнечным. Я шел к полицейскому управлению, предвкушая возможную прогулку и, в глубине души, надеясь на приятную встречу.
Но на крыльце управления я столкнулся с выбегающим Коробейниковым, который сообщил мне, что в лесу, близ дома помещиков Елагиных, был обнаружен труп. Увы, но сегодня мне будет явно не до прогулок. Мы погрузились в экипаж и отправились на место преступления.
Тело молодого человека в студенческой шинели лежало в десятке метров от охотничьего домика, принадлежащего Елагиным. Рядом валялись револьвер и свалившаяся с головы, видимо при падении, фуражка.
— Ну, значится так, — докладывал мне околоточный надзиратель Ульяшин, — личность убитого неизвестна, но, судя по фуражке, это студент Петербуржского университета. Следовательно, приезжий. Нашел его дед-охотник. Он сразу к Елагиной, это ее земля. Ну, лес то есть. А Елагина тотчас посыльного к нам отрядили. Дед-то сам пока до города доковыляет…
— Допросил?
— Кого? Деда? — уточнил Ульяшин. — А как же! И рапорт составил, честь по чести. Ружье проверил: чистое, не стреляное.
Это он молодец. Четко сработал. Михаил Иванович Ульяшин вообще выделялся в нашем полицейском управлении своей сообразительностью, а главное, интересом к работе. Он внимательно наблюдал за нашими с Коробейниковым действиями и даже частенько осмеливался задавать вопросы, удивительно деловые и толковые. И я понемножку стал все больше привлекать его к работе, обучая попутно.
— Рана, кстати, не ружейная? — вмешался в разговор доктор Милц, осматривавший тело.
— Да и в карманах пусто, — добавил я. — Ни денег, ни документов.
— Да, — задумчиво протянул Милц, — и предсмертной записки тоже.
— А Вы что, — спросил Милца Коробейников, —думаете, что это могло быть самоубийство?
Доктор покосился на него с некоторым неодобрением. Он терпеть не мог строить предположения.
— Если он стрелял сам в себя, то пуля должна была войти примерно вот под таким углом, — Милц показал на пальцах угол входа пули, — но я точнее скажу после вскрытия.
— Действительно, пуля вошла под углом. Место здесь подходящее, — Коробейников оглянулся, задумался и порадовал нас несколько неожиданным выводом: — Это вполне могла бы быть дуэль!
Я вздохнул:
— А Вы романтик, Антон Андреич.
Да уж, бурная фантазия моего помощника часто помогала ему в делах, но также часто и мешала. Коробейников был способен выстроить версию, заполняя недостаток фактов собственными предположениями, а иногда и выдумками. При этом, в силу возраста и внутренней склонности к мечтательности, подобные его версии часто грешили излишним романтизмом. Я старался, как мог, искоренить в нем эту привычку, но получалось пока не слишком хорошо.
— Я все-таки склонен придерживаться версии, что это самоубийство, — возразил Коробейникову Александр Францевич, тоже не одобрявший излишней романтичности в разговорах о насильственной смерти.
Но хоть я и был согласен с ним в том, что расследование убийства требует, в первую очередь, фактической, а не эмоциональной оценки, в данном случае наш добрый доктор однозначно ошибался на счет происшедшего здесь.
— Да нет, — возразил я ему. — Следов пороховых газов на одежде не обнаружено. Если бы он стрелял в себя сам, то ткань на одежде обгорела бы.
— Ну, Яков Платоныч, — ответил мне Милц, недовольный скорее не своей ошибкой, а тем, что, вопреки обыкновениям, увлекся и стал строить предположения, — это Ваша задача выяснить. А мое дело медицина.
— А что, если ограбление? — предположил Коробейников. — Вы же сами сказали, что у него в карманах нет ни денег, ни документов.
— А вот это вряд ли, — я показал ему на притоптанную почву вокруг тела. — Студент поджидал здесь кого-то. Долго ждал. Поэтому и топтался на одном месте.
Я прошелся около охотничьего домика, посмотрел на тело студента под разными углами. Внимательнейшим образом разглядел почву под ногами, отбрасывая тростью прошлогоднюю палую листву. Мои старания были вознаграждены. На земле у угла дома что-то блеснуло. Я наклонился. Гильза. И свежестреляная, к тому же.
— Отсюда убийца стрелял, — сообщил я Коробейникову. — Спустился по тропинке к домику и выстрелил в студента. Откуда тропинка, Антон Андреич?
— С деревни, — ответил Коробейников, упаковывая гильзу.
Я оглянулся. Мы пришли сюда напрямик через лес, кратчайшим путем от дороги. Но к домику вели две хорошо утоптанные тропинки.
— А та откуда? — спросил я, указывая на вторую.
— Это от Елагиных, — пояснил мне Антон Андреич и продолжил: — Мне все-таки кажется, что это дуэль. Все сходится. Выстрел оттуда, выстрел отсюда.
Коробейникову его версия явно пришлась по нраву. Ну, ее ведь тоже придется проработать. Но и не только ее.
— Ни одну версию пока отбрасывать нельзя, — успокоил я своего помощника.
Доктору Милцу разговоры о дуэлях и прочей романтической чепухе явно надоели и он попросил Ульяшина отправить тело в мертвецкую, дабы там приступить к подробному вскрытию.
— Между прочим, — сообщил доктор нам на прощание, — пять лет назад вот в этом доме застрелился Семен Афанасьевич Елагин. Это супруг помещицы Елагиной.
— Да-да! — подхватил Коробейников. — Это старая легенда. Говорят, что до сих пор где-то здесь бродит его призрак.
Доктор недовольно фыркнул при упоминании о призраках и, поклонившись мне, удалился вслед за городовыми, уносящими тело. А я, сопровождаемый Коробейниковым, отправился по тропинке к дому Елагиных. Вряд ли дело о самоубийстве пятилетней давности имеет отношение к убийству студента. Но в любом случае требовалось представиться хозяйке поместья и узнать, не в курсе ли она, что произошло сегодня ночью на ее земле.