Яков. Воспоминания

Но все принятые мною меры оказались напрасны. Уже под утро я был разбужен городовым, сообщившим, что меня срочно требуют в дом Мироновых. Виктор Иванович, прикинувшись собственным управляющим, покинул дом и отбыл в неизвестном направлении.

Мы собрались в гостиной дома Мироновых и пытались догадаться, куда он мог поехать.

— Это дуэль, — сказал я. — Но где же они встречаются?

— Если бы я знала, — прошептала Анна Викторовна.

— Нелепость какая-то, — сказал Петр Миронов, расхаживая по комнате в точности, как и его брат в минуты волнения. — Не можем же мы наугад прочесывать все окрестные леса!

Марья Тимофеевна молчала, сидя на диване и борясь со слезами.

— Господа! — в комнату вошел Коробейников, осматривавший кабинет Виктора Ивановича на предмет хоть каких-нибудь зацепок. — Посмотрите, что я нашел.

Он подал мне серебряную пепельницу с остатками пепла в ней. Тщательно растертого пепла. Адвокат Миронов знал толк в уничтожении улик.

— К сожалению, — взглянув на остатки письма сказал Петр Миронов, — Виктор Иванович не оставил нам шанса это прочесть.

Я напряженно думал. Миронов рассказывал, что все офицеры его полка были из этой губернии. Значит, Садковский тоже местный. Куда же он мог отправиться? Где в Затонске положено стреляться, хотел бы я знать?

Анна Викторовна судорожно вздохнула. В ее глазах стояли слезы. И эти ее глаза, полные слез и смотрящие на меня с надеждой, вдруг напомнили мне: «Все окончится там, где началось». Факты мгновенно сложились в единое целое.

Я резко поднялся:

— Я знаю, где они! — и кивнул Коробейникову: — Поехали!

— Я с Вами, — побежала следом Анна Викторовна.

Бог с ней, пусть едет. Я прослежу, чтобы она не подвергалась опасности. А с ней мне будет куда проще убедить Виктора Миронова отказаться от дуэли. Если мы застанем его в живых, конечно.

Ехать пришлось долго, и, когда мы прибыли на место, уже рассвело.

Мы успели вовремя. Опоздай мы еще немного, и вряд ли застали бы Виктора Ивановича в живых.

Они дрались на саблях и дрались безжалостно, насмерть. Но Миронову приходилось трудно. В своем слепом желании свести счеты, Садковский пренебрег тем обстоятельством, что его противник был ранен. А может, он просто торопился окончить начатое, понимая, что еще день, и я все равно до него доберусь.

Когда мы подъехали, Виктор Миронов уже держал саблю в левой руке, а правая была в крови. Видимо, открылась рана от пули. Он прекрасно владел обеими руками (вот никогда бы не подумал, что господин адвокат такой отличный фехтовальщик), но боль и потеря крови уже делали свое дело. Миронов больше защищался, чем нападал. И видно было, что он теряет силы. Что еще несколько минут, всего лишь одна ошибка…

Я на ходу спрыгнул с повозки и выстрелил в воздух:

— Садковский, бросьте саблю! Сопротивление бесполезно!

Городовые, ссыпавшиеся с повозки следом за мной, скрутили Садковского.

Рыдающая Анна оттаскивала Виктора Ивановича.

— Дайте нам закончить! — кричал он, пытаясь оттолкнуть дочь.

— Дайте закончить! — рычал Садковский, бившийся в руках городовых.

— Что за ребячество, Виктор Иванович, — попытался я урезонить Миронова.

— Папа! Пожалуйста! Я прошу тебя! — в голос рыдала Анна, повисая на шее у отца.

Неохотно он сдался. Воткнул саблю землю, обнял рыдающую дочь. Затих и Садковский. Я обратился к нему:

— Вы признаете, что убили Набокина, Ишутина и Дубова?

— Да-да, признаю, убил, — он тяжело дышал после драки. — Они ведь раньше должны были умереть. В бою!

— Это Вы на каторге пришли к таким воззрениям? — уточнил я.

— Да нет, раньше! — ответил он с вызовом. — На войне! Мы все должны были умереть в этой засаде.

— Вы были ранены? — продолжал расспрашивать я его, пользуясь тем, что ему явно не терпелось поделиться своей историей.

— Был. Меня выходила сербка. А потом пришли наши! — теперь он почти кричал: — И я не смог объяснить, почему я полгода провел там! И меня арестовали! За дезертирство! Да к тому же сыграл роль рапорт, написанный господином Мироновым на меня!

Я повернулся к Виктору Ивановичу:

— Какой рапорт?

Виктор Миронов стоял потупившись, обнимая Анну здоровой рукой. Он ответил мне, и в голосе его звучало сожаление и раскаяние:

— Я тогда написал рапорт по поводу бегства поручика Садковского из дозора. Теперь я понимаю, что ошибался.

Я снова обратился к Садковскому:

— И Вы приговорили своих товарищей к смерти за трусость, а сами себе, значит, назначили амнистию?

— Да нет, — горько рассмеялся Садковский. — Последним должен был умереть я.

— Каким же образом?

— А я не знаю! — выкрикнул он с вызовом. — Может быть, с моста бросился бы!

Оставалось прояснить еще одну, последнюю неясность:

— Ну, а зачем же Вы стреляли в господина Миронова ночью? Ведь это не дуэль?

— А я не стрелял в господина Миронова!

— Ну как не стреляли, — вмешался изумленный таким поворотом Коробейников. — Кто же тогда?

— Дубов! Идиот — ответил ему Садковский. И пояснил: — Он думал, Миронов всех убивает, чтобы скрыть позор своего рапорта. Вот и решил обмануть судьбу и убить Виктора Ивановича.

— Господин Штольман, — официально обратился ко мне Миронов, — я беру на себя обязанности по защите интересов господина Садковского.

— Ваше право, — ответил я ему. И кивнул городовым: — Уводите.

Все дальнейшее произошло в какие-то доли секунды. Садковский, которого городовые повлекли в сторону экипажа, вдруг рванулся, скидывая их с себя, подхватил брошенную саблю:

— Виктор Иванович, мы не закончили! – и он рванулся к Миронову.

Миронов повернулся к нему лицом, закрывая собой Анну.

Раздался выстрел. Один-единственный.

И Садковский, не добежав до Миронова буквально двух шагов, медленно, очень медленно осел на снег. За его спиной стоял Антон Андреевич, держащий пистолет, из которого он только что выстрелил. Лицо у него было бледное и перепуганное. Я знал, что он впервые стрелял в человека. А еще я знал то, что Коробейникову пока известно не было: сегодня он впервые человека убил. Садковский, лежащий на снегу, раскинув руки, был, несомненно, мертв. И лицо у него было очень спокойным.

На следующий день я разбирался с бумагами по закрытому только что делу. Тот, кто думает, что работа сыщика заключается в том, чтобы азартно гоняться за преступниками и героически их ловить, не имеет о нашей службе ровным счетом никакого представления. Бумажной работы у нас навалом. По возможности я, пользуясь своим начальственным положением, спихивал ее на Коробейникова. Но были вещи, которые приходилось делать самому. Сказать, что я не люблю всю эту писанину, это просто ничего не сказать. Я ее ненавижу. И всякий раз прихожу в раздражение, когда не могу ее избежать.

И вот я сидел в кабинете и разбирался с бумагами. Коробейников придумал себе какое-то очень важное дело и улизнул, спасаясь от гнева раздраженного начальника. Так что я писал и злился в гордом одиночестве, когда в дверь постучали.

— Войдите, — раздраженно разрешил я, радуясь в глубине души, что можно хоть ненадолго оторваться от ненавистной мне бюрократии.

Послышались легкие шаги. Я поднял глаза — и все мое плохое настроение улетучилось, как и не было его. Анна Викторовна Миронова стояла у моего стола и ласково мне улыбалась.

— Анна Викторовна! — я поднялся к ней навстречу.

— Яков Платонович! — она улыбнулась еще светлее, хотя секунду назад это казалось невероятным. — Я тогда убежала не попрощавшись. Слова вымолвить не могла. Я так Вам благодарна! Вы спасли моего отца!

— Ну, это неизвестно, — улыбнулся я ей. — Это же была дуэль.

— Да, но если бы отец убил противника…

— Это было бы более предпочтительно, — перебил я ее, — но Вы, конечно, правы, благополучным такой исход трудно было бы назвать.

— В любом случае, — продолжила она, — Ваше вмешательство было спасительным.